Мурат последовал ее совету, и они остановились на ночлег у самого подножия перевала.
Джаман-Кыя вполне оправдывал свое название. Едва заметная тропа шла вначале по склону осыпи, потом круто уходила вверх к гребню горы. Не каждый всадник, даже и без поклажи, осмеливался проехать по нёй. Но Айша-апа уверенно направила коня по тропинке и опустила поводья, во всем доверившись ему. Мурату стало очень не по себе при виде такой крутизны, но ничего другого не оставалось, как тоже опустить поводья и двинуться вслед за Айшой-апа.
Как ни осторожно ступали лошади, но при каждом их шаге сыпучая галька и мелкие камни срывались из-под копыт и с длинным шорохом скатывались вниз, к ущелью, где бесновалась река. Лошади всхрапывали, прижимали уши, осторожно выдергивая ноги из вязкого щебня. Все трое ехали молча, стараясь не смотреть вниз. Время, казалось, остановилось. Господи, пронеси, пусть все это поскорее кончится...
И наконец-то кончилось. Лошади в каком-то едином порыве вынесли их на гребень, остановились на ровной поверхности скалы. Айша-апа слезла с коня и что-то молитвенно пробормотала. Лицо ее было бледным от только что пережитого страха. Мурат тоже спешился и ходил взад-вперед, пытаясь унять дрожь в коленях. Только Изат оставалась в седле, не в силах слезть с лошади. Кажется, лишь сейчас она поняла, какая опасность миновала. Говорят, что жизнь испытывает тысячу раз. А для Изат это было пока лишь первое из этой тысячи испытаний...
Кони вздрагивали, по их крупам перекатывались судорожные волны, они тяжело водили боками, забрызганными грязной пеной.
— Мурат, сынок, сними ее с седла,— негромко попросила Айша-апа.
Мурат молча помог Изат спешиться. И как только она коснулась ногами твердой земли, силы совсем оставили ее, она разрыдалась и кинулась к Айше-апа, забилась в истерике, та стала ласково успокаивать ее и указательным пальцем трижды подтолкнула кверху нёбо девочки1.
Они сняли поклажу с коней, и сели на громадный плоский камень и всё еще молчали — каждый по-своему переживал миновавшую опасность. Затем Мурат встал и снова принялся ходить. Он подумал, что зря, наверное, доверился во всем
1 Знахарский способ лечения от испуга.
Айше-апа, надо было ехать старой дорогой, пусть это и дальше, но зато надежнее и не так опасно. А тут... Что еще подбросит им Терме?
Но по сравнению с Джаман-Кыя Терме оказался не столь опасным. Не зря, наверно, перевал получил такое название. Здесь терялся след дороги, лишь груды острых камней торчали повсюду, нередко встречались уступы, отвесные обрывы. И хотя нет таких крутых подъемов и спусков, как на Джаман-Кыя, но для уставших, тяжело навьюченных лошадей дорога была не из легких, и Мурат снова пожалел, что послушался Айшу-апа.
К подножию перевала они подъехали в сумерках. Как обычно по вечерам, с высокогорных пастбищ дул резкий леденящий ветер, все больше усиливаясь с наступлением темноты. Все трое сильно замерзли и торопливо спрятались под большим камнем, козырьком нависшим над дорогой. Видимо, и прежде здесь кто-то останавливался, чернело кострище, валялись обглоданные кости горного козла. Развьючили лошадей. Мурат с Изат набрали несколько охапок засохшего можжевельника, разожгли костер. Вскипятили чай, принялись за ужин, ели с аппетитом, макая лепешки в сметану и масло. Уставшая Изат быстро уснула. Мурат расседлал коней и, обтерев их, пустил пастись.
На рассвете, кое-как перекусив, по некрутому склону направились к перевалу, к которому вела узкая тропа. Впереди по-прежнему ехала Айша-апа, за ней Изат. Подъехали к месту слияния двух рек, и тут Айша-апа задержалась, дожидаясь Мурата, и сказала с какой-то опаской, даже как будто в лице изменившись:
— Дальше тяжелее будет. Лучше перевалим здесь.
Мурат молча пожал плечами, соглашаясь. Здесь так здесь, раз уж доверился Айше-апа, надо и дальше следовать ее советам. Но что могло так напугать ее? А впрочем, старый человек, мало ли что могло прийти ей в голову...
С подъемом ущелье суживалось, уже становилась и река на его дне, по берегам ее не было почти никакой растительности,— все ощутимее сказывалось высокогорье. Только скудная трава едва пробивалась среди камней. И все живое словно исчезло куда-то, лишь далеко из скал слышен голос улара да порхают маленькие пестрокрылые водяные птички.
К полудню добрались до хребта. Чем ближе надвигался он, тем тревожнее становилось на душе Мурата. Как будто и немало гор и перевалов повидал он, не раз приходилось проходить их, но Кара-Кыр выглядел как-то необычно. Это
был невысокий хребет, бычьим седлом лежащий на фоне черных гор, на которых не задерживается снег. Он с облегчением вздохнул, увидев, что лишь узкий склон с теневой стороны покрыт льдом, а по другую сторону шла бесснежная тропа, полого спускавшаяся вниз.
И наконец-то раскинулась перед ними, словно переливаясь оттенками рыжеватой шкуры рыси, прославленная долина Сырта, окаймленная горными грядами. Головокружительная голубизна безмерно высокого неба и ощущение какой-то неестественной, нечеловеческой тишины, которая бывает только в горах, хотя тишины в обычном смысле слова нет — длинными, тягучими волнами перекатывается чтоб, не похожее ни на голос, ни на мелодию... и ни на что другое не похожее, только на то, что бывает в горах и с чем хорошо знакомы люди, живущие здесь. Язык человеческий бессилен назвать по имени то, что чувствуют жители гор, и что вошло в их души, во все их естество, и что вряд ли дано понять человеку равнины...
И тревожит, возбуждает дух гор человека, впервые попавшего сюда... Раскраснелась Изат, мигом позабывшая недавние страхи от встречи с горами. Теперь ей кажется, что нет ничего прекраснее гор.
— Бывает же такое, а? Смотри, апа, сколько гор!
Ей кажется, что она среди волшебных гор Койкап из сказки, которую рассказывала ей Айша-апа.
— Там Иссык-Куль, да? — нетерпеливо спрашивает она у Айши-апа, показывая рукой, и та кивает головой.— А здесь долина, да? — И снова Айша-апа кивает, ей понятно и близко волнение Изат, ведь когда-то, очень давно, она и сама испытала такое.
— Ой-ууй?1 — бессловесно восклицает Изат, ей кажется, что весь мир, вся красота его — в этих горах, она еще не знает, что не один год ей придется прожить здесь.
Она никак не может уняться, крутит головой, оглядывая синие горные гряды, и пристает к Айше-апа:
— Как красиво, а? Правда, апа?
Айша-апа молча нагнулась к ней и ласково поцеловала в лоб. А у самой почему-то защемило сердце... Повернулась к Мурату, деловито сказала:
— Ну что, поехали?
— Да,— коротко отозвался он, трогая поводья. Хотя ему, давно привыкшему к этим горам, и понятна была радость
1 Ой-ууй? — возглас, удивление.
Изат, но неотчетливо тревожила печаль на лице Айши-апа. Все-таки странная женщина... Бесстрашно вела их по смертельно опасной тропе, а тут вдруг чего-то явно испугалась...
Они остановились у одинокого боярышника, растущего у подножия горы, где брал свое начало Сырт. Солнце еще не зашло, можно было и дальше ехать, но кони заметно утомились. Оно и понятно — два дня такого пути, и попастись толком негде было.
Одиноко зеленел боярышник, чуть ниже бился родник, напоминавший верблюжий глаз. На ветках боярышника навешаны старые тряпки, пучки конского волоса. От оголенного основания расходятся в разные стороны следы тропинок. Видно, не так еще давно это дерево почиталось как Мазар1.
Мурат развьючил коней и пустил их пастись.
А Изат никак не могла успокоиться, о чем-то разговаривала сама с собой, бегала по каменистому склону, иногда приседая на корточки. Айша-апа не сразу поняла, что она собирает дрова, и с умилением подумала: «Ах ты, девочка моя, малышка... Видно, услышала, что на ночь надо костер разводить, чтобы не замерзнуть...»
А Изат вдруг выпрямилась, держа что-то в руках, и крикнула:
— Апа! Посмотри-ка! — и быстро побежала вниз.
Айша-апа напрягла зрение, высматривая, что у нее в
руках. Палка или обломок уука?2 Но когда Изат подбежала, Айша-апа поняла, что это копье.
Бережно взяв из рук Изат, она осторожно положила его па землю и, беззвучно шевеля губами, стала молиться.
Мурату показалось, что дело не только в старческих привычках Айши-апа, она явно чем-то встревожена, как и тогда, при повороте к Кара-Кыру, и спросил:
— В чем дело, Айша-апа? Что-нибудь случилось?
— Да что могло случиться, сынок...— не сразу ответила Айша-апа.— Бывают дела, которые и при жизни не уходят из памяти, и, наверно, даже после смерти будут тревожить останки. Кажется, это копье осталось со времен Уркуна...3 — Она еще раз внимательно оглядела копье.— Да, конечно, я уверена... Что ты можешь знать об этом? Ты еще молодой.
1 Мазар — священное место, предмет поклонения.
2 У у к — жердь купола юрты.
3Уркун —конец жестоко подавленного национально-освободительного восстания киргизского народа в 1916 году. Бегство киргизов в Китай.
А я... Как вспомню, что было во время Уркуна, в глазах темнеет... Будь проклято все... Я и утром потому повернула к Кара-Кыру, что на Чате все напоминает о том тяжелом для народа времени...
Земляки Мурата в изгнании не были, но он много слышал об Уркуне. Да и кто во всей Киргизии не слышал об этом. Но как же отличалось то, о чем говорила сейчас Айша-апа, от слышанного Муратом прежде... Он словно воочию видел горы, покрытые мглой и дымом, и стремительно спускавшихся по склону кочевников, которых косили пулеметные очереди, слышал ружейную пальбу, ржание коней и рев верблюдов, душераздирающий плач женщин и детей и видел, как срываются в пропасть лошади под детскими седлами с притороченными к ним колыбелями... Он смотрел на обломок копья, обхватив руками голову. И с таким «оружием» они шли на пулеметы... В чем же была вина его несчастного народа? Ему хотелось крикнуть Айше-апа: «Хватит!» — но продолжал молча слушать ее негромкий голос. Наконец Айша-апа, взглянув на него невидящими глазами, умолкла сама.
Теперь Мурат ехал впереди, за ним Айша-апа и последней — Изат, изумленно смотревшая на все вокруг. Выросшая в маленькой долине, привыкшая к скучному виду серых полей, теперь она вбирала в себя весь этот неведомый прежде огромный прекрасный мир с горами, долинами, реками... боже, сколько же всего было тут! За близкими горами вновь вставали горы, а за ними — догадывалась она — еще горы, и бесчисленное количество рек и ручьев, и такое высокое чистое небо сияло над ее головой, которого никогда она не видела в своем аиле. И что ей было до горестных рассказов Айши-апа о делах давно минувших дней...
Айша-апа, опустив поводья, устало горбилась в седле, Мурат иногда оглядывался на нее и, улыбаясь, подбадривал: «Уже скоро, совсем немного осталось». Айша-апа молча кивала и, глядя на мерно колыхавшуюся гриву коня, вновь погружалась в свои думы. Одного ей сейчас хотелось — поскорее добраться до своего нового дома и увидеть Гюлыпан. Что ни говори, единственная сноха. Вот уже больше года, как жила она здесь, в горах. «Может, беременная? Дай-то бог... Вряд ли родила, Мурат обязательно сказал бы...»
Айша-апа глубоко вздохнула. Она сама выросла единственным ребенком в семье. И покойный ее муж тоже был единственным. Видать, так уж на роду написано. И Тургун-
бек — тоже один у нее. Нет, и до него они слышали детский голос, и не однажды. Но не суждено было им жить, умирали в младенчестве. Тургунбек был последним.
И не напрасно назвали его так...1 Вот только отцу не довелось увидеть, как вырос Тургунбек. Не успел обрезать ему путы. Не до того было...
Качнулся конь, оступившись на камне, вскинула голову Айша-апа, натянула поводья, но снова мерно заколыхалась грива перед ее невидящими глазами, снова мысли ее в далеком, нынешнем времени. Чего только не пришлось пережить... Война красных с белыми, банды басмачей, ложишься вечером спать и не знаешь, кто поутру проскачет по аилу... Потом — коллективизация. По одному, по двое, иногда целыми родами прибывали с гор люди, делили землю по берегам рек. Стали расти села по соседству. Зацвели сады, зазеленела веками нетронутая целина. Да, совсем другое, новое время наступило, и как весело, дружно работалось тогда...
После окончания школы Тургунбек отправился в город, в самый Бишкек. Айша-апа толком не знала, где он учился, вроде бы «текиник»2 называется. В общем, этим «текиником» по воде он и стал работать, в прошлом году приехал сюда, в горы.
Не доехав до конца долины, они свернули в ущелье, дорога пошла в гору. Угрожающе нависли над узкой тропой скалы, и казалось — одно неосторожное движение, и они обрушатся вниз. Вверху, на восточных склонах, еще видны были слабые лучи света, а ущелье уже заполнилось сумеречной мглой.
Скалы вдруг расступились, вдали обнаружился сизый дымок, спокойно уходящий в светлое небо. Заволновалась Изат, разглядев прилепившиеся к подножию горы домики.
— Мурат-аба, мы уже приехали? Приехали, да?
— Приехали, милая,— улыбнулся Мурат.— Вон, видишь, это и есть наша Станция.
«Станция»? — переспросила про себя Изат.— Но ведь станция...»
Облегченно вздохнула Айша-апа, радуясь окончанию долгого и трудного пути. Не хотелось ей признаваться в своей усталости, но куда денешься, если все тело налито тяжестью, ноют старые кости и дрема смеживает веки... Но
1 Тургунбек — дословно: крепко стой, оставайся живым.
2 Текиник — искаженное «техникум».
впереди последний подъем, а там уж можно будет отдохнуть и начинать новую жизнь...
Кто-то вышел из крайнего дома, вгляделся в путников и, видимо, позвал остальных. И три маленьких фигурки стали приближаться к ним. Гюлынан, самая молодая, опередила Дарийку и Сакинай.
Мурат ехал впереди, они еще не могли разглядеть его лица, и каждая молила, чтобы этот всадник оказался ее мужем. Первой со вздохом склонила голову Гюлыпан, с разочарованием узнав Мурата. Побледнела Дарийка, прижав руки к груди. Зато как возликовала Сакинай, еще не смея поверить до конца своему счастью, беззвучно зашевелила губами: «Боже мой, неужели правда? Значит, Мурат не ушел на войну, он возвращается сюда, ко мне?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38