Было это следствием одного события, случившегося в последний день, вернее, ночью, которой завершался тот год. В ту ночь, последнюю ночь 1946 года, во всех домах Милл-Хилла по радио звучала музыка. Она передавалась из отеля «Sawoy».
«Савой» самый дорогой и самый роскошный отель в Лондоне, но в этот вечер лондонские жители жаждут ощутить себя причастными к встрече Нового года именно в этом отеле. «Савой» был переполнен публикой вдвое против обычного, но в эту ночь под его музыку, транслирующуюся по радио, танцуют даже те, кто никогда в жизни не перешагнет его порога. Все полны надежд, что новый год будет счастливей предыдущего. В канун Нового года всегда хочется верить в счастье. Когда же в полночь музыка в «Савое» смолкала и куранты на башне Парламента начинали бить полночь, все принимались кричать и целоваться в полной уверенности, что в наступающем году будут счастливы.
Как раз в то время, когда часы на башне отбивали полночь, в доме иностранцев йод звон курантов раздался женский крик и быстро затих. После этого кто-то выскочил из дома и стал звать на помощь, отчаянно. И бешено колошматить в окна соседей. Затем в осветленном проеме дверей показалась иностранка, с ее правой руки капала кровь. Она повторяла сдержанно и тихо: Коля, Коля, позвони в ближайшую аптеку.
Соседи забеспокоились.
Первым выскочил на улицу сосед, который звался господином Зеленым, за ним появился и сосед справа по имени господин Рождество.
Поднялся переполох и в домах напротив, заметались тени на снегу. Прибежало еще нескблько человек.
В окнах соседних домов, на вторых этажах, замаячили женские головы, закутанные в пестрые платки наподобие испанок. Всюду по соседству зажегся свет. Пронесся слух, будто иностранка вскрыла себе вены на руках. Вскоре прибыла белая карета «скорой помощи», из ближайшей больницы. Кто-то вызвал полицию. Вся улица была освещена. Прибыл и сам шеф полиции Милл-Хилла, известный любитель игры в гольф; его мотоцикл заносило на снегу.
Но оказалось, тревога была совершенно напрасной.
Сержант, вбежавший в дом, через несколько минут появился на крыльце и стал успокаивать собравшуюся кучку народа. Никакого покушения на самоубийство не было! Какой вздор! Просто вода с чердака, где обыкновенно в Англии находится цистерна, через лопнувшую трубу протекала в спальню иностранцев. Иностранка испугалась, что вода испортит мебель домовладельца, и кинулась на чердак со свечой в руке, чтобы закрыть кран, и в темноте распорола руку о какой-то гвоздь. Этот иностранец настолько безрукий, что не может воду в доме перекрыть. А водопровод в Англии перекрывается перед домом, рядом с садовой калиткой. Этот поляк, сказал сержант, как и все перемещенные лица, такой ученый, а не в состоянии перекрыть водопровод. На чердак к ним надЬ подниматься по стремянке. В доме горит всего одна электрическая лампочка. Ключ, которым закрывается водопровод, огромный, как лом, а эти иностранцы понятия не имели, где его держат в доме. (Водопроводные трубы в Англии не замурованы в стены, а пущены снаружи, как и желоба, но иностранцам это невдомек. Когда выдается особенно морозная зима, они лопаются, точно хрустальные.) Иностранец ничего этого не знает и будит соседей.
После того, как эпизод был исчерпан, люди стали расходиться, но поскольку почти все прибежали без шапок, то в толпе слышалось громкое чихание.
Иностранец тем временем, точно оглушенный, стоял, прислонившись к косяку, на свету и тяжело дышал. Люди с любопытством наблюдали, как его жена, приблизившись, гладила его по лицу и тихо приговаривала. Он что-то отвечал одними губами, и если бы соседи могли понять, они бы услышали, как он говорит: «Я больше не могу так жить, Надя. Не могу. В этом мраке, когда вокруг нас столько людей, мы совсем одни. Я не могу больше выносить это одиночество. Ты должна меня оставить. Спасайся».
Стоявшие вблизи были поражены: пока женщине перебинтовывали руку, она улыбалась, спокойно. Рану быстро перевязали, но за все время иностранка не пролила ни единой слезы. Карета «скорой помощи», пустая, вслед за тем уехала. Сержант Билл, шеф полиции Милл-Хилла, убеждал небольшую группу окруживших его людей, что не следует избегать этих поляков. Никакого покушения на самоубийство не было и в помине. Оба они очень любезны. И бумаги у них в полном порядке. А угля у них нет и денег, по всей видимости, тоже. Иностранец остался без работы с тех пор, как майор закрыл школу верховой езды. А живут они в Англии уже пять лет. Сам он какой-то бывший офицер. Воевал на стороне Англии. Так что с ним все в порядке. Не is all right. После этого люди успокоились. Хоть и недоумевали: из-за чего было поднимать такую панику? Может быть, все же немного жалели, что не произошло самоубийства? Преступление для англичан — это поэзия, баллада.
Сержант рассказал, что у иностранца целая батарея бутылок виски, но он к нему не притрагивается. Все эти иностранцы такие чудаки. Сержанта стали спрашивать, почему иностранец не ходит в церковь, как все прочие жители Милл-Хилла, но он ответил: иностранец принадлежит к какой-то восточной христианской секте, однако это не опасно. Жена его занимается продажей кукол в Лондоне — собственноручного изготовления. Кто-то поинтересовался, как этого приезжего зовут. Чудно как-то. Сержант, рассмеявшись, сказал, что в списках членов гольф-клуба его нет, да и заплати ты
ему хоть пять фунтов, он все равно не смог бы выговорить это имя. В одном документе значится, что иностранец был князем. В России. Но он от этого отказывается. Насчет князя все решили, что сержант шутит. «Bill, don't be silly». «Билл, не валяй дурака». После этого все разошлись.
Погасли лампы. Установилась тишина. И 1947 год точно по Диккенсу вступил в тупичок в Милл-Хилле. Почему-то принято думать, будто в Англии все осталось таким, как было во времена Диккенса, даже Новый год. Правда, зимой, когда дороги заметены снегом, ночная тишина становится особенно глубокой. И все вокруг напоминает английскую сказку — когда раз в десять лет приходит такая вот суровая зима. Дороги становятся грязными только с наступлением дня. Тогда же умолкают вопли насилуемых кошек и горловое мяуканье котов — еженощная симфония Лондона.
После этой тревожной ночи в Милл-Хилле стали больше спрашивать об иностранцах.
Когда его жена заснула, иностранец долго еще стоял в темноте у окна, залепленного снегом. Магия этой ночи, белой, искрящейся кристаллами снежинок, зачаровала его. Какое колдовство в этой ночи, в безмолвии занесенной снегом последней ночи уходящего года. И хотя он ужасался при мысли о том, что в будущем его, возможно, ждут еще более тяжкие испытания, все же вьюжная круговерть на какое-то мгновение успокоила его. Есть в мире потаенная красота, ее встретишь повсюду. Это — Россия, и Англия под снежным покровом превращается в нее. Этой ночью слились воедино картины двух разных и столь непохожих земель. И бой часов на Парламентской башне в Лондоне так странно звучит в эту ночь. Словно колокол в Санкт-Петербурге, в его детстве, с той колокольни на берегу Невы, где в своем большом доме они жили.
В последующие дни в доме иностранцев ничего не изменилось.
Снег все шел, не переставая.
Как это ни странно, но в тот год в Милл-Хилле был всего один жестянщик, а водопроводные трубы в домах то и дело замерзали и лопались. Тогда отцы общины решили вообще временно отключить в домах водоснабжение, так что даже клозеты остались без воды. Большинство жителей отправлялось за водой на станцию. Там, у водопроводной колонки, часами стояла длинная очередь мужчин, женщин и детей с ведрами и кувшинами, в которых они носили воду. (Под вечер эта картина на снегу напоминала старинные китайские миниатюры.)
В веренице водоносов однажды оказался и иностранец, до той поры многим незнакомый. В каких-то потертых драгоценных мехах, не встречающихся в Англии, он стоял, ожидая своей очереди у водопроводной колонки. В руках у него были два бачка, похожих на канистры из-под бензина. Он молчал. Лицо его было печально. Взгляд блуждал где-то вдали, словно бы все, что его окружало, было лишь сном. По всей видимости, он обладал бесконечным терпением, и когда возле обледенелой колонки начиналась толчея, он, улыбаясь, всем уступал место. Таким образом делил он с людьми и доброе и дурное. Иногда предлагал поднести ведро. Он хорошо говорил по-английски, но с каким-то нездешним, мягким, мелодичным призвуком, так что слова становились порой непонятными, ибо у обитателей лондонских пригородов филологическое воображение ограничено. (Обычно они ему Отвечали единственным словом: indeed — это точно!)
Здесь, под ярким светом пристанционных фонарей, люди наконец могли хорошенько его рассмотреть. Все приходили к выводу: он был высокий и хорошо сложен. Наполнив водой бачки, он, хотя был уже немолод, поднимал их с легкостью, словно игрушки. И только на ходу, когда ему надо было поменять руки, выяснялось, до чего он неловкий, и вечно с ним происходили разные смешные казусы. Больше всего не нравился окружающим его непостоянный нрав. То он замыкался в себе и не отвечал, когда его о чем-то спрашивали. А то вдруг начинал угрюмо поучать, как надо набирать воду из крана и поднимать ведра. И все это с презрительной усмешкой. Через несколько дней люди снова стали его избегать. Иной раз он проходил мимо поскользнувшихся на льду и упавших людей без всякого участия. Лицо у него было какое-то странное. Красивое и благородное, оно от этой его усмешки становилось холодным, как лед, и сразу же выдавало чужака. Жители Милл-Хилла хоть и не отличались особой красотой, зато у них были открытые и по большей части улыбчивые лица. А тут, на морозе, таская воду из станционной колонки, жители Милл-Хилла и вовсе развеселились. Для них, обитателей лондонского пригорода, где почти не бывает никаких происшествий, прогулки за водой стали чем-то вроде увлекательного приключения. Они способствовали заключению нескольких новых браков и послужили поводом — скрытым от глаз — для нескольких семейных драм. (Подобно охоте на лисиц в среде английских аристократов.)
Однако для иностранца все это было лишь нудной и скучной обязанностью. В эти дни с лица его не сходило выражение тоскливой безнадежности. Снежинки садились на его лицо и дольше, чем на других, держались на нем, словно бы он заледенел. Не мехом своим и не сапогами больше всего отличался этот чужеземец от местных жителей. Он выделялся прежде всего своим лицом — с правильными чертами, с изогнутой линией ярко-розового рта, и особенно бородой, черной и совершенно непохожей на бороды местного населения. Впрочем, в то время бороды в Милл-Хилле носили только два моряка, приезжавшие в отпуск. Поражали и его глаза — большие, черные, точно в них сияли два раскаленных угля или два черных бриллианта. Бледный, с высоким лбом, он обладал благородной красотой русского северянина, которую портил лишь азиатский крючковатый нос, похожий на клюв хищной птицы.
Узнав, что среди них живет не поляк, а русский, один из моряков, проводивший отпуск дома, сказал, мол, он сразу узнал в нем азиата. А мясник, втыкая в сосиски маленькие флажочки с именами клиентов, на одном из них написал: Mr. Coss. Cossack означало: Казак. Клиенты эту надпись не видели и не знали о ней, но у продавцов каждый раз при раздаче товара она вызывала новый приступ смеха.
К жене иностранца здесь относились совсем по-другому. Куда бы она ни пришла: к мяснику за сосисками, к зеленщику за капустой — хотя и покупала она очень мало,— ей все подносили и подавали, как принцессе. Все ее обожали.
У чужеземца лицо было надменное, а местным жителям нужна была нежность, или kindness, по выражению англичан, чего они ждут поминутно от каждого. Как утешения в жизни, проявления доброты. (Хотя и знают, как глупо радоваться обещаниям, и что доброта эта показная.)
Одни только дети в Милл-Хилле были самого лучшего мнения об этом иностранце и любили его. Да и он с ними, что самое странное, был совсем другим. Они отлично понимали его английскую речь и утверждали, что он говорит прекрасно. Однажды он обнял в парке какого-то мальчишку, угостил конфеткой и повел с собой гулять. Старая дама, увидев его, привстала со скамьи и попросила его оставить ребенка в покое. Он был ей незнаком. (Такие нежности в парке к мальчишкам вызывают в Лондоне подозрение.)
После переполоха из-за водопровода иностранка тоже стала предметом разговоров среди местных жителей. Едва завидев ее на железнодорожной станции с коробками, люди спешили к ней, предлагая свою помощь.
Теперь, когда прохожие все чаще видели ее в домашних нарядах, у дверей, дожидавшейся своего мужа с водой, прибавилось и разговоров о ее необыкновенной красоте. Она носила дома голубые обтянутые штаны, завезенные в Англию американскими солдатами. А ее волосы и мраморная красота средневековой королевы, точно бы увенчанной короной, поражала воображение как мужчин, так и женщин. Поражали и ее огромные зеленые ирландские глаза, редко встречающиеся в Англии.
Те, кому посчастливилось видеть ее в дверях с высоко поднятой свечой, которой она освещала путь своему мужу, говорили о ее роскошных полных руках и пленительных формах, не догадываясь, что у нее типичная фигура русских женщин. И тогда как лицо ее мужа выражало усталость от жизни, ее лицо светилось жаждой радости.
Мужчины из маленьких местечек возле Лондона, в том числе и неженатые, имеют редкую возможность видеть красавиц на театральных подмостках, зато все эти мелкие служащие, называемые «белыми воротничками», хотя бы раз в году, на рождественские праздники, посещают представления пантомимы. Для пантомимы отбираются особенные исполнительницы. Они должны олицетворять лесного царя Англии, разбойника Робин Гуда, любимого народного героя. Эту роль всегда играет женщина. И при этом непременно самой привлекательной внешности. В зал вместе с детьми на такие представления набиваются поэтому папаши, дядюшки и дедушки. Актриса, играющая Робин Гуда, появляется на сцене с голыми по самые бедра ногами, ее полуобнаженная грудь в средневековом шелковом корсаже подобна спелым плодам в корзине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97