В
пространстве трансфера заново разыгрываются неизжитые де-
тские комплексы и конфликты, он становится своего рода <экс-
периментальным неврозом>, дающим возможность обнаруже-
ния и полноценного эмоционального проживания скрытых в
прошлом причин болезни. В обнаружении этого феномена роль
толчка также сыграл гипноз, В 1925 году Фрейд вспоминал:
<Однажды мне довелось пережить опыт, который в самом ярком
свете доказал мне то, что я давно уже подозревал, В этот день
я проводил сеанс гипноза с одной из наиболее податливых мне
пациенток, с которой мне блестяще удавалось связывать при-
ступы болей с породившими их в прошлом причинами. Таким
образом, я снял очередной приступ и, когда затем разбудил
больную, она бросилась мне на шею. Неожиданный приход
одной из служащих избавил меня от неприятного объяснения,
но с этого дня мы, с обоюдного согласия, прекратили гипноти-
ческие лечения. Я был достаточно хладнокровен, чтобы не от-
нести этот инцидент на счет своей личной неотразимости, и мне
казалось , что я уловил природу мистического элемента, скры-
того в гипнозе. Чтобы устранить или хотя бы избежать его, мне
пришлось отказаться от гипноза> (см. 137, с. 160-161), При-
родой этой и был трансфер - перенос положительных или
отрицательных эмоций (в пределе - эротических или агрессив-
ных) на терапевта. Фрейд предположил, что между ним и его
пациенткой находилось некое <третье лицо>, которому и были
адресованы столь ярко проявившиеся чувства. Именно так он
объяснял этот случай Брейеру, уговаривая его в начале 90-х
годов опубликовать случай Анны О. Дело было в том, что ее
лечение прервалось в 1882 году достаточно драматично -
сильно привязавшись к врачу, она не могла перенести разрыва
и пережила сильный криз в форме мнимой беременности и
последовавших вслед за ней родов. Этот эпизод настолько
потряс Брейера, что он уехал сразу же после него и долгое
время вообще не хотел иметь дело с истерией (позже такую
включенность Брейера в ситуацию лечения психоаналитики оха-
рактеризовали бы как положительный контртрансфер). Фрейда
же повторяемость таких ситуаций натолкнула не только на
мысль о трансфере и трансферной природе гипноза, но и на
идеи сексуального происхождения неврозов.
Отказавшись от гипноза, Фрейд стал применять более <мяг-
кий> метод <свободных ассоциаций>. Заключался он в том,
чтобы побуждать больного говорить совершенно спонтанно все,
что приходит ему в голову, без всякого контроля и отсеивания,
Пациент при этом лежал на кушетке, не видя сидящего за его
спиной терапевта. Все это давало возможность избежать пря-
мого внушения и получить доступ к сопротивлениям пациента.
Трансфер из препятствия становился союзником в исследовании
бессознательного. Он, наряду с симптомами, превращался в
главный предмет обсуждения на сеансе психоанализа и подвер-
гался истолкованию так же, как высказывания, ассоциации и
сновидения больного. Таким образом вскрывались и перераба-
тывались укорененные в далеком детстве конфликты, опреде-
ляющие течение болезни. Долгие месяцы и даже годы выслу-
шивая бессвязные исповеди пациентов, психоаналитик должен
создавать из них целостную картину биографии их души, ис-
тинность которой проверяется совместной терапевтической ра-
ботой и ее результатом. Через обращение к личной истории и
лечение словом (и - на основе слова) происходит очищающее
самопознание и исцеление. Одним из его незаменимых средств
становится <трансферентная любовь>, проецируемая, как на
экран, пациентом на аналитика.
Возвращаясь к архаическим параллелям психоанализа, мы
теперь яснее сможем понять слова Леви-Строса от том, что
психоаналитик, как и шаман, становится действующим лицом
мифа больного. И тот, и другой лечат чисто психологическими
средствами, хотя направления их движения часто противопо-
ложны. Шаман говорит и внушает, психоаналитик - слушает и
поощряет спонтанность, шаман предлагает для интерпретации
готовые символы и <приводит> болезнь к социальному мифу,
психоаналитик - помогает создавать индивидуальный миф из
элементов своего прошлого и изжить его конфликтующую с
реальностью часть. Шаману для успешного врачевания необхо-
димо существование магическо-социальной системы, поддержи-
вающей и разделяющей его убеждения. Для психоанализа же
существует лишь опасность превращения в такую систему. Тогда
он будет заниматься не лечением, а обращением, перестройкой
всех психических функций пациента в соответствии с психоа-
налитическими интерпретациями и созданием, таким образом,
чувства безопасности. Тенденция к этому видится Леви-Стросом
в распространении психоанализа за пределы терапии.
Здесь мы видим, как известный антрополог противопостав-
ляет мифологическое устремление к мироустроительному и ду-
шевному единству направленности научной медицины на устра-
нение причины заболевания. В другой статье (<Эффективность
символов>) он, напротив, настаивает на сходстве психоанализа
и мифологической системы, определяя бессознательное как
<совокупность структур> и <символическую функцию>, общую
всем людям и независимую от культурных вариаций. В таком
ракурсе аналитик и шаман видятся лишь как трансформации
некой общей культурной роли, инвариантны единой универса-
лии, и обращение к магической практике может прояснить
психоаналитику истоки его деятельности, (Не случайно статья
<Эффективность символов> посвящена Раймону де Соссюру,
ученику Фрейда, одному из основателей Парижского психоа-
налитического общества, президенту Европейской ассоциации
психоанализа. Близость интересов Леви-Строса и Р. де Соссюра
определялась не только тем, что последний был сыном основа-
теля структурной лингвистики Фердинанда де Соссюра, труды
которого стали методологическим фундаментом структурной
антропологии, но и постоянным интересом его к истории до-
фрейдовских психотерапевтических учений [см. 1371.) Мы еще
будем возращаться к левистросовской трактовке бессознатель-
ного в разделах об аналитической психологии Юнга и о струк-
туралистских интерпретациях фрейдизма. Сейчас же несколько
слов о <психопрактических> сближениях мифа и психоанализа,
Действительно, как и миф, психоанализ ставит целью внести
упорядоченность в некий первозданный хаос (если в мифе это
состояние мира в нераздельности микро- и макрокосма, то в
психоанализе это принципиально <внутреннее> психическое,
бессознательное). Как и миф, психоанализ пользуется для этого
средствами слова (не случайно и обилие мифологически-образ-
ной терминологии в психоанализе) и ритуализированного дей-
ствия. Начиная с работы Фрейда <Психопатология обыденной
жизни> (1901 г.), а фактически и с первой собственно психо-
аналитической работы <Толкование сновидений>, психоанализ
претендует не только на объяснения и терапию невротических
феноменов, но и на целостное объяснение-толкование и толко-
вание-оформление человеческой психики. Он совершает путь
от ориентированного на науку целительства к причудливо соче-
тающимся метапсихологическому умозрению и вееру психо-
практик. Собственно говоря, эта новая, по сравнению с тради-
ционной европейской наукой, связность <практического> и <ин-
теллектуального> и составляет ту особенность психоанализа,
которая воспринимается как его <мифологичность>. Именно в
архаических культурах принято сегодня видеть пример нераз-
рывности мифа и ритуала, словесного и действенно-практиче-
ского, дискретного и непрерывного, и именно это оказывается
новым и актуальным в психоанализе (см, 1 1 8). Он располагается
именно в том разрыве мира культуры (науки, текстов, идеалов)
и мира жизни (см, предыдущий раздел), который начинает осоз-
наваться как болезненный и тягостный в XX веке и в его
преддверии,
Осознание это ярко выразил французский экзистенциализм,
провозгласив бесплодность всех научных и философских воп-
росов перед извечно человеческим вопросом - <быть или не
быть?> И вопрос этот был задан самим существованием, бытием
и бытом человека XX века. Выбитость из социальных луз вой-
нами и революциями (О. Мандельштам) оставляла человека один
на один с угрозой собственного небытия. И - один на один с
историей. <Психолог в концентрационном лагере> (В, Франкл),
<интеллигент в особых обстоятельствах> ленинградской блокады
(А.Я. Гинзбург) оказывались не только перед угрозой небытия
физического, но и перед лицом небытия смысла. На глазах
рушащийся осмысленный мир, XIX век, убиваемый в лагерях
ХХ-го (В. Шаламов), делали невозможным опору на традицион-
ные ценности и требовали создания своего уникального смысла.
Все эти тенденции (а кроме них - автоматизация и отчужден-
ность жизни в современном индустриальном обществе, порож-
денный ею <экзистенциальный вакуум>) полностью проявились
лишь к середние века. Однако уже на его заре они тревожно
ощущались как требование соединения искусства и жизни (мо-
дерн, техники и культуры, познания и духовности. Не только
необходимость лечения нервных заболеваний, но и отчетливое
сознание <неудовлетворенности культурой> (название поздней
работы Фрейда) предопределили возникновение психоанализа.
Впоследствии Фрейд достаточно пессимистически оценивал те-
рапевтические успехи психоанализа и возможности разумного
преобразования цивилизации. На это у него были основания -
судьба автора учения о бессознательном провела его через
самые страшные коллизии времени. В тридцатых годах его книги
сжигались нацистами на кострах, а после оккупации Австрии
арестован был он сам. Благодаря усилиям мировой обществен-
ности, учеников и пациентов Фрейда, ему разрешено было
покинуть страну (за него был внесен выкуп немецкому прави-
тельству Союзом психоаналитических обществ). Четыре сестры
Фрейда сгорели в печах Майданека и Освенцима, а сам он,
прожив год в Англии, измученный болезнью горла, попросил
лечащего врача сделать ему смертельный укол. Произошло это
21 сентября 1939 года. До последних дней он вел прием
больных до 10 часов в день.
Сегодня, несмотря на фрейдовский пессимизм, мы можем
сказать, что его учение - в единстве его терапевтической и
философской сторон - стало одной из мощнейших попыток
преодоления разорванности европейского сознания. Оно стоит
у начала совершенно особого феномена XX века называемого
пси-культурой. Характерны сближения его с различными <куль-
турами психической деятельности> (1) Востока, как и вообще
с любыми духовно-практическими учениями, ставящими задачу
преобразования и оформления душевной жизни человека. Ска-
жем, с восточными практиками психоанализ роднит не только
ориентация на внутреннюю, чисто психическую деятельность
самопознания и самоизменения, но и принцип <избавления от
страданий> (буддизм, индуизм), поставленный в центр мировоз-
зренческой системы. Многие из этих течений в своеобразно
преломленном виде вошли в пси-культуру сегодняшнего Запада.
Однако любые аналогии хромают. Как бы ни привлекали
усталого европейца целостность и органичность восточных уче-
ний, они выросли в другой социокультурной среде и решали
другие задачи. Интеграция человека в извечно существующий
мир ценностей и устоявшийся порядок вещей и социальных
иерархий, требующая целиком внутренней работы при мини-
мальных внешних изменениях, мало соответствует интенсивно-
му миро- и жизнетворчеству европейца. То же можно сказать
и о базисных культурных идеалах личности - европейской
<индивидуальности> и восточного отказа от <я>. Поэтому с
обвинениями психоанализа в <недо>-мифологичности и <недо>-
традиционности вполне можно согласиться. Ведь зародился он
в лоне западной культуры <горячего> (по Леви-Стросу) типа, т.е.
нацеленной на трансформацию традиции, поиск нового, выде-
ление и культивирование неповторимого. Такой тип развития
порождает не только свои бесконечные проблемы (такие, как
<непоспевание> эмоционального развития человека за прогрес-
сом цивилизации), но и совершенно оригинальные попытки их
разрешения.
Психоанализ наследует всей европейской культуре, ее нау-
ке, искусству и философии. Отрекаясь от многого (скажем, от
чистой философии), он лишь подчеркивает это родство. Ведь он
не просто подчинил теорию практике, а радикально эту практику
трансформировал. Он одновременно расширил границы меди-
цинской практики (говоря о лечении того, что ранее не считалось
болезнью), и вышел за их пределы (в область философствования
и самопознания). Это принципиально отличает психоанализ от
классических видов психиатрии нового времени, сколь бы <не-
традиционными> ни были их методы (см. 137). Опыт лечения,
созданный Фрейдом, располагаясь <между> миром жизненно-
практическим и миром культуры (истины, блага, красоты), транс-
формирует каждый из них средствами другого, И в этом он
оказывается близок именно миру культуры, в его творчески-
преобразующем понимании. Сталкивая человека с его сокрытой
он оказывается близок самопознающему вопрошанию
Сократа и событию греческой трагедии, признанию испо-
веди и зрелищу бесконечной вселенной. Как пишут французские
исследователи: <Этот опыт необходимо помыслить как особый
вид творчества, как особый тип воздействия на людей, произ-
водимого вопросом об истине...> (138, с, 89). Как видим, поиск
ответа на вопрос о своеобычности психоаналитической практи-
ки привел нас к теме предыдущего раздела. Подчеркивание же
творческого характера ее возвращает нас к первому разделу
главы. Смещение и совмещение этих смыслов - этического,
эстетического, гносеологического - и обусловило противоре-
чивый образ такого учения и такой профессии как психоанализ,
Относительно последней уместно закончить наше изложение
размышлением искреннего почитателя Фрейда С.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44