Теперь она ему приносит почту с видом величественного представителя Империи. А вечером кричит, чтоб он передал привет супруге. Но все-таки она ему успела шепнуть — зря, мол, он отказался от своих намерений. Напрасно испугался.
И он все это безмолвно стерпел?
Запретил ей приносить почту. Больше она не спускается к нему в подвал. Но какие у него могут быть мстительные планы? Ее скоро и так уволят. Он об этом уже предупрежден, так зачем же еще он со своей стороны будет добавлять ей неприятности? Она улыбается, когда видит его. И говорит, словно сквозь слезы: Cheeriol
И Сандра улыбается ему, когда они закрывают магазин. Она его спросила, где он обедал вчера. Он ответил — с Зуки. При всем его желании он не может пригласить на обед эту молоденькую девчушку. Его никто бы не понял из сотрудников.
Ну, а мисс Мун? Почему он о ней ничего не говорит?
Она права, он бы с удовольствием пообедал с мисс Мун. В этом не было бы ничего неудобного. Он бы этого не стал скрывать и от жены. Иной раз она спускается к ним в подвал, навестить Зуки — он ей приносит мороженое, а порой и на мандолине играет. С каким изяществом поглощает мороженое эта красивая девушка. Просто наслаждение смотреть, как она ест. (Она похожа на один портрет из музея и, сознавая это, старается придерживаться в своих туалетах тех же тонов.)
Жена его вспыхнула до корней волос. Могла ли она ожидать, чем грозило ей его устройство в Лондоне на работу? Чтобы ему хотелось обедать в обществе мисс Мун? Что же мешает ему пригласить ее вместе пообедать?
Репнин рассмеялся: он просто хотел бы иметь за обедом компанию, совсем не обязательно, чтобы это была именно мисс Мун. Будь эта красивая девушка, которая моложе его на тридцать лет, дочерью кого-то из русских эмигрантов, кого-то из его друзей или ученицей из школы верховой езды в Милл-Хилле, для него было бы совершенно естественно повести ее с собой обедать, поскольку Надя все равно не может составить ему компанию. Но мисс Мун он все же не позвал бы. Для нее непременным условием совместного обеда было бы посещение ресторана «Риц». Она не забывает о его аристократическом происхождении.
Значит, в глазах мисс Мун он без «Рица», как мужчина, ничего не стоит? И он согласен с ней? Надо сказать, весьма занятный и неожиданный взгляд! В это мгновение она смотрела на него едва ли не с ненавистью.
Он вовсе о себе так не думает, невозмутимо возражает ей муж. Возможно, он еще и мог быть привлекательным для этой девушки. До того, как в Лондоне появился молодой Лахур. Однако он искренне сочувствует этой необычайно красивой молодой особе. Со следующего месяца, по пятницам, обеим красавицам он будет выплачивать деньги якобы за сверхурочную работу. Так она значится в ведомости. (Заработок за сверхурочную работу- не облагается налогом.) За каждую пару проданной обуви они будут получать по три-четыре фунта надбавки. Для них это большие деньги, но зависит надбавка целиком от него. Он может начислить ее продавщице, а может не начислить. В связи с этим он считает для себя неудобным приглашать их с собой обедать.
Почему он не предложит господину ван Мепелу вместе обедать?
Господин ван Мепел обедает в своей компании. Он член местного общества директоров. Они совещаются во время обеда. Обмениваются информацией. Словом, делают деньги за столом. Он и все эти люди — два разных мира.
А виртуоз Зуки, искусник по части каблуков?
Зуки каждый день обедает в разных ресторанах вместе с продавщицами. У него миллион знакомых женщин. Репнин ему вовсе ни к чему. Да и веселья особого от Зуки не дождешься. Зуки величайший меланхолик, и, когда находится в мужском обществе, он свою меланхолию распространяет на других. Зуки похвастался ему золотыми часами — сын прислал на днях к пятидесятилетию из Шотландии. Настоящее золото. Вот, говорит, какой у меня сын. Ему от меня ничего не надо. Зато он уверен — будет кому заплатить в свое время за кремацию. А до той поры надо пользоваться жизнью. На его мандолину женщины слетаются, как мухи на липучку. Мандолина страшно сексепильна по лондонским понятиям. Одно обстоятельство поразило Репнина — Зуки больше, чем мосье Жан, посвящен во все тайны семейства Лаху-ров. По его мнению, современная обувь никуда не годится. Спроси кто-нцбудь его совета, он бы все делал по-другому. Такое же мнение у него и о фабричном производстве. Да и торговля обувью оставляет желать лучшего. Между прочим, Зуки так мастерски снимает мерку с ноги, как Перно и не снилось, он в этом воочию убедился.
Однажды —• в тот день Зуки особенно рьяно нападал на современный способ производства и продажи обуви—в магазин явилась дама из так называемого высшего лондонского общества. Глаза ее метали молнии. Лицо покраснело. Она велела заново снять мерку с ее ноги. Та пара обуви, которую ей прислали, абсолютно ей не подходит.
Герой нашего романа, разумеется, понятия не имел, как снимается мерка для женских туфель, да это и не входило в его обязанности. Но кроме него в тот день из мужского персонала никого в лавке не было. Был только Зуки. Его и позвали — как пожарника срочно тушить пожар. Пэтси, Сандра и даже мисс Мун, невзирая на свое пристрастие высмеивать заказчицу, на этот раз с перепугу забились в уборную, в подвале.
Волей-неволей Зуки должен был облачиться в белый халат, не подходивший ему по размеру, и предстать перед разъяренной богиней. Времени у него было ровно столько, чтобы поправить неизменный берет, скрывавший лысину. Он появился из подвала, как бог подземелья Вулкан, ковыляя и глубоко кланяясь.
Случилось чудо.
Пока она шипела, точно лебединая самка, Зуки нежно завладел ее ногой. И что-то нашептывал ей участливым голосом, каким умеют говорить лишь итальянские иезуиты на исповеди. Пальцами он оглаживал ей шишки и пятку. Все дело в сущем пустяке, успокаивал он кипящую гневом красавицу. Чуточку терпения, И ОЯ устранит мелкий дефект, надо только немного исправить каблук. Но вообще-то эта форма прямо-таки создана для нее! Нога в этой обуви смотрится божественно! Ну просто хрустальный башмачок! Божественно! Божественная нога! Божественная модель! Все это он бормотал, не отрываясь от ее ноги, занятый своим делом, точно поклоняясь богине или признаваясь в любви с учтивостью французского маркиза, склонившего* свою голову на плаху.
Через какое-то время дама начала улыбаться и с любопытством поглядывать на свою ногу. Сложно объяснить, каким образом все это произошло, однако она согласилась с тем, чтобы Зуки исправил ей каблук. И удалилась довольная.
Тем не менее Зуки оставался при своем: наверху за прилавком ему не место, его дело сидеть в подземелье. На табурете. Не светит ему успех у дам высшего об* щества, которым он стал бы снимать мерку с ноги,— слишком он низкого роста!
Господин Репнин- (Зуки совершенно правильно выговаривал русскую фамилию новоявленного клерка), тот действительно имеет стать гвардейского офицера.
А Зуки — дворцового шута. Женщинам это не нравится. Правда, в Марселе говорят, низкорослые имеют другое преимущество, но это уже особая история. Когда Наполеон, этот коротышка, познакомился с будущей женой, она воскликнула: «II est drole, le general Bona-partel» Зуки по крайней мере приписывал ей такое высказывание. Итак, оказавшись без компании, герой нашего романа стал обедать один. Вместо того чтобы сидеть с кем-нибудь за столом, он бродил во время обеденного перерыва по улицам Лондона наравне с великим множеством себе подобных. С наступлением весны сотни тысяч трудящихся Лондона между половиной первого и половиной второго подкрепляются в ближайшем парке. В каменном море улиц и зданий всегда отыскивался какой-нибудь зеленый островок с несколькими скамейками — обычно возле церкви — к ним слетались стаи воробьев и голубей и собирались жующие люди. Чаще всего это остатки старинных лондонских кладбищ, иные из них времен великого лондонского пожара XVII века.
Русский эмигрант прерывает в полдень общение с людьми и идет обедать в обществе лондонских улиц, лондонских домов, лондонских скамеек и парков. (Повсюду в крупных городах Европы вот так закусывает, что-то бормоча и громко разговаривая, беднота по паркам, церковным дворам и кладбищам, у подножия памятников королям и полководцам, вблизи фонтанов.)
Вместо застолья в своем кругу, с женой, детьми, родственниками, друзьями, они общаются с огромным городом, беседуют с ним и спят под его мостами. Но не желание избежать компании людей и разговоров с ними вывело Репнина на улицу в обеденный перерыв. Его недельного заработка, как выяснилось, не хватало на то, чтобы пообедать сидя и съесть горячее блюдо. Большинство женщин из лондонских подвалов позволяют себе в полдень потратить на еду не более одного-двух шиллингов. Как правило,— это шиллинг с небольшим. (Мужчины стараются сэкономить на пиво.)
Рацион сотен тысяч лондонских жителей в полдень меньше рациона римских рабов. Обед для трудового люда был в те годы, по сути дела, счастливым шансом вырваться на чистый воздух из цодвала. Красиво оформленным голоданием. В то время газеты в один голос
1 «Он занятен, этот генерал Бонапарт!» (фр.) твердили о вреде переедания. Многие проводили обеденный перерыв в полуразрушенных и еще не восстановленных храмах. Священники устраивали здесь концерты. Классическая музыка с пластинок. Нередко музыка сопровождалась философской проповедью.
Охваченная паникой, жена стала уговаривать Репнина носить с собой еду и без всякого стеснения обедать в подвале. Для удобства она предлагает ему брать с собой легкий холодный обед. Крутое яйцо, соль, репа, кусок колбасы и деликатесы: сыр, сладкий перец и зеленый лук — эту роскошь в тот год им с самой ранней весны привозили испанцы и какие-то велосипедисты из Нормандии. В конце концов в Европе было принято приносить на работу из дома готовый обед. Но в отличие от всех остальных жена Репнина давала мужу вместе с обедом миниатюрный прибор, упаковывая все в маленькие коробочки, помещавшиеся, как сигареты, в кармане.
Та снедь, которую Репнин приносил с собой из дома, вызывала в лавке всеобщий смех.
Обеденное меню продавщиц, подсобных рабочих из подвалов Лондона, так же как и служащих с белыми воротничками и зонтом, никогда не меняется. Оно состоит ИЗ ломтиков поразительно белой булки, имеющей вкус зубного порошка. С учетом вставных зубов, в том числе и у самых молодых, с булки предусмотрительно срезается корка. Обязательным является лист зеленого салата и помидор, нарезанный кружками, иной раз к этому добавляется немного рыбы с жареным картофелем. Зеленый перец нового клерка вызывал недоумение. Перец скрипел под зубами, когда Репнин начинал его грызть. Пэтси верещала на всю лавку — Боже, чем питается этот человек?
По всеобщему мнению, неспроста он ел этот зеленый перец. Быть может, сексуальные проблемы? — шептала Пэтси. И почему он ежедневно поглощает столько огурцов? В Англии склонны мистифицировать целебные качества разных растений, иным из них приписывая свойства эротического возбудителя. Здесь каждый верит в какую-нибудь лекарственную траву или плод: желудочного, мочегонного или профилактического свойства. Широко ведется торговля лекарственными травами. Многочисленные общества пропагандируют лечение травами. Отварами. Англичане заглатывают бесчисленное количество порошков из лекарственных трав. А поеле еды сосут лекарственные ароматизированные пастилки. Для освежения рта.
Надо было спасаться от насмешек и любопытства, и герой нашего романа с наступлением тепла перекочевал обедать в крошечный сквер неподалеку от лавки. Во дворе маленькой церкви. Репнин ежедневно проходил мимо нее по дороге на работу. Церквушка, как и всё тут, носила имя святого Иакова (Сент-Джеймса). Едва дождавшись полудня, рабочий люд спешил выбраться из подвалов лавок и мастерских на свежий воздух. Отдохнуть от работы. В полдень финансовый центр города, так называемый City, остается совершенно пустым. Все спешат на улицу. Как при пожаре. Происходит поистине великое переселение из центра и обратно. И так дважды, а вернее — четырежды в день. Люди расползаются муравьиными полчищами.
Наспех перекусив, Репнин торопился попасть в какой-нибудь музей. Вход в музей был бесплатный. Там его ждали Рембрандт, Гойя, Мане. Хотя несравнимо с Эрмитажем, но и здесь они так много говорили сердцу после его скромного обеда. В их обществе он забывал, где живет и для чего.
А вечером жена расспрашивала, как он провел полдень. Она все чаще тревожилась, замечая в муже очевидные перемены с тех пор, как он поступил на работу. Нередко он замыкался в себе и молчал. А если и делился с ней своими мыслями, то тогда она пугалась их неожиданному повороту, непривычным словам. Иной раз ловила на себе его взгляд, словно идущий откуда-то издалека. С ужасом обнаружила она, что муж ее стал теперь другим ив любви, столько лет согревавшей их брак. Как будто иссякла в нем безграничная нежность. Да и сама его страсть, дикая, азиатская, как она ее называл^, страсть, которую он испытывал к ней на протяжении всех этих лет, казалось, утратила прежнюю силу. Изнемогая от желания, она металась по постели, требуя все новых наслаждений, но чувствовала, как слабеют его объятия. • И потом, постепенно приходя в себя от его поцелуев, она думала о том, что он целует ее, как ребенка, не как женщину. И смотрит на нее, лежащую подобно Леде, каким-то рассеянным взглядом. Он по-прежнему все такой же внимательный, это правда — постоянно спрашивает, не может ли ей помочь с чертежами, которые она делала для школы моделирования,— но вместе с тем он такой рассеянный. Однажды утром он признался: даже если бы ему вернули прошлое, ему больше не хочется жить. Перепуганная, она стала доказывать с комичной назидательностью — он, мол, должен чувствовать себя счастливее многих лондонских миллионеров, имея такую красивую жену. Другие на его месте чувствовали бы себя счастливыми. На несколько мгновений она задержалась голая перед зеркалом, стройная, сильная, с прелестными формами женщины, не имевшей детей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97