Вода. Жизнь... Вода необыкновенно вкусная, ледяная даже в самые знойные летние дни. Сколько тысяч раз спускались к этому живительному роднику. Он сам, Гюлыпан, Изат. Дарийка, Сакинай...
Дарийка... Уже два года, как она умерла. Снится не так часто, как прежде, но все же чаще, чем Сакинай. Притупилась душевная боль, а все же не отпускает до конца, видно, так и жить с нею. А ведь все начиналось как раз у этого родника, в тихое радостное утро. Радостное... Знать бы тогда, чем обернется эта радость... И что? Не пошел бы он тогда к ней, не ответил бы на ее зов? Нет, конечно... Ответил бы в другое утро, в другой день, ведь так много их было еще впереди...
В то утро Мурат, как обычно, пошел на станцию, сделал все записи и уже закрывал калитку, чтобы идти домой, как увидел возле родника Дарийку. Почему-то была она не в стареньком сером платье, а в новом, белом, и новой же красной безрукавке. Словно специально нарядилась для встречи с ним. А может, так оно и было? Но почему именно в то утро? Ведь и прежде в это время он не раз видел ее у родника, и, случалось, они и словом не перекидывались, лишь молча кивали друг другу. А тогда, увидев его, она замахала обеими руками, явно звала его, и хотя далеко было, он не мог видеть выражения ее лица, но отчего-то вдруг радостно забилось
сердце, он негромко засмеялся и быстро пошел к ней, оскальзываясь на влажных камнях, дважды чуть не упал и спешил, спешил, будто минута промедления могла что-то значить для них. Именно — для них, для обоих. Видно, пришел их час, которого так ждали они...
Дарийка, опустив коромысло, неотрывно смотрела на него. Мурат чувствовал, как широкая, неудержимая, счастливая улыбка расплывается по его лицу. Он уже понял, что Дарийка действительно звала его и ждет сейчас от него каких-то особенных слов, но таких слов у него не было, и он спросил первое, что пришло в голову:
— Почему так рано?
Как будто не знал, что Дарийка всегда встает рано — это Сакинай любила поспать, рано укладывалась и вставала позже всех,— и что солнце уже вот-вот выкатится из-за гор. Но Дарийка не удивилась его неуместному вопросу, она, кажется, даже и не поняла его, молча смотрела на него широко раскрытыми, ожидающими глазами, и он шагнул к ней, обнял и стал целовать, не думая о том что их могут увидеть. И Дарийка покорно прижалась к нему, обвила его шею руками, целовала его колючее небритое лицо, слушала:
— Дарийка... Родная моя...
— Что ты делаешь, Мурат? Не нужно... Не сейчас...— тихо, ласково говорила Дарийка, но не только не сделала попытки высвободиться, но еще сильнее прижималась к нему.— Потом...
Долгим был тот день для Мурата... Он знал — ничто не помешает ему ночью прийти к Дарийке. А ведь был уже тот зимний день, когда Дарийка говорила ему, что будет ждать его, как только выйдет луна... Но в ту ночь долго не могла уснуть Сакинай, а потом... Что помешало ему прийти к Дарийке позже? Жалость к Сакинай? Возможно... А может быть, тогда еще не пришел их час... И до сегодняшнего дня Дарийка ни словом, ни взглядом не напоминала ему о его неисполненном обещании.
Вечером, когда Сакинай уснула, Мурат, почти не таясь, вошел в дом Дарийки, и она готово шагнула ему навстречу.
Потом были их нечастые стремительные свидания, нежность Дарийки, ее прекрасное, стосковавшееся по мужской ласке тело, дарившее Мурату неведомое прежде блаженство, ожидание новых встреч. Он боялся выдать себя, всячески старался скрывать все усиливающуюся неприязнь к Сакинай, а она, бедняжка, ни о чем не догадывалась, по-глупому
ревновала его к Гюлыпан, и порой он был даже благодарен ей за эту безрассудную ревность...
Он дернул головой, отводя взгляд от родника, поднялся. Надо было идти. И прежде чем выслеживать архаров, тщательно осмотреть склоны Узун-Кыра и Боз-Ала. Если Сурэчки не сорвалась с кручи, она наверняка должна быть где-то здесь, не ушла же к леднику...
Но следов Сурэчки нигде не было, да и вообще никаких следов. И немудрено — снегу было еще много, лишь кое-где бурели проплешины, и, видно, все живое переселилось на солнечные склоны, где уже выбивалась первая трава. Чего же тогда Сурэчки могло занести сюда? «По старой памяти?» Летом она часто паслась здесь... Мурат понимал, как мало шансов найти Сурэчки, но упрямо лез через сугробы, ежась от пронизывающего ледяного ветра, дующего с Хан-Тенгри. Сколько он помнил, ветры тут дули всегда. Но раньше Мурат как будто и не замечал их — ну ветер и ветер, на то и горы, чтобы им дуть тут, особенно по весне, запахнешься поплотнее и идешь себе. Ха, раньше... Раньше он был молодой, здоровый. Положим, и сейчас не старик, а вот здоровье... Его всего корежило, он хрипел, кашлял, ощущение было такое, словно десятки маленьких острых иголок пытались разорвать его легкие. Дорого может обойтись ему это охотничье предприятие... А если так и вернется ни с чем... Нет, об этом лучше не думать... Хлебнуть бы чего-нибудь горячего... Чаю, например. Обыкновенного чаю, густого, ароматного, сладкого, а не этой опостылевшей пресной джармы, которую и подогреть-то не на чем — кругом ни веточки, ни кустика, только снег, лед и камни... Проклятые горы... Сколько тысяч раз воспеты они на многих языках мира, а вот как жить в них...
Попалась неглубокая выемка, Мурат скорчился на дне ее, ветер и здесь доставал, но уже не такой сильный. Не самое подходящее место для отдыха, надо бы добраться до гребня, перевалить на солнечный склон, но силы вконец оставили его. Он похлебал холодной джармы, заел лепешкой, посидел еще немного, подтянув колени к подбородку и обнимая себя руками, чтобы сберечь крупицы тепла. Нет, надо идти... Перевалить гребень, и еще один, и еще — до тех пор, пока не наткнется на чьи-нибудь следы, и тогда можно будет начать охоту. Другого выхода все равно нет... И он брел до сумерек, но только однажды наткнулся на извилистую цепочку следов кииков, пошел по ней, но пришлось остановиться перед широкой осыпью. Для легконогих диких коз она не была препятствием, но для тяжелого, уставшего, измученного человека...
Одно неосторожное движение — и покатишься вниз вместе с камнями, щебнем, все быстрее и быстрее, пока жестокая каменная река не сбросит твое изуродованное тело на дно ущелья. Нет, нельзя рисковать... Мурат повернул назад, до боли в слезящихся глазах вглядывался в склоны — не мелькнет ли хоть что-нибудь живое. Но горы казались мертвыми. А ведь он сам когда-то видел здесь архаров, примерно в ту же пору, что и сейчас. Должны же они где-то быть... Надо, наверно, взобраться хотя бы вон на ту скалу — кажется, она называется Кароол-Добе — и осмотреть окрестности. Мурат заранее поежился, представив, как взбираться туда и стоять на пронизывающем ветру, но что делать, надо идти, пока еще светло, а бродить вслепую, надеясь на удачу, можно до бесконечности. Похоже, удача окончательно отвернулась от него, и надеяться можно только на себя, на свое терпение...
Но и с вершины Кароол-Добе Мурат ничего не увидел. Ветер тут дул с такой яростью, словно кто-то наверху приказал ему сбросить Мурата со скалы. Он спустился, цепляясь за острые выступы окоченевшими от холода руками — рукавицы были совсем ветхие, и он боялся окончательно порвать их.
Надо было устраиваться на ночлег. Проще всего — спуститься вниз, отыскать укромное местечко, надежно защититься от ветра за каким-нибудь выступом. Но в таких местах могут быть барсы. Мурат немало наслышался о том, как осторожно подкрадываются они к добыче и молниеносно набрасываются на жертву. Правда, на людей они нападают редко, но кто знает, каких пределов может достигать его неудача... Нет, лучше уж устроиться на открытом месте, ветер к ночи все равно стихнет...
Неспокойная ночь выдалась Мурату. Ветер действительно стих, и можно бы, поплотнее запахнувшись в чапан, прикорнуть, сжимая в руках заряженное ружье, и на какие-то минуты сон приходил, но при малейшем шорохе Мурат вздрагивал, тревожно озирался вокруг, вглядывался в серую темень, и казалось ему, что вот-вот кто-то набросится на него. И уже не барса боялся он... Не покидала мысль о снежном человеке. Напрасно заезжие люди скептически хмыкали, когда им рассказывали о громадных следах, не похожих ни на человеческие, ни на медвежьи, и Мурат сам слышал рассказ человека, собственными глазами видевшего огромную фигуру, с ног до головы покрытую густой черной шерстью. «Детские сказки, выдумки, у страха глаза велики...» Сказки? А кто мог исковеркать все приборы на леднике? Медведю там
делать нечего, людей вокруг нет... А снежный человек, он ведь, наверно, и в самом деле из человеческой ветви, стало быть, и какой-нибудь умишко имеется, во всяком случае, достаточный, чтобы сообразить, кто его главный враг... Кто же, как не такие же, как он, двуногие, неумолимо завоевывающие все новые и новые пространства, плюющиеся смертоносным огнем, уничтожающие все вокруг себя... Вот и остались снежному человеку только эти глухие горы, и где же, как не здесь, обитать ему... И уж он не упустит случая отомстить обидчику. И что толку в заряженном ружье? Вот вывернутся из-за ближайшей скалы пять-шесть косматых чудовищ, набросятся на него, пристрелит он разве что одного-двух, а остальные мигом растерзают его... «Э, джигит,— пытался успокоить себя Мурат,— не устал еще бояться, а уж пора бы привыкнуть, сколько всякого бывало за эти четыре года...»
Так, в страхе и прокаркал он ночь и безмерно обрадовался наступившему рассвету.
А рассвет был и прекрасен, и страшен. Еще невидимое солнце высвечивало вершины гор, белые облака над ними, сливавшиеся с белизной снегов, все было белым — впереди, по бокам, вверху, словно Мурат находился внутри какого-то огромного белого шара, заполненного пустым белым светом. И представлялось, что под ногами не тонкая снежная пелена, прикрывающая каменную толщу земли, а такой же белый, насквозь промерзший ледяной шар и никакое, даже самое горячее в мире солнце не способно не то что растопить его, но хоть немного согреть...
Мурат дернулся, освобождаясь от этого наваждения. Так и свихнуться недолго... Померещится же черт знает что. Оттого, наверно, что продрог за ночь, не спал, натерпелся страху в ожидании снежного человека. Нет тут никого, кроме него, и быть не может... Только архары, которых он должен найти, выследить и убить...
Он увидел их часа два спустя, тут же застыл на месте, хотя архары были далеко и еще не могли учуять его. Он медленно сосчитал их, беззвучно шевеля губами. Шесть. Ему не нужно было столько. Всего один. Да больше он и не сумеет подстрелить. После первого же выстрела они стремительно ринутся прочь и тут же исчезнут. Один удачный выстрел — вот все, что ему нужно сейчас. Всего один. Господи, благослови...
Но как же было далеко до этого выстрела... Напрямик идти нельзя — место открытое. Надо обогнуть, перевалить небольшой отрог и по распадку пробраться вверх. Легко сказать... Но другого выхода не было. Лишь бы архары не ушли далеко,
пока он будет карабкаться. Лишь бы не вывернулся из-под ног предательский камень, не спугнул их...
Последние метры он преодолевал ползком, на минуту недвижно припал к земле, успокаивал дыхание. Осторожно высунулся из-за камня, радостно прижмурился — архары были на месте, спокойно паслись. Вот только далековато, а стрелять надо наверняка... Попытаться подобраться поближе? А если спугнет? Учуять его они вряд ли смогут — ветер дул с их стороны, но вдруг брякнет ружье о камень или самец поднимет голову и увидит его... Нет, лучше выждать немного, может, подойдут поближе...
Но архары кружили на месте, даже как будто и удалились немного. Мурат осторожно, по сантиметру, подтянул ружье, приладил его в расщелине. Теперь оставалось только ждать...
И дождался... Крупный самец вдруг резко поднял голову, прислушиваясь,— и длинным прыжком рванулся прочь. За ним кинулись самки — и через несколько секунд исчезли за каменистой грядой. Мурат со стоном повернулся на спину, сжал зубы, чтобы во весь голос не разразиться проклятьями. За что?! Почему эти проклятые архары бросились от него? Учуяли его запах? Что толку гадать теперь... И куда они скрылись?
Он на четвереньках подобрался к гряде, выглянул. Архары были внизу, переходили русло высохшей речки. Самец уже стоял на противоположном берегу и, казалось, смотрел прямо в глаза Мурату. И когда самки тоже выбрались, он не спеша повел их вверх по снежному склону. Куда? Что им там делать? А если есть где-нибудь проход на солнечный склон, с другой стороны горы? Все равно надо идти за ними. Идти, ползти, карабкаться, но выследить, подкрасться на выстрел.
И еще несколько часов понадобилось ему, чтобы снова приблизиться к архарам. Последние десятки метров были особенно мучительны, — прижавшись всем телом к холодной земле, подтягиваясь на в кровь изодранных руках, он взбирался по крутому склону, зная, что архары там, наверху, и некуда им деться, разве что броситься в пропасть или ринуться прямо на него, и тогда он выстрелит в упор, промахнуться будет просто невозможно... Он все-таки выследил их, загнал на эту площадку...
И все-таки невозможное случилось. Архары, видимо, давно учуяли его, они стояли у самого края обрыва, всего в тридцати шагах от него — о такой удаче Мурат и мечтать не мог,— и словно ждали его смертельного выстрела. Он стал
тщательно целиться — и с ужасом обнаружил, что мушка расплывается перед глазами. Видно, слишком ярко светило весеннее солнце, второй день уже смотрел он на ослепительно сверкающие снега, и в незащищенных глазах все чаще вспыхивали красные, оранжевые, черные круги, все чаще смаргивал он непрошеные слезы. И в самую необходимую минуту глаза подвели его... Выстрел раздался как бы сам собой — и в ту же секунду архары как по команде бросились на него. Один из них промчался в каких-то двух-трех шагах. Мурат трясущимися руками выбросил пустую гильзу, зарядил ружье снова и выстрелил вдогон, даже не пытаясь прицелиться. Заухало, загрохотало по скалам мятущееся эхо, куда более громкое, чем сами выстрелы, дробно застучали по склону камни, и оглушительная тишина вдавила Мурата в землю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38