Париж был освобожден.
На Восточном фронте тем временем наступает Красная Армия. Немцы оттянули свои войска за реки Вислу, Неман, Сан. Фронт с юга, запада и востока сужается, все больше приближаясь к границам великогерманской империи.
В короткий срок была освобождена Польша. А 23 августа, когда парижане, стремясь приблизить день свободы, подняли восстание, Румыния подписала договор о перемирия и два дня спустя объявила немцам войну.
Забурлила и Словакия. Красная Армия на границах. В горах полным-полно партизан. Деревенские пророки сеют страх и панику. Женщины вздыхают и причитают. Каждый вечер ходят со священником в костел молиться. Зато дети и в костеле все еще озорничают, вплетая в молитвы слова «мессершмитт», «юнкере», «хейпкель», «фок-ке-вульф», «кондор»... А мужчины то и дело опасливо вслушиваются в 1ул авиамоторов, смотрят на небо, потом, спокойно повертев головой, покрякивают и продолжают беседу: — Приближается, уже и к нам приближается!
— Я давно знал,— замечает один,— что дело серьезное. Я сразу это понял. В самом начале.
— Хлебнем лиха. Увидите, достанется нам и от русских, и от немцев.
— Ясно, достанется. А тебе больше всех.
— Почему именно мне?
— Потому что у тебя заручка была, потому что помпон на шапке носил. Понял, болван, для чего ты свои сапоги таскал? Для чего в трубу дул? Для чего ты эти гардистские 1 сапоги драил?
— А ты потише! Не кричи, еще не конец!
— Думаешь, мне конец нужен? Не знаю, что ли, какой
1 Гардисты — словацкие фашисты.
будет конец? Форму подальше запрячь! А лучше закопай ее, как закопал сало и сахар.
— А кто ж не закапывал?
— Румыны уже повернули против них. Слыхали?
— Румыны? А как?
— Просто. Повернули и стали в немцев стрелять.
.— Надо же! Кто бы подумал, что румыны так ловки поворачивать?! А наши ни с места!
— Как ни с места? Тоже тужатся, тоже кинулись.
— Опять? А на кого? Ей-богу, не хотел бы я быть сейчас на Пьяве 1.
— Черт возьми, ребята, да заведите часы! Чего Пьявой стращаете? Разве тут не па кого кинуться? Застрелили Отто2, какого-то большого военного начальника, что возвращался из Румынии и нес либо вез в Германию какую-то миссию, что ли. Что точно — не знаю.
— Какую миссию? Что еще за миссионер?
— Генерал. Немецкий генерал. И еще какие-то военные господа. Говорят, п\ была целая туча.
— И что?
— Убили и
— Как?
— Щелчком.
— Как их убили?
— Ну щелчком.
-— Ребята, не валяйте дурака! — вмешался в разговор жестянщик Карчимарчик.— Говорите толком! Тут не до шуток! По мне, больно много мы себе позволяем.
— А они что делают? Они могут себе позволять?
— Я не о них, я о нас говорю. Если кому охота дичать, пусть прыгает, брыкается, только у себя дома, а не за мой счет. Мне моя жизнь дорога, да и жизнь других.
— Ну уж и впрямь!
— Ребята, это не смешно! Что тут смешного! Или вы думаете, мне хочется, чтобы немцы прикончили меня?
—- Караул, братцы, караул! Дротаря у нас забирают!
1 Река в Италии; здесь в конце первой мировой войны имели место волнения среди солдат чехословацкого полка, входившего в состав австро-вешерской армии.
2 Расстрел в августе 1944 г. немецкой миссии во главе с генералом Отто, возвращавшейся из Румынии в Германию через Мартин, явился одной из первых акций Словацкого национального восстания.
— Живо па помощь!
— Говори, Карчимарчик!
— Вы идиоты!
— Вот уже и досталось!
— А они могут? Они все могут, да? Немцы все себе могут позволить?
— Карчимарчик, говори!
— Ребята, я им советов по давал, не давал советов. не было меня в правительстве ни после первой, ни перед второй войной, я не решал, кто может себе что позволить, а кто нет.
— Карчимарчик не решал!
— Конечно, я не решал!
— Чего же тогда выставляешься? Боишься немцев, так садись на велосипед и кати домой! Двигай газеты читать! Либо послушай радио, может, что о немцах и узнаешь.
— Мне радио не требуется. Я и без радио знаю о них. Знаю и почему боюсь их. Господи боже мой, ребята, я вас не понимаю, совсем не понимаю вас!
— Не кричи, не кричи! Не надрывайся! не надрывайся, Карчимарчик! Когда шли против евреев или против русских, ты тогда небось не надрывался!
— Я и тогда кричал. Карчимарчик и тогда кричал. Я кричал, да вы уже не помните. Память у вас коротка. Я кричал, только никто не послушал, как и сейчас вы не слушаете.
— Говори, Карчимарчик!
— Послушаем дротаря.
— Никто не хотел слушать. Никто не хотел слушать Вы скорей какого олула или безумца послушаете. В два счета кого хочешь обсмеете, как меня обсмеяли, а вот о собственной глупости и о собственном безумстве не задумываетесь. Одно знаете — зубы скалить. Смеетесь, а спохватываетесь, только когда задымится под задом, когда все" уже либо сгорело, здорово подгорело, и тут уж вы сами над собой при читаете, годами причитаете, вдыхая собственный смрад, и детей из поколения в поколепие также приучаете смрадом дышать.
— Ну это ты круто замешал. Едкий крепачок! Такого, поди, даже Гульдап не вынесет.
— А совершит кто добрый поступок или, может, просто безумный — вам все одно, вы все равно дружно каждого высмеете, а годы спустя прославите его и возвеличите. Стоит указать: вон того прославьте! И вы тут же: ура, ура! Горе тому, кто не пожелает вопить и горланить вместе с вами! Горе тому, кто будет чуть иначе горланить или осмелится пойти чуть иным путем, хотя вы-то и собственного пути не видите, ибо не видите дальше своего носа, вы хотите быть и тут и там, сперва тут, потом там, вы за все и против всего, за каждого и против каждого, против евреев, против русских, против Польши и против венгров, на время с чехами, на время против чехов, с немцами и против немцев, с Лондоном и против Лондона, того самого, что начхал на вас в беде и, может быть, еще сто раз начхает па вас, ЁЫ за Англию н против нее, за Америку и против Америки, за все Америки и против всех Америк, за все власти и против всех властей, но сами за себя вы еще никогда не были, вы всегда были только против себя, поскольку в общем-то ничего о себе и не знаете, а может, это вам и не важно, вас заботит только кадушка с маслом, на худой конец даже пустая кадушка либо соседская свинья — как бы ее выкрасть из хлева, годами ведете вы лотошные споры и тяжбы, но жалеете друг друга, всегда у вас была и будет тьма ненавистников, вы только и знаете, что ищете их, они повсюду у вас, а дома — больше всего, вечно между вами раздор, собственного голоса вы не слышите, может, вы и впрямь не народ, не доросли еще до народа, повинуетесь и всякий раз вытягиваетесь в струнку перед любым чужеземным болваном. Болваны меняются, вы — никогда. Все также подскакиваете и вытягиваетесь в струнку. Бараны! Ослы! Идиоты! Ошалелые бараны, ошалелые ослы!
— Эй ты, дротарь! Тебе еще никто не надавал по морде?!
— Идиоты! Идиоты на потребу себе подобным: ослы — ослам, дураки — дуракам, убийцы и самоубийцы — убийцам и самоубийцам...
Тут Карчимарчик вдруг осекся. Было заметно, что некоторым мужикам речь его не по вкусу, иные, правда, все еще улыбались.
Он удивился: — Вы не поняли! Вы совсем ничего не поняли...— Он обвел их взглядом, йотом понурил по обыкновению голову и сказал: —-Извините!.. Может, я ошибся... Извините!.. Не сердитесь!..
Он сел на велосипед, склонил голову еще ниже. И не спеша покатил восвояси.
Л был уже конец августа. В садах дозревали сливы, алели яблоки. Близилось начало учебного года, и родители волновались: дети пойдут в школу, надо будет их одеть-обуть, дети Было бы только что есть — и теперь и зимой,— кончилась бы только война!
И вдруг в один прекрасный день люди услышали по радио — в Околичном было всего четыре репродуктора — такую весть: «...партизаны подрывают основы нашего государства, уничтожают плоды нашего труда, нападают на наши деревни, грабят наше народное достояние и вероломно убивают наших людей. Враг намерен продолжать свое преступное и дьявольское дело для того, чтобы нас поработить и погубить нашу столь дорою оплаченную свободу и государственную самое... Ввиду сложившегося положения в Словакию направляются части немецкой армии...»
Люди слушали, затаив дыхание, потом стали спрашивать друг друга: — Слышали? Вы слышали? Немцы пришли. Что эго значит?
— Что значит? Пришли устраивать Schutz Пришли шуцовать. Освобождать нас от партизан.
— От каких? Разве они до сих пор о них не знали? Ведь партизаны тут давно. Всюду партизаны.
— Как всюду? Я их не видал. Ни одного не видал.
— А ты на меня погляди! Как следует погляди! Может, я и есть партизан.
— Ну я бы и сам легко справился. Для таких партизан немцы нам не нужны. Ей-ей, этот немецкий шуц интересует меня.
— И меня, и меня.
— Всем бы только шуцовать! Уж больно этот немецкий шуц интересует меня. Ребята, да ведь они на нас идут. Это нас пришли они утюжить и изводить.
— Сдрейфил? Чего тебе их бояться? Они и до сих пор были здесь. И каждый думает, что сапоги и фуражка — это уже все, что главнее его уже и нет никого. Ну и пусть себе маршируют, коли нравится. Чихал я на них, я их совсем не боюсь.
Защита, оборона (нем.).
— Я знал, что так будет. Это за ту миссию и за того генерала, которого два месяца назад кокнули на востоке, и за ту военную автоколонну.
— Какую автоколонну?
— За те машины с бензином, что сгорели вместе с солдатами. Нужно нам это было, да?
— Почему НАМ? Ведь это русские сделали. Русские с ними воюют. А что, по-твоему, они должны были пропустить колонну в Россию или на Украину, чтобы немцы у них еще больше деревень подпалили?
— Но это было па нашей территории. И наши, говорят, помогали русским. Там и паши были.
— Русины.
— Русины и словаки. Может, они вовсе не знали, что зам бензин был. Ну и пекло же, наверно, там было, люди добрые!
— Ну было. Ясное дело, было. Иному и взглянуть на такое страшно.
— Смелость нужна тут, смелость нужна.
— Смелость нужна, точно!
— Какая такая смело? Кинул спичку, и вся недолга.
— Гм, бы я па тебя посмотреть.
— А хоть и две спички!
— Взрывчатку. Там наверняка была взрывчатка. Либо зажигательная бутылка. Кто-то кинул ее.
— Может, оно и так!
— Именно так, а иначе ничего не сделаешь.
— Как это не сделаешь?!
— Ужас что было! Ошище до самого неба. Все полыхало и взрывалось. Бензин шипел, горел, хлестал во все стороны.
—- Так, именно так. Значит, был человек, нашелся для такого дела человек. Ох и зол был на них, верно...
— Ясное дело, зол, без злости тут не обойдешься. .А что же дальше?
— Вот и я говорю, вот и говорю. Дальше-то что? О таком огне, о таком-то полыме забыть нельзя. Божья кара, огнь кромешный, содом и гоморра! Все сгорело дотла, все сгорело. Пепла по осталось. Милые мои, пепла и то не осталось. А от людей, от немцев,— ни следа. Все сгорело. Какие жуткие взрывы! На востоке все это слышали. Бензин взрывался, пламя полыхало аж до самого неба. Вин}
пальбы и то слыхать не было. А мужики, выходит, партизаны эти — среди них, говорят, и дети были, мальчишки,— носились вокруг огня да кричали, жуть какая-то. Ужас, люди добрые, ужас!
— А ведь они могли там и задохнуться. Все там могли задохнуться, испечься.
— Даже ума решиться, ей-ей, даже спятить могли, ей-ей! Ужас, ужас, ужас! Небо заполыхало. Уж кто-нибудь там наверняка ополоумел, ошалел, творилось что-то страшное, все дотла сгорело, дотла сгорело. Ни одного немца в живых не осталось. Все сгорело, пепла не осталось. Люди добрые, ведь это даже слушать было невмоготу, не для моих ушей это, а теперь слова из глотки не лезут, просто ужас какой-то, от них и пепла не осталось, слышите, люди, пепла не осталось, \т горстки пыли, ни пылинки. Господи Иисусе, люди добрые, язык у меня отнялся, прямо язык отнялся, ни слушать, ни сказать не могу, слов нету.
— Привыкнешь. Немцы тебя еще многому научат. Будет по крайней мере у тебя хорошая школа.
— Господи боже мой, вы только подумайте, люди! Только подумайте! И подумать об этом страшно. Такое в башку не вмещается, в башку не вмещается, язык отнялся, язык отнялся...
— Кто от черта наберется, тот и до черта доберется!
Итак, пришли немцы, немецкая армия! Все говорят, что мы их позвали, говорят, позвало их братиславское правительство, чтобы они навели у нас порядок, ибо сами мы порядок навести не умеем.
Что сказать на это? Что об этом думать?
Увидим то, что видно будет. Увидим, каков он, этот порядок.
Немцы наводить порядок умеют, опыт у них богатый, сколько раз они уже наводили порядок и дома, и за границей. И нас уже подучили, и нам кое-что присоветовали, да вот теперь хотят поучить нас еще лучше, обстоятельнее, оттого и пришли — явить нам свой немецкий порядок.
Что ж, братцы, приготовимся встретить немецкий порядок!
В Околичное они пока не заявились, но люди уже цепенеют от страха, гадают, что будет, как будет. У всех поджилки трясутся, немцы, говорят, теперь лютые —- еще бы не лютые! — говорят, страшно им — еще бы не страшно! — лютые они и страшно им, потому что их отовсюду гонят в шею.
Мужики ворчат, кто в одиночку, кто сбившись в кучку, прикидывают, прикидывают, как бы обхитрить немцев и как бы защититься от них.
— Я, ей-же-ей, ума не приложу, что будем делать,— говорит один.
— А ну как сюда к нам? — спрашивает другой.— Целый год свинью откармливаю, а теперь, кот да ее путем откормил, немцу ее отдавать? У меня свой рот, свои дети. А у кого рот, тому есть надо. А ежели за едой меня в задницу пну г, то эдак я могу и аппетит потерять.
— Так я им и позволю себя пинать! — храбрится третий.
— Думаешь, тебя спрашивать будут? С нами в два счета расправятся. Долбанут тебя — и очухаться не успеешь. С востока на них жмут, с запада вытуривают, а тут еще румыны и другие народы начинают. Только мы с ними остались, в одной ловушке сидим: вы, мол, наши крестники, у нас, мол, самостоятельность, вот и слушайтесь крестного отца — ну надо нам все это было? Твою мать... и немецкую и словацкую! Все подохнем, увидите!
Поскольку вести из Братиславы и Банска-Бистрипы были напрочь противоположны, некоторые не знали, куда податься, чью сторону держать, с кем. Вот бы наведаться в Бистрицу! Узнать бы сперва, как там дела обстоят!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90