Поскольку муж не рассказал ей о том, что произошло между ним и этой молодой соплеменницей в Корнуолле, во время посещения замка короля Артура, Надя настаивает на своем, убеждает его принять приглашение сэра Малькольма. Вертопрах Сорокин сказал ей по телефону, будто он абсолютно убежден, что отказавшийся от встречи с Малькольмом Репнин охотно бы принял приглашение красного посольства. От приглашения посла Майского, мол, он бы не отказался.
Репнин наконец уступил.
Он согласился положительно ответить на письмо Парка с приглашением провести ближайшие субботу и воскресенье у леди Парк. Тогда Надя, не откладывая дела в долгий ящик, уже на следующий вечер села писать ответ Паркам, адрес которых был 81еюаН Ноизе, в Ричмонде. Спрашивала мужа, в каких выражениях принято отвечать — у нее и раньше возникали ритуальные проблемы с английскими приглашениями в Лондоне. Они строго официальны — будто речь идет о поездке в Китай на субботу и воскресенье.
Раздосадованный тем, что приглашение принято — он был вынужден его принять,— Репнин вечером, стоя за спиной жены, следит за тем, как она пишет ответ Паркам.
Тогда ей в голову вдруг приходят какие-то косули на опушке леса, в парке, прекрасный пейзаж, открывающийся с террасы. Краснеет, когда муж замечает, что слово «Ноизе» не обозначает просто «дом», слово это только в узком смысле имеет у англичан одиннадцать значений, а в более широком контексте — до тридцати. С этим словом, в его прямом значении связано триста семьдесят шесть оттенков. (Муж улыбается, подтрунивает над ней.)
Он и не думает помочь жене выяснить по телефону на вокзале, когда они точно смогут прибыть к Паркам — что требовалось указать в ответе. Не хочет ей советовать, что подарить хозяйке. Что-нибудь маленькое. Тогда Надя решает подарить куклу. Эскимоса.
Значительно хуже, что в приглашении Парки сообщают о прогулках верхом, хотя общество предполагается весьма малочисленным. Надя уже двадцать лет не сидела в седле, да ей нечего и надеть для верховой езды. Репнин смеется над женой, которая не понимает значения букв К. В. после фамилии Парк, хотя она является дочерью княжны Мирской и происходит из семьи англоманов, каковыми были-все те русские, которых он называет «декабристами». Сам он поедет в костюме обычного лондонского клерка или наденет тот, что носил будучи учителем верховой езды в Милл-Хилле. Что же до этого исполинского шотландца, имеющего плантации на острове, название которого пишется Сеу1оп, а произносится Силон, и его уважаемой супруги — может сказать лишь одно: он крайне невысокого мнения о русской женщине, выходящей замуж за мужчину на. полвека старше себя, который к тому же — по его убеждению — нечто вроде шефа шпионской службы.
Ни с какими новыми людьми он знакомиться не желает. Она увидит, что значит этот Ноизе.
Надя, бедняжка, в растерянности.
Ей необходимо завязывать знакомства для продажи эскимосов.
Хоть детство навсегда Связало Репнина с Петербургом, в последние дни Лондон начал действовать на его настроение смягчающе и как-то успокоительно, как доказательство того, что в его жизни эти два огромных города, такие непохожие, по неожиданному стечению обстоятельств предопределены ему судьбой. Здесь, в подвале были точно такие чернильницы, какие он, ребенком, видел в России. Здесь были такие же стулья, скамейки, как те, что он видел в канцелярии у дяди, владельца шахт. Значит, подумал он, Лондон приходил к нему еще в детстве, хотя и был от него так далеко. Приходил к ним на Неву? И не только чернильницы были такие же, как у отца, почти пятьдесят лет назад, но и буквы в этом подвале, в Лондоне, напоминали буквы в книгах по которым отец, англоман, задавал ему уроки. Он помнил буквы — IV и инициалы имени Шекспира. Вспоминал и изображение маленькой девочки, которое в той книге, для него предназначенной — в учебнике, иллюстрировало значение глагола «мочь» и «не мочь». Девочка была крохотная и пыталась бросить письмо в почтовый ящик, прибитый слишком высоко на стене. Помнил и длинноносого клоуна, который в грамматике вместе со своим псом служил иллюстрацией предлогов.
Сначала собака была нарисована В конуре. Потом как она выходит ИЗ конуры. Как пробегает ПОД вытянутой ногой своего господина, циркача. Как перескакивает ЧЕРЕЗ его ногу. Как сидит НА спине клоуна. И все это для того, чтобы вбить ему в голову английские предлоги.
Отец начал заниматься с ним английским раньше, чем наняли гувернантку, англичанку. Однако почетное место в его воспоминаниях, в его сердце заняла не та девочка, а маленький пастушонок, пасший овец на лугу, возле дороги, который, изнывая от скуки, задавал каждому прохожему один и тот же вопрос: сколько времени?
А редкие прохожие, рассказывала привезенная из Англии книга, идя по дороге и завидев пастушка, тотчас же, не дожидаясь его вопроса, глядели на часы. Да, да,— я снова слышу, как кто-то бормочет по-русски. — Итальянец прав — в жизни трагичны лишь неожиданности. Вот, например, из той книги он охотнее всего вспоминает английские паровозы. Они ему особенно нравились (так же, как и Гулливер, который попал не только в страну великанов, но и лилипутов).
В последние солнечные дни, в начале ноября Репнин почувствовал, что этот огромный город хочет примириться с ним.
Теперь, когда предстояло провести уик-энду Парков, Репнин с досадой думал лишь о том, как выдержать эту поездку. Из приглашения нельзя было узнать, кого он там встретит. Его жена, конечно, будет восхитительна — она может быть любезной со всеми. Он боялся, что,, встретив Сорокина, ударит его.
До субботы, до поездки в Ричмонд, оставалось два дня.
А в субботу они отправились поездом так, чтобы не опоздать к чаю, и по дороге молчали. Шел дождь. На вокзале не оказалось ни одного такси. Они страшно намучились, пока добрались со своими вещами. Надя промокла и едва сдерживала слезы. Репнин старался быть с ней учтивым, но про себя зарекся никогда больше не принимать в Лондоне подобные приглашения. Он и англичане — это два разных мира.
Дом сэра Малькольма на холме, в Ричмонде, по дороге в Кингстон — был по сути дела не домом, а целым дворцом, якобинским, с высоким порталом. Мраморные колонны и окна были вывезены из Италии. Зеленые лужайки парка спускались к берегу Темзы, откуда открывался прекрасный вид. Сначала показалось/что их никто не ожидает, но когда такси — они нашли его уже в самом городе, возле моста — остановилось, выбежала прислуга. Надю поразило то, что ее поместили на втором этаже, куда надо было подниматься по роскошной лестнице, рядом с комнатой хозяйки дома леди Парк. Репнина же повели по темному коридору первого этажа, где звук шагов поглощали ковры. В комнату прислуга безмолвно внесла его вещи. В прихожей перед ним неожиданно возникла госпожа Петере с дочкой — словно все они и не уезжали из Корнуолла. Заметив удивление Репнина, госпожа Петере громко рассмеялась. Такова, мол, уж его судьба, всегда делить с ними общую прихожую и ванную? Так и должно быть. А впрочем, они запаздывают, чай уже подан.
Если здание и выглядело якобинским, комната, в которую ввели Репнина, не имела с ним ничего общего. Вещи, картины, горящий камин словно говорили о том, что Парки здесь только что поселились и что в Лондоне все еще властвует королева Виктория. Огромная кровать стояла возле окна, а на столе, посреди комнаты, находился чернильный прибор, книги, бумага, будто Репнин собирался подписывать в этой комнате смертные приговоры или вести по вечерам дневник своей жизни. Мебель была французская. Картины — изумительные, но только копии — не оригиналы.
Пока Репнин переодевался, со стены, не сводя глаз, наблюдал за ним какой-то губернатор Гибралтара, в красном мундире, с ежиком волос и пунцовыми щеками, подпертыми высоким воротником.
Еще раньше Репнин решил одеться так, словно все его предки, испокон веку играли в гольф. (Когда он вошел в библиотеку, где, как сообщил ему слуга, был подан чай, никто не обратил внимания на его костюм.)
В библиотеке сэра Малькольма Репнин застал хозяина, хозяйку и их гостей. В Лондоне чаепитие — целая китайская церемония. Никто не сидит на месте — встают, берут чашки, неторопливо глотают, идут за следующей, подносят к губам — как в балете. Репнин немного опоздал. Все взоры обратились к нему. Хоть по одежде он выглядел вылитым англичанином, явившимся прямо после партии в гольф — а это как раз то, что надо,— все же и нос, и черная борода выдавали в нем азиата, попавшего в Лондон случайно. Парк встречает
его несколько натянуто, с напускной любезностью, а молодая соотечественница так, словно приходится Репнину родной сестрой или дочерью. Сэр Малькольм меж тем весьма внимателен к Наде. Чай подает госпожа Крылова.
Тут и Крылов, и госпожа Петере, и Пегги, Репнин впервые видит какого-то рыжего, щекастого англичанина, которого ему представляют как Мг. Вагпе8,м еще некоего юношу, имя которого он не расслышал.
По другую сторону от Нади — Покровский и генеральша Барсутова. Она очень красива и выглядит отлично. А Покровский побледнел, сник.
Уже две-три минуты спустя Репнин понимает, что для леди Парк он милый, желанный гость, в то время как сэр Малькольм исподтишка следит за ним, как охотник, выжидающий жертву. Ему это неприятно, и он раскаивается, что приехал.
Госпожа Крылова дважды пытается завладеть Репниным, вырвать его у леди Парк, и кокетливо кружит возле. Чуть-чуть не упала, запнувшись за его ноги, смеется и прижимается к плечу Репнина. Юноша, имя которого он не расслышал, явно ухаживает за Надей, и Репнин слышит, как госпожа Крылова выговаривает ему, запрещает смущать Надю. Так и сказала, вероятно, в ответ на какую-то смелую шутку?— потому что молодой человек рассмеялся. Надя покраснела и повернулась к нему спиной. Она обращается только к сэру Малькольму:
Раздраженный поведением юного сопляка, Репнин, хмурясь, слушал мистера Банса, которого доселе не знал и не встречал. Из отдельных реплик и насмешек над Бансом Репнин понял, что во время войны этот человек, должно быть, отличился, был парашютистом и что сейчас он владелец небольшой фабрики по производству женского белья, того, что французы называют а англичане», Мистер Бане жалуется — кролики изгрызли у него все деревья в саду, и он вынужден ставить на них капканы. Ужасные вредители. Они ежегодно уничтожают четвертую часть сельскохозяйственной продукции в Англии. Их надо полностью истребить.
Репнин, в детстве обожавший кроликов, любивший с ними играть, смотрит на раскрасневшееся лицо этого человека с нескрываемым отвращением.
Госпожа Крылова восклицает, что мистер Бане по
ступает нехорошо. Кролики очень милы, очаровательные Божьи создания, их нельзя ловить таким способом. И, конечно, это явное преувеличение, будто они уничтожают четвертую часть урожая. Их ведь тоже Бог сотворил.
Мистер Бане, который словно аист — лягушек, заглатывает одну за другой слоны — маленькие шотландские пирожные, обращается за поддержкой к Репнину.— Разве он не прав?
Репнин что-то бормочет в ответ.
Госпожа Петере того же мнения, что и госпожа Крылова. Кроличье мясо — насколько ей известно — составляет заметную долю в рационе людей низшего сословия* и просто грешно воевать с ними. Надо чтить волю Божью. И, конечно, надо подумать о кроликах, если уж в дело пошли западни и капканы. Это каннибализм. В западнях кролики ломают ноги, потом часами умирают в невероятных мучениях. Иногда, пытаясь вырваться, животное оставляет в капкане ногу — и затем все равно гибнет. На них, израненных, набрасываются собаки, а на молодых — даже кошки, учуяв запах крови. Это ужасно.
Рассчитывая, вероятно, найти союзника в мужчине, англичанин прямо спрашивает Репнина: что он на все это скажет?
Тогда Репнин с усмешкой говорит — он на стороне дам. Он понимает охотника, идущего в Сибири на медведя, потому что медведь — зверь, чем, впрочем, и человек иногда может быть, но вот так варварски истреблять кроликов, ловить капканами, ему кажется, не гуманно. Медведь — зверь, хищник, нередко коварный, а кролики милые создания, словно игрушки для маленьких детей.
Теперь, повысив голос, мистер Бане обрушивается против вредителей-кроликов с целой речью. Он понимает, когда кто-то жалеет пленных, пытающихся бежать из лагеря,— но кроликов? Смеется и смотрит на Репнина, будто тот — новоявленный Будда.
Тогда Репнин иронически замечает, что его не удивляет мистер Бане. Репнин ежедневно видит, как в Лондоне ведут истинную войну с голубями, а они — нежнейшие Божьи создания.
Грязнейшие — улыбается мистер Бане. Лондонская община на этих днях начала борьбу против голубей даже на Трафальгарской площади — вынуждена была. Голуби пачкают дома.
Она тоже защищает голубей. Она признает, голуби действительно не очень чистые, но если бы мистер Бане решил истреблять всех, кто нечист в Лондоне,— этой войне не было бы конца. А в Париже грязных — она сама видела — еще больше. А если взять их в целом мире? Впрочем, голуби стали просто невыносимы, в последнее время, в Лондоне. Англичане кормят голубей в Венеции, а хотят истребить их в Лондоне? Этого она никак не понимает. Понимает охоту на лисиц, а на голубей — не понимает.
Кто знает, может быть, оттого, что он видит, как наглый юноша не отстает от Нади и не сводит с нее глаз, Репнин раздраженно замечает мистеру Бансу — по его мнению, англичане должны удовольствоваться охотой на лисиц. По правде говоря, ему и эта охота не по вкусу. Травля лисы? Сворой собак? Со множеством всадников? Чепуха. Столько собак, коней, охотников на одну несчастную лисицу.
Мистер Бане краснеет до ушей. Возвышает голос. Англичане — об этом мистер Репнин забывает — предоставляют лисице возможность убежать. И это прекрасно. И он, как, впрочем, и другие англичане, уверен, что лиса даже получает наслаждение от этого спорта, от этой игры. Случается, и убегает.
Поскольку мистер Бане возвысил голос, заговорил слишком громко, в разговор вступает и сидящий напротив за столиком сэр Малькольм.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97