Мы
присутствовали исключительно на ранних обеднях, - продолжал Жильяр. - По
дороге в церковь или на обратном пути, мне часто приходилось видеть людей,
осенявших себя крестным знамением или падавших на колени при прохождении
Их Величеств".
Как и предполагал Керенский, жители Тобольска оставались
расположенными к государю. Проходя мимо губернаторского дома, они снимали
шапки и крестились. Когда государыня садилась у окна, тоболяки отвешивали
ей поклон. Солдатам не раз приходилось разгонять кучки народа,
собиравшиеся посередине немощенной улицы при появлении на балконе дома
великих княжон. В дар царственным пленникам купцы присылали провизию,
монахини из Ивановского женского монастыря приносили сласти, крестьяне -
масла и яйца.
Оказавшись вдали от зараженной атмосферы Петрограда, полковник
Кобылинский сумел в известной степени подтянуть своих подчиненных.
Наблюдая некогда недоступных монархов и их детей в непосредственной
близости, солдаты с удивлением убедились, какая это простая и дружная
семья. Хотя стрелки из 2-го полка были по-прежнему враждебно настроены к
царской семье, солдаты 1-го и, в большей степени, 4-го полка привязались к
ней, особенно к детям. С этими бойцами часто беседовали великие княжны.
Они расспрашивали солдат об их родных местах, о семьях. Мария Николаевна
быстро запомнила имена жен и детей всех караульных. Для многих из этих
людей Алексей по-прежнему оставался Цесаревичем, предметом особого
уважения и любви. Когда дежурило "хорошее" отделение 4-го полка, Алексей с
отцом ходили в караульное помещение и играли с солдатами в шашки.
Полковник Кобылинский оставался хозяином положения до конца сентября.
В это время в Тобольск приехали два гражданских лица, присланные
Керенским, которым надлежало наблюдать за пленниками. Кобылинский же, по
их словам, должен был командовать охраной. Комиссар Панкратов и его
помощник Никольский были эсерами, проведшими несколько лет в ссылке в
Сибири. Хотя они и дружили, но по характеру значительно отличались.
Панкратов - низкорослый, неулыбчивый человечек с густой шевелюрой, в очках
с толстыми линзами, едва приехав, официально представился Николаю
Александровичу.
В своих мемуарах он потом напишет: "2-го сентября я отправился в
губернаторский дом. Не желая нарушать приличия, я заявил камердинеру
бывшего царя, чтобы он сообщил о моем прибытии и что я желаю видеть
бывшего царя. Камердинер немедленно исполнил поручение, отворив дверь
кабинета бывшего царя.
- Здравствуйте, - сказал Николай Александрович, протягивая мне руку,
- благополучно доехали?
- Благодарю вас, хорошо, - ответил я, протягивая свою руку.
- Как здоровье Александра Федоровича Керенского? - спросил бывший
царь..."
Панкратов спросил, не нуждается ли в чем-нибудь низложенный монарх.
"- Не можете ли вы разрешить мне пилить дрова? - вдруг заявил он. - Я
люблю такую работу.
- Быть может, желаете столярную мастерскую иметь? Эта работа
интереснее, - предложил я.
- Нет, такой работы я не люблю, прикажите лучше привезти к нам на
двор лесу и дать пилу, - возразил Николай Александрович.
- Завтра же все это будет сделано.
- Могу ли я переписываться с родными?
- Конечно. Имеются ли у вас книги?
- Даже много, но почему-то иностранные журналы мы не получаем, разве
это запрещено нам?
- Это, вероятно, по вине почты. Я наведу справки".
Панкратов жалел царя и с искренней симпатией относился к царским
детям. Болезнь Алексея Николаевича тревожила его, и он иногда садился
рядом с мальчиком и, как когда-то Распутин, принимался рассказывать ему о
годах, проведенных в Сибири. Однажды, войдя в караульное помещение,
Панкратов с удивлением обнаружил, что Николай II и его дети сидят и
разговаривают с конвойными. Царь вежливо предложил новому комиссару сесть
рядом с ними, но тот смутился и вышел.
Никольский, помощник Панкратова, - широколицый, с густыми нечесанными
волосами, грубиян - с пленниками вел себя совсем иначе. Невоспитанный и
наглый, он винил Николая Александровича в том, что его в свое время
отправили в ссылку, и всеми способами старался отомстить государю. В
комнаты входил без стука, с узниками разговаривал, не снимая головного
убора. Любил с невинным видом протянуть всем руку, а потом сжать кисть
своими костлявыми пальцами, да так, что вы морщились от боли. "Лишь только
он приехал, - вспоминал Пьер Жильяр, - он потребовал от полковника
Кобылинского, чтобы нас обязали сняться. Кобылинский возражал Никольскому,
указывая, что это совершенно лишнее, так как все солдаты нас знали.
Никольский на это ответил: "Когда-то нас заставляли это делать, теперь
настала их очередь". Пришлось пройти через это, и с этого момента мы
получили арестантские карточки с фотографией и регистрационным номером".
Увидев однажды, что Алексей Николаевич выглянул через забор, Никольский
устроил скандал. Ребенок, на которого прежде никто не кричал, глядел на
него с изумлением. Доставивший царскую семью в Тобольск комиссар Макаров
прислал ей из Царского Села вина, которым пользовались, как лекарством.
Увидев ящики с вином, Никольский возмутился. Солдат, привезший вино,
объяснил, что оно доставлено с ведома Керенского. Доктор Деревенько просил
отправить вино в городскую больницу, если его нельзя употреблять
царственным узникам. Однако все уговоры были напрасны, и Никольский, по
словам Эрсберг, перебил все бутылки топором.
Закоренелые эсеры, Панкратов и Никольский считали своим долгом
проводить занятия для политического образования солдат. К сожалению,
вспоминал Кобылинский, с опаской наблюдавший за этими занятиями,
"проповедь эсеровской программы солдаты слушали и переваривали по-своему.
Она делала солдат... большевиками". Кроме того, не соблюдались обещанные
Керенским условия улучшенного снабжения и суточных денег.
И все же на царской семье это заметно не отражалось. В Царском Селе с
ними обращались гораздо хуже. Поэтому государь и императрица с надеждой
смотрели в будущее. Все, кто остался в живых из царского окружения,
признают, что, несмотря на известные ограничения, жизнь в Тобольске имела
для семьи государя и свои светлые стороны.
В октябре в Тобольск пришла зима. В полдень солнце еще ярко светило,
но пополудни начинало темнеть, на землю толстым слоем ложился иней. Дни
становились короче. Больше всего Николай Александрович страдал от того,
что не знал, что происходит в стране и в мире. Несмотря на обещание
Панкратова, почта приходила нерегулярно, и новости, которые получал
государь, представляли собой смесь слухов и фактов, доходивших до
Тобольска и появлявшихся в местной печати. Вот каким образом он узнал о
шатком положении Керенского и Временного правительства.
По иронии судьбы Керенский сам навлек на себя беду. Несмотря на
подавление июльских выступлений, генерал Корнилов, ставший
главнокомандующим армией, пришел к выводу, что правительство слишком
слабо, чтобы одолеть рвущихся к власти большевиков. Поэтому в конце
августа Корнилов приказал кавалерийскому корпусу взять Петроград и
разогнать совдепы. Он намеревался заменить Временное правительство военной
диктатурой, оставив Керенского в составе кабинета, но в диктаторы прочил
себя самого. Керенский, убежденный социалист и противник большевизма, в
борьбе с правыми мятежниками, обратился за помощью к советам. Большевики
откликнулись на обращение и стали создавать красную гвардию для отражения
корниловцев. В соответствии с договоренностью Керенский освободил Троцкого
и других большевистских лидеров.
Но корниловский мятеж не удался. Посланные генералом на Петроград
кавалерийские части стали брататься с защитниками столицы. Керенский
потребовал, чтобы красногвардейцы вернули розданное им оружие, но те
отказались сделать это. В сентябре большевики получили большинство в
Петросовете. Находившийся в Финляндии Ленин призывал: "История не простит
промедления революционерам, которые могли победить сегодня... Промедление
в выступлении смерти подобно". 23 октября Ленин под чужой личиной вернулся
в Петроград, чтобы принять участие в заседании Центрального комитета
РСДРП, на котором 10 голосами против 2 было решено, что "восстание
неизбежно, что время для него настало".
6 ноября большевики нанесли удар по Временному правительству. В тот
день перед Николаевским мостом встал на якорь крейсер "Аврора".
Вооруженные отряды под руководством большевиков захватили железнодорожные
вокзалы, мосты, банки, телефон, почтамт и другие общественные здания.
Кровопролития почти не было. На следующее утро, 7 ноября, Керенский выехал
из Зимнего дворца в открытом автомобиле "Пирс-Эрроу" в сопровождении
второго автомобиля под американским флагом. Беспрепятственно проехав по
улицам, запруженным сторонниками большевиков, он направился в южном
направлении с тем, чтобы, собрав верные ему войска, двинуть на Питер.
Остальные министры оставались в Малахитовом зале Зимнего дворца под
защитой женского батальона и горстки юнкеров. Сидевшие вокруг стола,
покрытого зеленым сукном, министры, наполняя окурками пепельницы,
испещряли свои блокноты абстрактными фразами и воззваниями о помощи:
"Временное правительство обращается ко всем классам населения с
предложением поддержать Временное правительство!" В девять часов вечера
"Аврора" произвела холостой выстрел, а в десять женский батальон сдался. В
одиннадцать в сторону дворца было выпущено 3 или 4 десятка снарядов из
орудий Петропавловской крепости, два из них попали во дворец, причинив ему
незначительный ущерб. В 02.10 утра 8 ноября министры Временного
правительства сдались.
Вот эта-то стычка и была названа большевиками Октябрьской революцией,
впоследствии приукрашенной и героизированной коммунистической пропагандой.
Вначале в жизни города не было заметно никаких значительных перемен.
Функционировали расположенные на Невском рестораны, магазины и
кинематографы. Почти во всех районах города ходили трамваи, в Мариинском
театре ставились балетные спектакли. 7-го ноября пополудни сэр Джордж
Бьюкенен, который "прошелся пешком по набережной в направлении Зимнего
дворца, не обнаружил на Дворцовой набережной ничего необычного. Вид самой
набережной был нормален, если не считать групп вооруженных солдат,
стоявших постами близ мостов". Не успел Ленин шевельнуть пальцем, как
Керенский был низложен. Не сумев собрать войска, министр-председатель так
и не вернулся в Петроград. Находившийся в течение нескольких месяцев в
бегах, в мае Керенский объявился в Москве, где Брюс Локкарт снабдил его
фальшивым паспортом. Трое суток спустя, Александр Федорович отплыл в
Мурманск. Изгнание его продолжалось полвека. Позднее Троцкий, уже и сам
изгнанник, написал российскому премьеру политическую эпитафию: "Керенский
никогда не был революционером. Он только примазался к революции... У него
не было ни теоретической подготовки, ни политического опыта, ни умения
мыслить, ни воли политика. Вместо этих свойств он был наделен тонким
инстинктом, пылким темпераментом и тем красноречием, которое воздействует
не на разум или волю, а на нервы". И тем не менее, когда Керенский уехал
из России, с ним погибла и надежда на гуманную, либеральную,
демократическую Россию.
Николай II с интересом наблюдал за событиями из далекого Тобольска.
Жильяр вспоминал: "Он был глубоко опечален, видя, что Временное
правительство отстранило это единственное средство спасения". Речь шла о
намерении генерала Корнилова двинуться на Петроград с целью покончить с
большевистским движением. Вначале государь не допускал и мысли, что Ленин
и Троцкий настолько опасны, как это представлялось другим; он знал, что
оба они обыкновенные германские агенты, заброшенные в Россию с целью
разложить армию и свергнуть правительство. И когда два этих гнусных
шантажиста и предателя стали руководить Россией, Николай Александрович
возмутился до глубины души.
"Я тогда в первый раз услышал от Государя выражение сожаления об его
отречении, - писал Жильяр. - Государь страдал теперь при виде того, что
его самоотречение оказалось бесполезным и что он, руководствуясь лишь
благом своей Родины, на самом деле оказал ей плохую услугу своим уходом.
Эта мысль стала преследовать его все сильнее и впоследствии сделалась для
него причиной великих нравственных терзаний".
Первое время после большевистского переворота в захолустном Тобольске
мало что изменилось. По-прежнему занимали свои должности лица, назначенные
Временным правительством, в том числе Панкратов, Никольский и Кобылинский;
как и прежде, работали банки, как и прежде, велось судопроизводство. Жизнь
в губернаторском доме вошла в свою колею. Хотя его обитатели были
несколько стеснены, но не испытывали особых неудобств. В декабре 1917 года
императрица писала А.Вырубовой: "Уроки начинаются в 9 часов (еще в
постели), встаю в 12 часов. Закон Божий с Татьяной, Марией, Анастасией и
Алексеем. Немецкий 3 раза с Татьяной и I раз с Мари и чтение с Татьяной.
Потом шью, вышиваю, рисую целый день с очками, глаза ослабели, читаю
"хорошие книги", люблю очень Библию, и время от времени романы. Грущу, что
они могут гулять только на дворе за досками, но, по крайней мере, не без
воздуха, благодарны и за это. Он [Государь] прямо поразителен - такая
крепость духа, хотя бесконечно страдает за страну.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92