Как бы не так! Вильмипу мать, к примеру, мы совсем не вспомнили. А жаль, честное слово, жаль! Можно бы и о Вильмипом отце немного поговорить, посудачить, что он да где он, и тут же подпустить чего-нибудь душещипатель него о Вильме — кой-кого, возможно, и проймет. Чувствительный читатель, наверно, отложил бы в сторону книгу завздыхал бы: «Ну и пишет, ну и пишет — вот уж умеет взять за живое!» А потом, возможно, поумерит свой восторг и скажет: «Что ж, вполне терпимо, местами даже сойдет. Жаль только подчас недостает дыхания».
А литературный критик: «Какое дыхание! Никакого дыхания-то и не было! С самого начала одна стрекотня. Хотел роман написать, но чего там. Не хватает самого главного, ибо роман...
Ну как, довольно?
Если тебе охота, читатель, можешь и сам писать на полях. Взгляни, сколько места я для тебя оставил. Эта сю пятьдесят четвертая страница и твоя будет. Пиши, дружище, пиши! Пиши о том, чего тебе не хватает, пиши обо всем, что у тебя на душе! Ведь о том у пас разговор! А я буду тем временем продолжать.
СОЛНЕЧНЫЕ ЧАСЫ
1
Вильма перебралась к Гульданам. Она быстро там освоилась и даже не почувствовала, что жизнь ее после свадьбы как-то) изменилась. Многие женщины воображают себе, что замужество сыграет в их жизни прямо-таки роковую роль, но .Вильма не ждала такой перемены. Ей и прежняя ее жизнь казалась прекрасной и интересной, а с замужеством она и не думала ничем поступаться, напротив, считала даже, что все доброе и замечательное будет только умножаться. Примерно так ей все представлялось.
С Имро жили они душа в душу, да и мастер с пей ладил. Мать Вильмы осталась одна, но к ней обещала переехать Агнешка. По счастью, и Вильма обреталась неподалеку от матери и при желании всегда могла забежать к ней.
—- Нешто дел мало у Гульдаиов? — высмеивала ее мать.— Или, верно, боишься старого Гульдана.
— Чего мне бояться! Сходи сама погляди,— поддразнивала ее Вильма.— Вот уж они заудивляются!
— Чего я там не видала? Не я же выходила замуж. Тебе у них привыкать.
— Я давно уж привыкла.
— А что ты стряпала?
— Отгадай!
— Больно надо! Сама скажешь.
— А я и не знаю. Вроде бы картофельную похлебку. Ох и наелись они!
— Гляди, а то начнут тебя оговаривать!
— А за что, скажи?! Я все перемыла, а теперь... пришла узнать, не нужно ли тебе случайно чего.
— А чего мне может быть нужно? С работой сама управляюсь. Я тоже вот прибралась, а теперь... Слышь! А детишки-то сюда все время таскаются. Дважды уж пришлось выпроваживать. Отослала их к тебе.
— А, так это ты их ко мне посылаешь? Ну видишь, какая ты, мама? А я-то никак не пойму, отчего их сразу столько набежало. Знаешь, как у меня голова нынче болела?
— Думаешь, у меня не болела? Как заявятся к тебе, ты их назад сюда отсылай! Замкну ворота, пускай бухают сколько влезет нынче хотела затворить, да вспомнила, что, может, почтальонша придет...
— В самом деле... а она не заходила? Я как раз собиралась спросить.
— Нынче не была. Но Агнешка уже отписала мне. Вот потеплеет, она тут же сюда и переберется. Там ей вроде не правится. Покуда Главное жандармское управление было в Братиславе, еще куда пи шло, а теперь она все больше тревожится, никак к северянам не может привыкнуть. Штефки хочет писать прошение, чтобы его перевели сюда из Штубнианских Теплиц, а переедут, увидишь, еще позавидуешь. Перекопаем сад... Любо-мило они здесь заживут.
— Я знаю, Агнешку больше любишь.
— Конечно. А ты сама подумай, Вильма, какой у тебя звонкий голос. Хорошо, что я теперь не слышу его. Ей-богу. А они как? Не покрикивают на тебя?
— Кто? Гульданы? Пусть только попробуют! А я уже разок попробовала. Жалко, ты не слыхала! Как же я на них накричала!
— Ты что, спятила?
— Чего это спятила? Ты же не знаешь, что я им сказала. Курить запретила в горнице.
— Вот глупая! Такое-то дело запрещать? Да пускай дымят. Ты думаешь, отец не курил?
— Кому ж охота смрадом дышать? Да и проветришь. Пускай дымят на дворе либо в кухне. Старый, думаю, меня даже побаивается. Я па него так цыкнула! Бедняга, потом мне его даже жалко стало!
— мне их, право, жалко. О-ох, и раскусят они тебя! Поймут, кою в дом взяли!
2
О Штефке Имро напрочь забыл. Но судьбе было угодно, чтобы он снова с ней встретился. Как-то в середине мая — конечно, ничего б не случилось, скажи мы, что это было в самом кольце, поскольку вполне вероятно, что это было даже в начале июня,— пожаловал к мастеру Кирипович и уже с улицы закричал, что ему очень некогда.
Гульдан подумал: «Зачем же сюда прешь?» Потом натянул на лицо приветливую улыбку и сказал: — Ну не шуми, не шуми! Еще порога не переступил, а уж торопишься и кричишь.
Из кухонной двери выглянула, вернее, только собралась выглянуть Вильма, но, заслышав госгя, быстро юркнула назад.
Кирилович с мастером поболтали немного о том о сем, а потом управитель выпалил, что ему в имении надобен новый сарай для мелкой хозяйственной утвари.
— Такой сарай в два счета сколотим,— заявил мастер.— У нас нынче не очень много работы. Парод боится, особо отстраиваться хочет. Собери материалу, мы с Имришко придем и дня за два — за три сарай тебе и отгрохаем.
Управитель порадовался, что они так быстро столковались, по пожелал еще кое-что уточнить, обсудить: ему пришло в голову, что не худо бы и хлева подправим, — некоторые и впрямь уже обветшали. не замети ли мастер с Имро бревна?
— Сарай сделаем,— сказал Гульдаи,— а бревна сам заменяй, чихал я па них. Пускай батраки их сменяют. Я люблю чистую работу. С вонючими бревнами возиться не стану. Да и Имро на такую грязную работу не подобью.
— Да ты! Я и не знал, что вы такие разборчивые. Говоришь, работы нету, а сам от бревен нос воротишь. От хлевов воняет, а свининки ты, наверно, поел бы! Свинина, по-твоему, не смердит, а?
— Мясо-то не смердит,— подтвердил мастер.
— Ну добро,—Управитель и не собирался с мастером пререкаться.— Поставим сарай, а бревна, глядишь, сменяем в другой раз. Когда же встретимся?
— В понедельник.
—- В понедельник? Отлично! Отлично! Одно дело сделано— с плеч долой.—Управитель двумя пальцами погладил нос, йотом вытер его и спросил: а вообще как?
— Вообще? — Мастер с любопытством поглядел на него и, немного подумав, нашел подходящий ответ? — А вообще-то никак.
— Имро дома? — спросил управитель.
— Нет. Только что куда-то подался.
Управитель огляделся, словно хотел отгадать, куда ото Имро подался. И вдруг заметил: — Какой у вас замечательный двор!
Мастер окинул взглядом двор, а потом, одобрительно кивнув головой, сказал, что это все Вильмины старания. Ему хотелось сказать и больше, хотелось похвалить Вильму еще более добрыми, более лестными словами — ведь в самом деле невестка у него — одно удовольствие, работает, будто играет, все-то переделает, на все найдет время. Кто бы такое подумал о ней? Мало того, что нанесла во двор горшков с геранью и олеандрами и вскопала под окном клумбу, куда все время что-то подсаживает, она и стирает и стряпает отменно, любит чистоту и порядок, да и других достоинств у нее тьма. К тому же развеселая; любая безделица ее радует, например, чистый порог и то доставляет ей радость. С той норы как Вильма в доме, мастер с Имро боятся и ступить на порог, а она притопнет ногой по нему и все смеется, смеется, потому как уже наперед радуется, что снова надо будет его вытирать, если не сейчас, так вечером, чтобы и ночью было— тогда в доме и сон лучше. В самом деле! С тех пор как Вильма тут, совсем по-другому спится .у Гульданов.
Пока мастер взвешивал и выбирал слова, Киринович завел речь о кукурузе. Сказал, что в этом году велел засеять ее великое множество. Без малого в полтора раза больше, чем в прошлом или позапрошлом году. Кириновпч определял это в центнерах.
Мастер радостно кивал головой. П про себя думал: а как хорошо, что Вильма каждый вечер поливает и заметает двор, а то и на улицу выйдет — у ворот подметет. Потом быстро умоется, переоденется, а они с Имришко тем временем поспешают с работы, чтобы ей долго не ждать.
Покончив с кукурузой, управитель заговорил о кормовой репе и картофеле, затем, повысив голос, что-то толковал о пшенице, а там дошла очередь и до табака и раннего гороха, на который уже зарятся батраки, потому как все они мерзавцы и жулики и готовы все растаскать и продать.—-А дерутся,-—говорил он,—бог мой, как дерутся, что иной раз того и гляди до смерти зашибут друг друга! Вот и недавно, один налакался, а потом жену отдубасил, но той хоть поделом. А на другой день его лягнул жеребец. Ну я и ржал над ним.
— Над кем? Над жеребцом? — спросил мастер.
— Над тобой,—гоготыул Киринович.—Я бы их всех погнал на фронт.
Тут он подскочил к окну, прижался лицом к стеклу, но потом обнаружил, что окно лишь прикрыто.-— Эй-ей! Эй-ей! — Он толкнул в конницу и просунулся в комнату по самый пояс.— Выйди-ка! Выйди покажись! — Он завертел задом и в один миг был уже у дверей, загородив Вильме дорогу.— Хороша невестушка! — Похвалив Вильму, он ущипнул ее за щеку.
Мастер возмутился.— Ну-ну-ну! — заворчал он поднос, а когда и это не помогло, окликнул его уже громче: — Слышь, управитель! А материал на сарай-то имеется?
— Фу-фу-фу! —- засопел Киринович и, повернувшись к мастеру, зареготал: — Кабы не было, я бы тебя и не звал. А молодуха хороша!
Смущенная Вильма предпочла бы вернуться в дом, да не осмелилась — еще подумают, что обиделась. Она вытащила и волос шпильку и, су пун ее в рот, поправила волосы. Попыталась улыбнуться.— Да у вас в доме тоже молодуха,— обронила она сквозь сжатые тубы.
.— А ты чего выкаешь? — спросил управитель и снова стиснул ей локоть.
Вильма взвизгнула.
— Чего визжишь? — осклабился управитель. Потом, довольный собой — вот, мол, и чужим женам знаю цену,— весело тряхнул головой, но тут же всплеснул руками: — Бог мой, да я же тороплюсь!
— Ну торопись, торопись! — обрадовался мастер.— Тебя никто здесь не держит.
— Так, значит, уговор?
— В понедельник утром в имении,— заверил его мастер.
з
В понедельник утром, часов в семь (для более придирчивых можно добавить еще и минуты), мастер с Имрихом отправились в имение.
Утро было свежее. Обремененная росой трава сверкала. Июньское солнце (допустим, это было все-таки в июне!)
грело, отмеривая, если можно так выразиться, время. В действительности (ладно, пускай будет) вращалась земля — тогда она и вправду превосходно вращалась,—и солнечные часы, которые пьяный батрак, обожающий точность, нарисовал на песке, обозначив на них ржаными зернами римские цифры, правильно показывали время; показывали бы, вероятно, и поныне, если бы давно не заросли травой, хотя могли зарасти и хлебом — да вот негодники воробьи склевали на часах циферблат. И куда только подевалось это время?
Воздух был перенасыщен незримыми парами. От сосняка, в котором встречались дубы, а там-сям белели березы, неслись густые запахи и птичий гомон. Иные птахи радостно и весело выпархивали из леса и долетали до самого имения, где и без того довольно было стрекотни и гомона, особенно у хлевов, вокруг которых шныряли ласточки. Прохладный смолистый запах мешался с запахом аммиака и парного молока. Пахло пшеничным кофе. В навозне посреди имения копошились, потакивая, утки. Под копытами лошадей и под колесами удалявшейся телеги скрипели камешки и шелестел песок. За телегой шагал опухший батрак с закровенелыми глазами, с кнутом в руке и переброшенной через плечо цепью: он в сердцах сплюнул, и следом гулко и протяжно, как из бочки, выкатилось него: «Куда прешь, мать твою за ногу?!»
Прежде чем доложиться управителю, мастер с Имро остановились у груды теса, припасенного для сарая. Недолго покумекав, сложили там плотницкий и пошли к Кирилловичу.
По пути они еще раз остановились, осмотрели сушильни для кукурузы: три ~~ бегло, четвертую — повнимательней,—Вон ту,—мастер указал пальцем,— с мы с Якубом. Он еще учеником был.
Они обменялись короткими взглядами, будто намекая друг другу, что можно подступиться и ближе, можно и обойти сушильню и вблизи обстоятельно, как следует разглядеть Якуба-ученика.
Они так и сделали. Зашагали к сушильне, па которую мастер только что указывал пальцем и которая от остальных отличалась еще и тем, что в пей хранилось немного кукурузы — три другие были пустые; но сейчас дело было не в кукурузе, о ней они не думали, их занимал Якуб, что вырос из коротких штанишек и нынче, став мастером, уехал из дому, живет и работает где-то вдали от Околичного; и вот они, отец и младший брат, как бы видят Якуба здесь годы спустя, с улыбкой всматриваются в него, ухмыляются и удовлетворенно хмыкают, как уж умеют Гульданы хмыкать и ухмыляться, глядя па свою, да и на чужую справную работу.
Якуб-ученик им понравился. Они замедлили шаг, почти остановились: сперва один, потом другой. Кругом рос густой и высокий бурьян. Несло полынным духом, но угадывались и посторонние запахи; местами иной шибал в нос до того сильно, что было прямо-таки подозрительно. Тогда оба внимательно глядели под ноги, чтобы случайно не вляпаться во что-нибудь непотребное.
В бурьяне вдоль и поперек были протоптаны стежки; большинство из них вело в затененное пространство под сушильней. В конце одной такой стежки, в туннельчике, словно па конечной остановке, замаскированной молодыми, но уже буйно разросшимися лопухами, сидел на корточках пятилетний мальчонка с голубыми глазенками и облезлым носом. Домни ко. Он справлял утреннюю нужду и слегка рассердился, JI го его потревожили. Он силился перемочь себя, сменить гнев на улыбку, и это отчасти ему удалось, но мастер с Имро прошли мимо, почти не обратив на него внимания. Тогда Доминко разозлился еще больше; он поднял голову, и его оскорбленный взгляд говорил: «Все равно знаю, вы меня видели».
Управителя дома не оказалось. Встретила их Штефка. Завидев их, тотчас вскочила из-за стола, будто собралась бежать куда-то, спрятаться.— Вы уже пришли? —-Впопыхах не знала, в какую сторону и податься. И оттого продолжала стоять, раскрасневшись пуще обычных о и глядя на них большими черными глазами, в которых прыгала и посверкивала сперва испуганная или чуть стыдливая, а позже и плутовская улыбка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90