Сушеное мясо, что прошлой осенью заготовили, тоже кончилось.
Мурат все время помнил о двух мешках зерна, спрятанных в Конул-Джаре. Самый последний резерв... Но не добраться сейчас туда, закрыты перевалы. А еды, как ни экономь, хватит самое большее месяца на полтора...
И однажды вечером зашел разговор, которого так не хотелось Мурату... Начала Айша-апа:
— Трудное у нас положение...— Она помолчала, взглянула на Мурата, и ему стоило усилий, чтобы не отвести взгляд.— Много пережили... А что впереди? У бога проси не проси, а сыт не будешь.. Живот словами не наполнишь... Надо что-то делать...— Айша-апа помолчала, снова взглянула на* Мурата.— Мы не в аиле, к соседям не пойдешь и взаймы не попросишь...
— И не говорите,— сказала Гюлыпан.— Зиму еще как-то продержимся, а дальше как? Если никто не приедет?
— Да кто приедет...— безнадежным голосом сказала Сакинай.— Если до сих пор не приехали...
Молчали все. Ждали, что он, Мурат, скажет. Единственный мужчина, кому же, как не ему, принимать решение? А решение у всех на кончике языка было: уехать отсюда, как только откроются перевалы. Но ведь не могут женщины не понимать, что он не может оставить станцию... Есть, конечно, выход — отправить их вниз, а самому остаться здесь... Но ведь вряд ли согласятся... Айша-апа первая будет против... А глядя на нее, и остальные не захотят уехать... Разве что Сакинай... Но и она не пойдет в открытую против всех... А как хорошо было бы... Доехал бы с ними до Конул-Джара, взял бы себе часть зерна, остальное навьючил бы на Карагера, проводил бы женщин за перевал... А там, глядишь, и приехал бы к нему кто-нибудь...
Молчал Мурат. Ждал, что скажет Айша-апа. Старая, мудрая женщина, скажи что-нибудь... Если ты скажешь, что другого выхода нет, надо идти вниз,— я подчинюсь тебе... Может быть, потом я вернусь сюда..-. Но сейчас-то как быть? Не готов я к какому-то решению...
И, поняв его, заговорила Айша-апа:
— Давайте думать, родные мои... Долго мы так не протянем... Надо зарезать лошадь.
— Какую лошадь?! — испуганно спросил Мурат.
— Карагера,— твердо сказала Айша-апа.
— Но ведь... лошадь государственная,— робко сказал Мурат. Он и сам понимал, что Айша-апа предлагает единственный выход из положения, но цеплялся за этот довод.
— А государство чье, не наше, что ли? — строго сказала Айша-апа.— Раз уж так получилось... Что государство оставило бы нас в беде? Уж наверно для государства люди дороже, чем скотина...
— Вы правы, апа, — выдавил из себя Мурат, опустив голову.
Айша-апа пристально взглянула на него:
— Ты что-то скрываешь от нас? Говори, что-нибудь вместе придумаем...
А что мог сказать Мурат? Что не доехал до райцентра и подарки для фронта лежат в Конул-Джаре? И если зарезать Карагера, то не будет никакой возможности довезти эти подарки? Нельзя этого говорить... Он поднял голову, улыбнулся:
— Да нет, ничего я не скрываю... Я о том думаю, что мясо — не зерно, надолго его не хватит.
Улыбнулась Айша-апа:
— Не волнуйся, сынок... Конечно, мясо — не зерно. Но я еще помню, как надо заготавливать конину впрок... Сделаю так, что годами можно будет хранить. Кула зык —так это называется.— Айша-апа выделила это слово, будто хотела, чтобы все запомнили его.— Я понимаю, тяжело тебе зарезать Карагера, но что делать, другого выхода у нас нет...
Мурат промолчал, соглашаясь с ней.
Но как же непросто было ему поднять нож на Карагера... Он встал раньше обычного, выпустил Карагера попастись, смотрел, как вольно бегает он по склону. И как сжало сердце, когда он взнуздал его и повел в конюшню... А Карагер ни о чем не подозревал, трогал его склоненную шею мягкими бархатными губами...
И не притронулся он к чучуку...1 Не мог. Так и просидел голодным за богатым пиршественным столом... Сакинай подкладывала ему самые вкусные кусочки, назойливо угощала — Мурат отворачивался.
Наверно, только Айша-апа и понимала его. Может быть, еще и Дарийка... Мурат постоянно ловил ее взгляды и никак не мог понять, что они значили... А как объяснить, что Дарийка все время с Гюлыпан? Даже ночует у нее... Понять-то можно, в конце концов... Две молодых женщины, у обоих мужья на фронте...
Тосковала Дарийка. Все чаще дочь вспоминала. И когда только удастся увидеть ее? Конечно, хорошо, что ее сейчас здесь нет... Стоит на Изат посмотреть... Конечно, ей самые лучшие куски идут, но ведь она все понимает, упрямится, нередко просто отказывается есть то, чего у других нет. Глупышка не соображает, что всем нам это нужно, чтобы ты
1 Ч у ч у к — колбаса из конины.
хорошо ела... Мы-то взрослые, как-нибудь да перебьемся... А если бы и дочка тут была? Нет уж, пусть у деда с бабушкой... Они в ней души не чают. И хорошо, с одной стороны, а с другой... Дубаша она дядей называла, а ее, Дарийку,— тетей... Так-то... Не решились взять ее сюда... Конечно, там ей лучше, но ведь ей уже десять... Совсем, наверно, от них отвыкла... Какая она сейчас? Наверно, все по дому делает, Дарийка слишком хорошо знала деда с бабкой... А им, между прочим, уже по шестьдесят семь. Годы немалые... Правда, здоровье у них отменное... Было, по крайней мере. А сейчас?
И еще об одном жалела Дарийка — что второго не родила. Почему-то уверена была — сын будет, как и хотел Ду- баш. А как он просил ее... Сейчас-то без звука согласилась бы... И смешными кажутся все те доводы — и не время, и не место... Ну да, тогда казалось все правильным — и не время, и не место... И Дубаш в конце концов соглашался с ней. А не надо было соглашаться... Но потерянное время не вернуть...
А с другой стороны посмотреть — как же ей повезло... Ни у Сакинай, ни у Гюлыпан детей нет. И неизвестно еще, будут ли. У Сакинай точно не будет. А Гюлыпан? Не вернется с войны ее Тургунбек, что тогда? Хорошо, если снова замуж выйдет... А если нет? Не сможет забыть Тургунбека, так вдовой и останется? «Уй, тьфу на тебя,— рассердилась на себя Дарийка, — о чем думаешь... Жив будет Тургунбек, и будут у них дети... И у тебя будут...»
А Гюлыпан совсем еще девчонка. Послушать ее, так смех иногда разбирает. Ничего-то ты не знаешь, девочка... А может быть, это и хорошо? Ну вот она, Дарийка, много чего знает о супружеской жизни, а какой толк от этих знаний? Все они теперь равны... в этих знаниях. И не случайно ты жмешься к Гюлыпан... А к кому еще? Не к Сакинай же... Ей-то что, муж рядом... Хотя и так видно, как опостылела Мурату Сакинай... Только она ничего не замечает... А с Гюль- шан куда интереснее, чем с Сакинай. И ведь всего-то семь классов за плечами... Интересно, почему она дальше учиться не стала? Дарийка спросила ее:
— Ты почему в город не поехала?
— Собиралась ехать, — неохотно ответила Гюлыпан,— даже все документы собрала...
— Ну?
— Мама заболела.
— И долго болела?
— Долго... Чуть не умерла.
— А что у нее было?
— Печень. Она даже ходить не могла... Надо было диету соблюдать,— Гюлыпан без тени иронии произнесла эту канцелярскую фразу,— а кто, кроме меня, мог это сделать? Какая уж тут учеба...
«А отец?» — хотела было спросить Дарийка, но вовремя придержала язык. Что может мужчина?.. Он же, наверно, работал...
А дальше... Что дальше? Познакомилась с Тургунбеком, вот и все «дальше»... Господи, какая она еще молодая... Дарийка помнила, как Тургунбек говорил: «Поработаю два- три года, потом в Ташкент поеду, там институт по моей специальности открылся. Есть у меня невеста. Поженимся... Она тоже в Ташкент собирается, хочет филологом стать...» Вот и стала филологом Гюлыпан... Одно только исполнилось—поженились Гюлыпан с Тургунбеком... Отпал Ташкент — и у Тургунбека, и у Гюлыпан.
А вообще-то она странная, конечно. Говоришь с ней и видишь: так далеко она от тебя, что дальше и некуда... Голова болит? Гюлыпан иногда говорила об этом... Но, наверно, не в том же дело... А в чем тогда? Может быть, все проще объясняется: Гюлыпан не знает, что такое... ну, женские радости, что ли... Ей-то, Дарийке, это известно, а откуда Гюльшан знать? Ведь прожили они с Тургунбеком совсем недолго. Дарийка пыталась расспрашивать Гюлыпан и по ее смущенным ответам видела, что та довольно спокойно переносит свое женское одиночество. Так что напрасно Сакинай ревнует к ней Мурата...
В последнее время Айша-апа стала замечать, что отношения между молодыми женщинами как-то изменились. Особенно у Сакинай и Гюлыпан. Открытых столкновений не было — при ней, по крайней мере,— но чувствовала Айша- апа: какая-то кошка пробежала между ними. В чем могло быть дело? Айша-апа думала даже посадить всех рядом, поговорить по душам, но, поразмыслив, отказалась от этой затеи. Что, если ей только кажется это? Недаром же говорят: даже посуда в доме бьется друг о дружку. В самом деле, чего им делить? Наверно, все объясняется куда проще — вполне естественной и понятной усталостью, ведь уже столько времени они никого не видят и переговорили, кажется, обо всем на свете, немудрено и надоесть друг другу... А если так, чем она сможет помочь? Только лишний раз душу бередить... Тем более что к ней-то они по-прежнему относятся
с неизменной уважительностью, слово ее — закон для них, в чем она может их упрекнуть? Нет, лучше уж пока не заводить такой разговор...
Снежная выдалась зима в этом году. Что ни день, то метель, сугробы давно уже выросли выше человеческого роста. Особенно туго приходилось Мурату. Чуть ли не каждое утро начиналось для него с того, что надо было расчистить дорожки между домами и станцией, да и скотина зимой требовала большего ухода. Жалко было Айше-апа Мурата, но пока она помалкивала, ждала, что женщины сами догадаются помочь ему. А им то ли в голову это не приходило, то ли еще что, но ежедневную борьбу Мурата со снегом они воспринимали как должное. И однажды, когда они утром сидели все вместе, а Мурат, как обычно, разгребал снег, Айша-апа не выдержала, сердито сказала:
— Не хотела вас ругать, надеялась, сами догадаетесь! Или вы думаете, что это только Мурату нужно? С раннего утра у него покоя нет! Ладно, рубить дрова — дело мужское, но в остальном-то могли бы и помочь ему!
Женщины с недоумением переглянулись, так необычно прозвучали эти сердитые слова в устах всегда сдержанной Айши-апа.
— Апа, разве мы не помогаем? — сказала Дарийка.— Какую такую работу мы взваливаем на него?
— Ты сенокос имеешь в виду?
— Не только...
— Когда это было? А сейчас что, помогать не надо?
Дарийка пожала плечами и снова взглянула на Сакинай
и Гюлыпан. А те опустили головы, тоже ничего не могут понять. Айша-апа почувствовала себя неловко. Бедные женщины... И без того им несладко живется, а тут еще и упреки выслушивать приходится. Сказать, конечно, надо было, но не так резко...
— Что делать,— негромко сказала Айша-апа.— Жалко мне стало Мурата, потому и сказала вам. Я бы и сама ему помогла, да сил нет. Старая я... А в старости люди становятся ворчливыми. Вы уж простите меня...
— Да что вы, апа,— смутилась Дарийка, а Гюлыпан подошла к ней и виновато сказала:
— Не говорите так, эне... Вы ведь наша Умай-эне... Если бы не вы с Муратом, что бы мы делали...
— Да уж конечно пропали бы,— ехидным голосом сказала Сакинай, но никто, кроме Дарийки, не придал ее словам значения.
А Дарийка тут же перевела разговор на другое:
— Апа правильно говорит. Снег-то мы можем разгрести. Всю ночь валил, когда Мурат один с ним справится... Вставайте, пойдем.
— И то верно,— тут же согласилась Гюлыпан и стала одеваться.
Сакинай хмуро посмотрела на нее и осталась сидеть. Может, она считала, что ей идти не обязательно? Дарийка с беспокойством взглянула на нее. Ох как не ко времени все эти мелкие дрязги! По лицу Сакинай было видно, что она с удовольствием закатила бы Гюлыпан скандал. И не из-за снега, а просто потому, что она существует, живет тут и нравится Мурату... Но промолчала Сакинай, неохотно поднялась и тоже оделась.
Мурат, почему-то в надетой задом наперед шапке, тяжело налегал на ручку большой деревянной лопаты. Рядом копошилась Изат, и у нее в руках была маленькая лопата, сделанная Муратом. Дарийка окликнула его, но Мурат не отозвался. Не расслышал, что ли? Дарийка громко позвала:
— Мурат!
Он поднял голову, хмуро взглянул на нее:
— Что?
— Ты как будто злой на кого-то, что ли... И по сторонам не смотришь.
— Работаю.
— Да вижу, что работаешь.
— А раз видишь, чего спрашиваешь?
— Нет, вы только посмотрите на него! — притворно возмутилась Дарийка.— Уже и смотреть на нас не хочет! Ну, сейчас я покажу тебе!
Дарийка взяла пригоршню снега и ловко сунула Мурату за шиворот.
— Ты что, сдурела? — Мурат резко повернулся, чтобы схватить ее, но не удержался на ногах и упал в снег.
Дарийка скатала снежок и бросила в него. Мурат вскочил и попытался схватить Дарийку за полу телогрейки, но она увернулась и продолжала швыряться в него снегом. Подоспели Гюлыпан и Сакинай и тоже стали забрасывать Мурата снегом. Изат с веселым смехом бегала между ними, стараясь помочь Мурату отбиться. А он решил сначала расправиться с зачинщицей и погнался за Дарийкой.
— Дядя Мурат, сзади! — закричала Изат.
Он обернулся и едва не столкнулся с догонявшими его Сакинай и Гюлыпан. Он схватил Сакинай за плечи:
— А тебе чего?
Улыбка тут же сошла с ее лица. Прикусив губу, Сакинай едва не расплакалась. Гюлыпан, изловчившись, сунула ему за шиворот пригоршню снега и, расхохотавшись, бросилась бежать. Лицо Сакинай передернулось от злобы, она оттолкнула Мурата и, повернувшись, пошла прочь. «Ну и черт с тобой! — подумал Мурат, глядя на согнувшуюся спину.— Вечно ты со своими фокусами... В кои-то веки всем стало весело, а тебе все неладно...» Он погнался за Гюлыпан, но сбоку появилась Дарийка. Платок сбился на плечи, телогрейка расстегнута, глаза блестят, смотрят на него с веселым вызовом... И Мурат бросился к ней по глубокому снегу, быстро догнал и схватил за плечо. Дарийка запнулась и упала на спину. Мурат принялся заталкивать ей снег за шиворот. Дарийка взвизгнула и умоляюще посмотрела на него, тяжело дыша открытым ртом. Мурату вдруг захотелось поцеловать ее мелко подрагивающие губы, крепко обнять это молодое, пышущее силой и здоровьем тело, он наклонился над ней, но Дарийка выставила перед собой руки, слабо отталкивая его, и зашептала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38