Мурат откровенно залюбовался ею. Словно лебедь белая с Иссык-Куля... Лебедь белая в старом, до дыр заношенном платье, в тяжелых разбитых ботинках... Гюлыпан плавно повернулась, наклонилась к Мурату, протягивая ему «ыр аяк», спрашивая безмолвно черными ласковыми глазами: «Ну что, ты доволен? Все я сделала, как ты хотел?»
Мурат привстал, решив, что Гюлыпан приглашает его танцевать.
И тут вскочила Сакинай, резким ударом выбила чашку из рук Гюлыпан — вода выплеснулась ей в лицо — и закричала:
— Ах ты подлая тварь! Мало того, что ты за моей спиной делаешь, так ты еще и при мне решила! Да я тебя...
Она протянула руку, явно собираясь вцепиться Гюлыпан в волосы, но вскочившая Дарийка встала между ними:
1 Ыр а я к — застольная круговая чаша.
-г- Ты что, Сакинай, с ума сошла? В чем Гюлынан провинилась перед тобой?
— В чем? — Сакинай повернулась к ней искаженным от злобы лицом.— Будто ты не знаешь? Или думаешь, что я ни о чем не узнаю? Да я этой бесстыжей все глаза выцарапаю!
И Сакинай снова бросилась на Гюлыпан. Дарийка, хотя и была значительно сильнее ее, с трудом удержала ее. Бледная Гюлыпан растерянно отступила назад. Она никак не могла понять, что нашло на Сакинай. В чем ее вина? Протянула Мурату «ыр аяк»? Но ведь таков застольный обычай...
А Сакинай продолжала бесноваться, вырываясь из рук Дарийки. Мурат, наконец-то понявший, в чем дело, тоже вскочил и зло крикнул жене:
— Прекрати! Она ни в чем не виновата!
— А, и ты туда же...— Сакинай повернулась к нему, она была просто безобразна в сбившемся на плечи платке, с жидкими желтоватыми косичками, но особенно омерзительно было ее лицо, покрытое красными пятнами.— Решил заступиться за свою ненаглядную. Ну заступись, муженек, заступись, что я для тебя, всего-навсего жена, некрасивая, больная. А она вон какой цветочек, она ведь...
Мурат, не выдержав, размахнулся и ударил Сакинай так, что она отлетела в сторону.
— Не смей! — гневно выкрикнула Дарийка и бросилась к Сакинай, осторожно приподняла ее голову.
А Гюлынан совсем растерялась. Ей было мучительно стыдно, душили слезы. За что так на нее Сакинай? Разве было в ее отношении к Мурату что-то большее, чем уважение как к старшему брату? Но как оъяснить это Сакинай, да и можно ли объяснить? И жалко ее — вон как плачет, трясется вся, но ведь и так нельзя...
— Плохой вы человек,— негромко сказала Гюлыпан.— И мысли у вас дурные...
Вряд ли Сакинай услышала ее, она продолжала плакать навзрыд. Гюлыпан повернулась и пошла по вскопанной земле, роняя на нее беззвучные слезы.
Кончился праздник...
XIV
Через два дня Мурат, Дарийка и Сакинай отправились в путь.
Мурату совсем не хотелось брать женщин с собой —
хватит с него бабьих истерик, хоть несколько дней побыть одному,— но этому решительно воспротивилась Айша-апа, напомнив ему, каким он вернулся в прошлом году. И Мурату пришлось согласиться. Что делать, действительно ведь всякое может случиться в пути. Вдруг опять приступ? И он решил, что Дарийка должна поехать с ним. Но тут встала на дыбы Сакинай:
— Тогда и я поеду!
Мурат криво усмехнулся, исподлобья взглянув на нее:
— Ты опять за свое!
— Да, опять! — с вызовом сказала Сакинай.— Именно — за свое!
В эти два дня они почти не разговаривали — Сакинай не могла простить Мурату, что он так унизил ее перед Гюль- шан, а ему было просто противно смотреть на ее злое, какое-то крысиное лицо.
— А ты подумала своей глупой башкой, что мы будем делать, если ты заболеешь в дороге?!
— Не надо так, сынок,— остановила его Айша-апа.
— А как надо, апа? — с горечью спросил Мурат.— Тут только о том и думаешь, как бы лучше для всех сделать, а она... Ну хоть вы ей скажите!
— Сакинай, Мурат верно говорит,— сказала Айша-апа.— Дорога трудная, а ты болеешь...
— Если поедет Дарийка, 'го и я поеду,— упрямо сказала Сакинай, ни на кого не глядя.
Мурат, в бешенстве глядя на нее, молча вышел из комнаты.
Так втроем и ехали.
Да и не ехали — пешком шли. Женщины по очереди подсаживались на Алаяка, на котором была навьючена провизия и одеяло. Чем ниже спускались они, тем сильнее чувствовалась весна. Мурат повеселел, да и Сакинай заметно приободрилась. Вот только Дарийке было явно не по себе, и Мурат терялся в догадках: что с ней могло случиться? Может быть, он ее чем-то обидел? Как будто нет. Он хотел поговорить с ней, но не было подходящего случая — Сакинай как будто задалась целью не оставлять их вдвоем ни на минуту.
Он вспомнил, как прощалась Дарийка с Айшой-апа и Изат. Перед этим долго бродила по своему двору, делала что-то ненужное, о чем-то тихо разговаривала с Гюлыпан. Мурат начал уже сердиться, пора было ехать. Дарийка как- то .странно взглянула на него, заторопилась, поцеловала
руку Айши-апа, смахнула слезы, обняла Изат и тут уж не выдержала, расплакалась. Словно насовсем прощалась... А ведь ехали-то самое большее на неделю... И потом она все время оглядывалась, пока дома не скрылись за поворотом. Тогда Мурат решил, что Дарийка, наверно, вспомнила Дубаша и дочку, вот и разнервничалась, но теперь он был почти уверен — не в этом дело, что-то скрывает она...
Провели в дороге первую ночь, и снова с утра потянулась бесконечная горная пустыня. Встретить бы кого-нибудь или хоть след человеческий увидеть... Но кому тут быть? А если и прошел кто — камни следов не хранят...
Мурату казалось, что сегодня Дарийка еще более встревожена чем-то, и он пытался как-то отвлечь ее, говорил о том, что вот приедут в райцентр, и все станет известно о дочке, а может быть, и о Дубаше... Дарийка хмурилась, молчала. А Мурату самому было противно от своего вранья, ведь он-то знал, что до райцентра они наверняка не доберутся. Ему очень хотелось немедленно рассказать обо всем, но он сдерживал себя. Зачем? Вот придут в Конул-Джар, сами все поймут...
Все больше раздражала его Сакинай. Она вдруг трещала как сорока, несла какую-то чушь и как будто не замечала ни угнетенного состояния Дарийки, ни тревоги Мурата. «Всегда она была такая, что ли? — недоумевал Мурат.— Неужели так трудно заметить — нехорошо Дарийке, и как-то по-женски посочувствовать ей, расспросить, приободрить... Так нет — вертит головой, на Дарийку вообще внимания не обращает, как будто и нет ее, и все время спрашивает, долго ли еще ехать». «Долго»,— бурчал в ответ Мурат и в конце концов на очередной ее вопрос разозлился, повысил голос:
— Чего ты заладила как попка: «Долго, долго?» Или сама понятия не имеешь, сколько от нас до центра? Не ездила ни разу?
Сакинай удивленно взглянула на него:
— Чего это ты? Спросить нельзя, что ли?
— «Что ли»...— передразнил ее Мурат. — Надоело болтовню твою слушать.
Сакинай обиженно умолкла.
На второй день в полдень они одолели первый перевал. Тот самый, на котором в прошлый раз Мурат попал в буран. Он не стал говорить об этом женщинам. Даже и вспоминать не хотелось. Сейчас снег на перевале еще держался, но погода была ясная, и они благополучно одолели его. Мурат думал
в этот же день добраться до Конул-Джара, но захромал Алаяк, разбивший копыта о камни, и сумерки застали их на небольшой поляне, где Мурат и решил остановиться на ночевку.
Они лежали рядом, подложив под головы пустые мешки,— Сакинай посередине, Мурат и Дарийка по бокам. Была в ущелье непроглядная тьма, но вот выкатилась из-за гор луна, и засеребрилась на реке светлая дорожка, и тихо стало. Негромкий говор реки только подчеркивал эту тишину.
Крепко спала Сакинай, иногда громко, неприятно всхрапывая. Мурат лежал с открытыми глазами, смотрел на луну—и вспоминал другую лунную ночь, в прошлом году, на сенокосе. Он приподнялся на локте и посмотрел на Дарийку. И она не спала, прямо взглянула на него. Может быть, и она вспоминает ту лунную ночь?
Мурат почти неслышно, одними губами, сказал:
— Пойду взгляну на Алаяка.
Дарийка молча кивнула.
Мурат осторожно встал, прикрыл одеялом Сакинай и медленно пошел по берегу.
Дарийка пришла минут через десять, села рядом с ним на камень и прижалась виском к его плечу.
— Подожди,— сказал Мурат,— я чапан подстелю, камни холодные.
Он заботливо укрыл ее, обнял левой рукой. Дарийка покорно прижалась к нему.
— Что с тобой, Дарийка?
Она молча смотрела мимо него на светлую лунную дорожку.
— Не молчи,— попросил Мурат,— я ведь вижу — что-то у тебя случилось.
— Помнишь ту ночь, на сенокосе? — словно не слыша его, спросила Дарийка.
— Конечно... Я часто вспоминаю ее... И сегодня тоже.
— Какая была ночь...— тихо заговорила Дарийка.— Я тогда забыла, что где-то идет война, что впереди голодная зима... Почему-то было очень хорошо... Помнишь?
— Да.
— С тех пор каждый раз луна напоминает мне о той ночи... Может быть, мы никогда больше не увидимся...
Так. неожиданно прозвучали эти слова, что Мурат оторопел, нагнулся и, повернув голову, заглянул в лицо Дарийке.
— О чем ты говоришь? Почему не увидимся?
— Тише, — попросила Дарийка.— Сакинай услышит...
— К черту Сакинай! — Но Мурат все же убавил голос.— Почему это мы больше не увидимся?
Дарийка улыбнулась.
— Да это так, к слову пришлось... Не тревожься, Муке... Знаешь, о чем я в последнее время думаю? Как-то не так я жила... По-другому надо. А как — сама не знаю... Почему-то появилось желание уехать — далеко-далеко, чтобы никого не видеть, не слышать, чтобы другие люди были вокруг и какая- то новая жизнь началась... Но ведь нельзя никуда уехать. Хотя бы из-за дочки. Она — и счастье мое, и горе... Сейчас очень жалею, что она не со мной выросла. Все ведь как лучше хотелось. А что получилось? Чужие мы...
Мурат с легким удивлением слушал ее, как-то непривычен был и тон ее, и серьезные слова. Оказывается, Дарийка и такой может быть... А что он, собственно, знает о ней? Просто привык к ее веселости и жизнерадостности...
— Что, Муке? — Дарийка улыбнулась.— Не ожидал от меня таких речей?
— Да нет, почему...— Мурат смутился.
— Не ожидал,— утвердительно сказала Дарийка.— Да ведь не все же время мне зубы скалить. Я ведь тоже всякая... Так уж, стараешься пободрее держаться. А то если и я, как Гюлынан, начну меланхолию разводить — с тоски повеситься можно... Ладно, идем, а то твоя Сакинай скандал устроит...
— Плевать я на нее хотел!
— Нет, Муке,— Дарийка покачала головой,— не наплюешь. Ты ведь добрый... Женщины очень хорошо понимают это — и пользуются. Всю жизнь будешь мучиться с ней — а не оставишь. Не повезло тебе с ней, что уж тут говорить, но этот крест тебе нести до самой смерти... Ты подожди пока, сначала я пойду лягу.
— Хорошо,— подавленно согласился Мурат.
Дарийка ушла, а он еще долго сидел, думал о том, что
сказала Дарийка. Нет, что-то определенно неладное у нее... И очень неприятны были ее слова о Сакинай и о кресте, который ему предстоит нести до самой смерти... Неужели так? А с другой стороны — сколько раз он уже думал о том, что надо расстаться с Сакинай, но ведь даже и додумать до конца эту мысль боялся, не то что сделать так... И разве в одной доброте тут дело? Злым он и правда никогда не был, но ведь... «А, к черту все! — вдруг в ярости вскочил он.— Нашел время рассусоливать. Сейчас о том надо думать, как бы зерно увезти и посадить вовремя...»
Чем ближе подъезжали они к Конул-Джару, тем неразговорчивее становился Мурат. Не отпускала его одна мысль: что с зерном? Он понимал, что нет никакого смысла терзать себя этим вопросом — еще немного, и все станет ясно,— но ничего не мог поделать с собой. И не мог не думать о том, что делать, если зерна в убежище не окажется. Хотя и тут выбора не было: придется ехать дальше, в райцентр. А потом возвращаться назад... Но с чем? Он был почти уверен, что война не кончилась, иначе ничем нельзя объяснить то, почему к ним до сих пор никто не приехал. Но если война еще идет, в районе наверняка голод. Где он возьмет два мешка зерна? Оставалось утешаться расхожей мудростью: мир не без добрых людей. Кто-нибудь да поможет им...
Он остановился и передал повод Сакинай:
— Постойте здесь, я скоро...
— Что ты еще придумал? — воззрилась на него Сакинай.
Мурат деланно засмеялся:
— Что уж, мне и по своей надобности отойти нельзя?
Мурат подошел к тому месту, где Торкашка провалился
в трещину. Сейчас тут никакой плотины, конечно, не было. Он почти бегом кинулся к знакомому убежищу. Господи, только бы мешки были на месте...
Они лежали там, куда он их положил, и на какое-то мгновение ему показалось, что это было только вчера, а не год с лишним назад. И Мурат не мог сдержать громкого радостного крика:
— Здесь! Здесь! О боже, благодарю тебя!
Эти крики услышали Дарийка и Сакинай и бросились к нему: «Боже! Что с ним?» Они увидели Мурата с воздетыми кверху руками, танцующего какой-то немыслимый танец.
— Эй, бабы! — закричал он, увидев их.— Какие мы счастливые! Есть бог на свете, есть! Наконец-то и нам повезло!
— Что случилось? — испуганно спросила Сакинай.
— Зерно! — во всю мощь своих легких завопил Мурат.— Пшеница! Ячмень! Зерно!!! Мы спасены!
А Дарийка подумала, что у Мурата начался припадок. Она ни разу не видела, как это бывает у него, но чем иначе объяснить его крики? Откуда тут, среди голых камней, может быть зерно? т г
Мурат подбежал к ним, обнял обеих и возбужденно заговорил, брызгая слюной:
— Зерно, понимаете? Мы спасены!
— Какое зерно, о чем ты? — Дарийка отстранилась от пего.
— Сейчас увидите!
Мурат снова забрался в убежище, сбросил сначала чапа- ны, а потом осторожно спустил мешки. Вот уж воистину — своя ноша не тянет... Мешки, которые он в прошлом году с таким трудом поднимал наверх, теперь казались ему почти невесомыми.
А женщины еще ничего не понимали. Наконец Дарийка узнала полушубок, который, как она надеялась, попадет к Дубашу, прижала его к груди и горестно сказала:
— А я-то думала, ты уже давно ходишь в нем...
И радостное оживление вмиг слетело с Мурата. Он вытер пот со лба и присел на один из мешков, понуро опустив голову. Надо было все объяснить... А что говорить? Что он обманул их? Но они это и так поймут. Уже поняли...
— Простите меня,— тихо сказал Мурат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38