Даль океана, открывавшаяся перед ними, отливала густой синевой, подступая к берегу бездонными глубинами. В двух десятках шагов от прибрежных скал океан волновался тяжелыми, могучими волнами. Развалины остались позади, и берег был совершенно пустынен, пустынной была и гладь океана, уходившая к самому горизонту.
Сэр Малькольм еще раз привлек внимание общества к оставшимся позади разцалинам: видят ли они вон там некое подобие ворот, как в Микенах,— это был въезд во дворец короля Артура. Он и по сей день отлично виден, но неизвестно, куда они вели и что за ними было, этого никто и никогда уже не узнает.
Вдруг генеральша Барсутова, спускавшаяся перед Репниным и Ольгой Николаевной, поскользнулась на камнях и остановилась. Покровекий поддержал ее под руку, что-то участливо нашептывая ей, но шум волн заглушал его голос. Однако от Репнина не укрылось, как при его словах лицо ее озарилось радостью. Он вместе с Ольгой Николаевной подбежал к ней на помощь, генеральша схватилась за щиколотку левой ноги, стараясь с улыбкой превозмочь боль.
После этого они стали спускаться с большой осторожностью.
Теперь Репнин шел рядом с Покровским и был удивлен, когда тот, понизив голос, обратился к нему по-русски:
— Не правда ли, странно, князь, эти англичане совершенно отлично от русских воспринимают любовь? Сэр Малькольм прав. Они еще в средние века воспринимали любовь весьма своеобразно. Тристан до смешного предан исключительно своему суверену. И по первому его слову бросает свою так называемую бессмертную любовь, Изольду. Чтобы вместе с другими рыцарями выполнить свой долг. Что, согласитесь, после лунной дорожки, колдовского напитка, уединения с Изольдой и потери самоконтроля выглядит довольно-таки абсурдным?
Генеральша Барсутова, шедшая перед ними, услышав это, рассмеялась.
— Русский на его месте покончил бы с собой! — проговорил Покровский.— Вот что он должен был сделать!
Ее смех оборвался (видимо, она достаточно понимала по-русски), генеральша с тревогой посмотрела на своего зятя, и это не укрылось от Репнина.
— А вообще-то ему следовало и с Изольдой покончить! — прибавил Покровский.
Он остановился в задумчивости. Задержался с ним и Репнин.
Генеральша, слышавшая его последнюю фразу, взяла под руку Ольгу Николаевну, как младшую сестру, и, ускорив шаг, стала спускаться, словно стараясь убежать от какой-то тени, невидимо следующей за ней. Репнин пригляделся к Покровскому, лицо его было нездорового желтого цвета, оно напоминало лики Иисуса на старинных русских иконах, изображающих погребение и положение во гроб без всякой надежды на воскресение.
Между ними двумя — генеральшей и ее зятем — таилось что-то тяжелое и мрачное, что не давало им покоя и неразрывно связывало их. Какими веселыми и беззаботными бывают поездки на море во Франции, подумал Репнин, как шумно располагается публика на песке под пестрыми зонтами, на тростниковых шезлонгах, таких удобных для сидения, какое оживление царит при рассаживании за стол всех этих влюбленных парочек, появляющихся из домиков для переодевания. И над толпой, реет на ветру трехцветный вымпел. В Корнуолле не было ни этих домиков, ни пестрых солнечных зонтиков, ни самих влюбленных пар. Люди лавировали между камнями и купались на мелководье среди камней, не рискуя заплывать в опасные просторы открытого океана. (Хотя купанье здесь доставляло несравненно больше радости, чем в Средиземном море.)
Тем временем сэр Малькольм не без помощи Сорокина, который увел вперед доктора Крылова, его жену и дочку госпожи Петере, поделил компанию на две половины. Образовав как бы две палаты -— верхнюю и нижнюю. При этом предполагалось раздельное купание перед обедом обеих палат и раздельный обед. Разделение проводилось без каких-либо высказанных вслух распоряжений или указаний, однако можно было безошибочно понять: сэр Малькольм поделил их на две группы, из которых одну пригласил на обед, второй же предстояло довольствоваться сухим пайком, привезенным с собой из отеля. Нижней палате от сэра Малькольма даже по бокалу шампанского.
Н нижней палате, вскорости скрывшейся в пещерах, использовавшихся в качестве раздевалок, по наблюдению Репнина, оказались доктор Крылов с женой и Беляев вместе с Сорокиным, который взял на свое попечение дочку госпожи Петере. Вверху на травянистом пятачке шотландец с помощью шофера госпожи Петере ставил тент для себя, своей жены, госпожи Петере и Репнина, а также Покровского и генеральши, тоже приглашенных на обед.
Репнин, недовольный этим делением общества, казавшимся ему несправедливым, оскорбительным и обидным, стал спускаться вниз, к пещерам, откуда доносился женский визг и смех, там на берегу у самой воды группа английских школьниц играла в волейбол. Репнин стащил с себя белые брюки и рубаху и быстро переоделся в черные купальные трусы, которые он носил в кармане. Англичанки, находившиеся в той же пещере, не обратили на него никакого внимания (в Корнуолле никто ни на кого не смотрит при переодевании)
Впрочем, англичанки непревзойденные искусницы в переодевании: сначала под прикрытием полотенца, зажатого в зубах, с них соскальзывают трусики и комбинации после чего юбки, а потом все под тем же полотенцем натягивается бикини.
Но вот Репнин вышел из пещеры Полифема и оглядел берег — Сорокин с дочкой госпожи Петере, держась за руки, бежали к воде. Они одновременно плюхнулись на мелководье в море, издавая ликующие крики. За ними осторожно входила в воду госпожа Крылова, сопровождаемая Беляевым. Черные полоски бикини на груди и на бедрах подчеркивали бронзовый загар, покрывавший ее тело: на Беляеве были широкие голубые трусы, вздувавшиеся на ветру. Перед погружением в воду он проделывал приседания, тренируя, свои страшные ноги.
Крылов следовал за ними, весь в красно-белую полоску, точно преступник, сбежавший из тюрьмы. Он остановился возле маленькой девочки, строившей песочный замок, и, опустившись на колени прямо в лужу, затекавшую из моря через ее башни, стал ей помогать.
Сверху спускался к морю громадный шотландец, неся на голове надувную резиновую байдарку. Под мышкой у него было зажато весло. Он быстро опустил байдарку в воду на отмели и пустился в открытое море. Под скалой у воды стояли Покровский и генеральша .—-он в черных купальных трусах белотелый Иисус Христос, она, тоже в черном костюме и в черных деревянных босоножках на высоких каблуках, своей изумительной обнаженной фигурой напоминала версальских красавиц восемнадцатого века.
Они стояли, глядя вдаль и словно не собираясь входить в воду.
Шофер госпожи Петере принес им два алюминиевых стульчика с красными сиденьями; они спустились на них и замерли — загадочная, странная чета. Она полулежала на стуле, закрыв глаза, и правой рукой, пропуская его между пальцами, сыпала на Покровского ручеек песка. Оба были неподвижны. «Два манекена!» — подумал Репнин.
Собираясь сделать заплыв, Репнин, избегая компании, сел на отдаленный камень и, подперев голову правой рукой, задумался. Необъяснимо — почему он оказался тут один, без Нади, оставшейся в Лондоне; и, хотя это была житейская мелочь, обычная при летнем отдыхе, ему все это казалось непередаваемо странным.
Почему он здесь? Каким образом согласился он оставить свою жену в больнице, в Лондоне, а самому уехать в такую даль? К чему это все? Разве не лучше было ему остаться там, где он привык находиться, за долгие годы отупев и потому спокойно перенося все, что с ними произошло, все горести и печали. Тут в голову ему угодил мяч, в который играли на берегу молодые, костлявые и веселые англичанки, и он очнулся. Кинул мяч назад, а они, смеясь и извиняясь, благодарили его.
Репнин встал и пошел в воду — к нему по краю пены, оставленной волнами на песке, с другого конца пляжа бежала юная жена сэра Малькольма. Она и правда напоминала сейчас спартанку. Позади нее виднелась байдарка, на которой ее супруг выплывал в открытое море. Издали он был похож на косматого Нептуна, пронзающего воду веслом, точно трезубцем.
Ольга Николаевна, коверкая русский язык, приглашала Репнина вместе плавать. Госпоже Крыловой, конечно же, хотелось бы этого еще больше, ну, а он предпочел бы плавать с генеральшей, но жребий брошен. Ее муж уплыл в море и оставил ее одну. Так неужели князь отвергнет просьбу деиочки, брошенной всеми на произвол судьбы? ~ заливалась она звонким смехом.
И хотя IV.....ш новее не хотел показаться смешным,
волочась за молоденькой девушкой, годящейся ему в дочери, женой старика, которому она годилась во внучки, все же он обрадовался ее появлению. Его развеселила ее русская речь, пересыпанная английскими словами. Он вспоминал Надю на острове Принсипи в первый год их брака. Он заметил, что море сегодня немного волнуется, так что, вероятно, было бы благоразумней не заплывать особо далеко. Он плавает средне. Может, не стоит рисковать? Но Ольга схватила его за руку и потащила к морю. Ему нечего беспокоиться — когда она пошла в санитарки, чтобы заработать на хлеб своему отцу, она очень часто плавала, было это на западном берегу Шотландии. Ну, а русскому князю и вообще не пристало пасовать. Она их совсем иначе представляла по рассказам отца.
И Ольга, на глазах молоденьких девчонок, игравших в мяч на берегу, втащила Репнина за руку в море, после чего он вынужден был поплыть. Перевернувшись на спину на гребне накатившей волны, она заразительно засмеялась. Она извивалась в воде, вздымая вокруг себя целые фонтаны брызг, и напоминала Репнину юркую морскую змею. Она била по воде своими сильными ногами молодой балерины, точно веслами. Он старался не отставать от нее, словно бы она затягивала его за собой в глубину. Он завидовал ее молодости, ее озорству, не оставлявшему ее и в море, и плыл за ней, не отдавая себе отчета, куда они плывут. Они заметно удалились от берега. Ольга со смехом подкинула ему спасательный пояс, который тащился за ней по волнам, но он его не взял. Она крикнула: надо плыть вон к той скале, торчащей на краю залива. Здесь океан не опасен, в нем нет течений, как в Сантмаугне.
Далеко в океане, слева от них еще можно было разглядеть старого шотландца, орудовавшего веслом в своей байдарке, курсируя, подобно страже перед дворцом, у выхода в открытый океан от одного мыса залива к другому.
Ольга резвилась вокруг него в волнах и, прильнув к нему телом под водой, словно увлекала за собой все дальше и дальше. Спасательный пояс, который Репнин не захотел поймать, теперь уже потерялся из виду, и он тревожно высунул голову из воды — далеко ли та скала, к которой они плывут? Она вздымалась справа от них. До нее было еще очень далеко.
Репнин решил вернуться, но было уже поздно.
Вторую половину пути он плыл тяжело, неуверенно, тревожась за левую, несколько онемевшую ногу. Бить ногами по воде становилось все тяжелее. . Ольга это сразу поняла и, нырнув, подобно дельфину, обхватила Репнина, к его неудовольствию, за пояс и стала тянуть за собой. Это его страшно смущало. Но он молчал, сердитый и сконфуженный. Скала вздымалась в каких-нибудь двадцати шагах от них, но казалось ему недосягаемой.
Сквозь ее полуоткрытый рот протекало море, она смеялась и что-то кричала ему, а правой рукой теперь уже поддерживала его голову под подбородок. Он видел совсем близко ее глаза. Намокшие, словно порозовевшие в воде волосы облепили ее смеющееся и как будто бы сонное лицо. Когда она выныривала на поверхность, он видел ее длинные, подведенные черной тушью ресницы, слегка опущенные, словно взгляд ее был направлен на побелевшие ноздри, бурно вдыхавшие воздух. Ольга прижималась к нему под водой всем своим телом, и, повернувшись на бок, чтобы легче плыть, он ощущал бедрами прикосновение ее тугого живота и маленьких грудей. Он хватал воздух ртом, как бы задыхаясь в безумных объятиях, и чувствовал поддержку под спиной ее длинной и сильной руки. Она смотрела на него своими чудесными глазами и была от него так близко, как будто бы они сплелись в объятиях на ложе, качавшемся на волнах.
Каким беспомощным оказался он, сильного сложения мужчина, великолепный наездник, рядом с этой юной женщиной, скорее похожей на девочку. Последние метры до большого валуна, выставившего под скалами свой округлый лоб, он преодолел из последних сил, часто отдыхая на спине.
И, не в состоянии взбираться на кручу скалы, тяжело свалился на камень.
Следом за ним, смеясь, выбралась на камень и Ольга.
Репнин припал, к плоской и гладкой поверхности камня, как утопающий, тянущий на дно своего спасителя. В голове у него мутилось. Пульс бешено колотился на шее. Дыхание пресекалось.
Она так замечательно плавает, а он совсем разучился, проговорил он, пытаясь скрыть неловкость, но где она научилась так плавать? Ему бы следовало быть умнее и помнить о возрасте. Он позабыл, это уже не в Ялте и но в ФИНСКОМ зал и не, нот и нахлебался воды, признался ОН СО смущенным смешком.
Панин растянулся на камне, готовый забыться, заснуть, точно на какой-то каменной постели. Ольга не ложилась. Стояла, полуголая, у него в изголовье. Сверху доносился ее глухой воркующий голос — она хотела затащить его еще дальше, на отмель. Там, между скалами затаился песчаный пляж, недоступный с суши. Она хотела доплыть с ним до этого пляжа. Там они были бы совершенно одни. Она о стольком должна его расспросить. Жаль, не дотянули. Но вообще-то он плавает прекрасно. Он намного моложе ее мужа. Она мечтает подружиться с ним и с его женой. Кроме сестры ее супруга, которой девяносто лет, в семействе Парк все ее ненавидят. Он не представляет себе, как она обрадовалась, услышав, что он приезжает в Сантмаугн. Сэр Малькольм, с тех пор как они поженились, ни разу не приглашал кого-нибудь из русских к себе в дом. А она мечтала познакомиться в Лондоне с русскими. Она хотела доплыть с ним до той вон скалы, там вообще никого нет.
Она стояла у него в головах и безмятежно смотрела на него. Вода струйками стекала с нее. А плавать она научилась в Шотландии, она там работала некоторое время санитаркой, помогала отцу, который жил в Париже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97