В своих письмах он подробно рассказывал жене обо всем,
что с ним происходило. В конце ноября 1915 года он писал: "Когда мы
вечером прибыли сюда в поезде, то Бэби дурил, делал вид, что падает со
стула, и ушиб себе левую руку (под мышкой), потом у него не болело, но
зато распухло. И вот, первую ночь здесь он спал очень беспокойно, то и
дело садился в постели, стонал, звал тебя и разговаривал со мной. Через
несколько минут засыпал, - это повторялось каждый час до 4-х ч. Вчерашний
день он провел в постели. Я всем объяснил, что он просто плохо спал, и я
тоже, - да это и было так. Слава Богу, нынче все прошло, - только он очень
бледен, и было маленькое кровотечение из носу. В остальном он совершенно
такой, как всегда, и мы вместе гуляли в садике".
Год спустя, в июле 1916 года, Николай Александровач писал: "Нынче
утром, когда мы еще лежали в постели, Алексей показал мне, что у него не
сгибается в локте рука; затем измерил температуру и заявил, что собирается
весь день пролежать в постели". В ноябре того же года царь сообщал жене:
"Маленький растянул вену в верхней части правой ноги... Ночью он то и дело
просыпался и стонал во сне". На следующий день была сделана такая запись:
"Нога Бэби время от времени болит, и большую часть ночи он не спит. Когда
я ложусь спать, он старается не стонать".
Хотя создавалась ситуация, не имевшая прецедента в истории войн и
монархии - император, главнокомандующий самой многочисленной в мире армии
ночами сидел у постели больного сына - Николай Александрович избегал
разговоров о болезни наследника. "Царь редко заводит разговор о здоровье
цесаревича, - писал Хенбери-Вильямс. - Полагаю, он понимает, что здоровье
ребенка никогда не будет удовлетворительным и, несомненно, задумывается
над тем, что произойдет если сын унаследует его престол. Во всяком случае,
он делает все, что в его силах, чтобы подготовить сына к царскому
служению, которое окажется для него очень тяжелой задачей. Император
желает, чтобы сын смог путешествовать, дабы увидеть свет и почерпнуть в
этих путешествиях по зарубежным странам сведения, которые могут оказаться
полезными у него в стране, несмотря на огромные трудности, свойственные,
по его словам, огромной этой Европе".
Все в основном шло хорошо, недуг находился под контролем, и император
испытывал обманчивое чувство покоя и уверенности. Но болезнь эта коварна.
Она только и поджидает случай, чтобы нанести удар из-за угла. В декабре
1915 года у цесаревича началось сильное кровотечение. Со времени травмы,
полученной в Спале, оно было самым серьезным. Именно таких кровоизлияний
пуще всего страшилась императрица.
Государь ехал с сыном в Галицию с целью дать смотр гвардейским
полкам. "Утром в день отъезда, 16 декабря, - вспоминал Жильяр, - у Алексея
Николаевича, который накануне простудился, схватив сильный насморк, от
чихания пошла носом кровь. Я уведомил об этом профессора Федорова, но тому
не удалось окончательно остановить кровотечение... Ночью мальчику стало
хуже. Поднялась температура, он слабел. В три часа утра встревоженный
профессор Федоров решил разбудить Государя и попросить его вернуться в
Могилев, где он смог бы лечить его в более благоприятных условиях.
На следующее утро мы уже ехали назад, в Ставку, но состояние ребенка
было столь опасным, что решено было отвезти его в Царское... Силы
оставляли больного. Пришлось несколько раз останавливать поезд, чтобы
сменить ватные пробки в нос. Алексея Николаевича в постели поддерживал его
матрос Нагорный, так как его нельзя было оставлять в совершенно лежачем
положении. Дважды делались обмороки, и я думал, что это конец".
Во время этого кризиса Анна Вырубова находилась вместе с
императрицей. Она вспоминала:
"В 1915 году, когда Государь выехал во главе армии, он уехал в
Ставку, взяв Алексея Николаевича с собой. В расстоянии нескольких часов
пути от Царского Села у Алексея Николаевича началось кровоизлияние носом.
Доктор Деревенко, который постоянно его сопровождал, старался остановить
кровь, но ничего не помогало, и положение становилось настолько грозным,
что Деревенко решился просить Государя вернуть поезд обратно, так как
Алексей Николаевич истекает кровью. Какие мучительные часы провела
Императрица, ожидая их возвращения, так как подобного кровоизлияния больше
всего опасалась. С огромными предосторожностями перенесли его из поезда. Я
видела его, когда он лежал в детской: маленькое восковое лицо, в ноздрях
окровавленная вата. Профессор Федоров и доктор Деревенко возились около
него, но кровь не унималась... Императрица стояла на коленях около
кровати, ломая себе голову, что дальше предпринять. Дома я получила от нее
записку с приказанием вызвать Григория Ефимовича.
Распутин приехал во дворец и с родителями прошел к Алексею
Николаевичу. По их рассказам, он, подойдя к кровати, перекрестил
Наследника, сказав родителям, что серьезного ничего нет и им нечего
беспокоиться, повернулся и ушел. Кровотечение прекратилось. Государь на
следующий день уехал в Ставку. Доктора говорили, что они совершенно не
понимают, как это произошло".
В своем рассказе Жильяр отдает должное стараниям врачей, но не
оспаривает утверждения А.Вырубовой, будто императрица была убеждена, что
не кто иной, как Распутин спас ее сына. "Наконец мы приехали в Царское
Село. Было одиннадцать часов. Терзаемая тревогой, государыня стояла на
платформе вместе с четырьмя великими княжнами. Больного ребенка с
величайшими предосторожностями отнесли во дворец. Врачам наконец-то
удалось прижечь шрам, образовавшийся в том месте, где лопнул кровеносный
сосуд. И снова императрица объяснила улучшение здоровья сына молитвам
Распутина и была убеждена, что мальчик остался жив благодаря
заступничеству старца".
Николай II, скрепя сердце, оставивший сына снова в дамском обществе,
вернулся на фронт. Из Галиции, где государь дал смотр гвардейским частям,
он писал жене: "Они не проходили маршем из-за густой, вязкой грязи, а то
потеряли бы сапоги у меня на глазах... Уже начинало смеркаться...
Посередине огромной площади был отслужен благодарственный молебен. Сев в
автомобиль, я попрощался с войсками и услышал в ответ раздававшийся над
полем грозный рев... В тот день я дал смотр 84 000 одних лишь гвардейцев и
пригласил к себе на обед в поезд 105 полковых командиров... Скажи
Маленькому, что я ужасно соскучился по нему".
В Могилеве в доме губернатора обстановка изменилась. Разговоры стали
сухими и официальными. "Передай ему, - писал царь Александре Федоровне,
что они [иностранцы] всегда закусывают в маленькой комнате и вспоминают
его. Я тоже очень часто думаю о нем, особенно в саду по вечерам, и мне не
достает чашки шоколада в его обществе".
Восстанавливая здоровье, цесаревич оставался в Царском Селе, до конца
зимы. В каждом письме императрица сообщала супругу, как идут дела. "Слава
Богу, твое сердце может быть спокойно насчет Алексея. Бэби встал и будет
завтракать у меня в комнате. Он выглядит очаровательно, похудел, глаза
стали больше... Надеюсь, что ты найдешь его таким же кругленьким и
розовым, как и раньше... Бэби получил прелестную телеграмму от всех
иностранцев в Ставке, на память о маленькой комнате, в которой они сидели
и болтали во время закуски".
К февралю ребенок поправился в достаточной мере, чтобы выходить в
парк и играть в снежки. "Он [Алексей] подкрался сзади к младшей сестре,
которая его не заметила и кинул в нее огромный снежный ком, - писал
Жильяр. - Отец подозвал мальчика к себе и строго ему заметил: "Стыдно
тебе, Алексей! Ты ведешь себя как немец. Нападать сзади на человека
беззащитного - это гадко, подло. Предоставь это немцам!"
В мае 1916 года, полгода спустя после этого случая, императрица
неохотно отпустила сына с отцом в Ставку. Цесаревич получил повышение: из
рядового стал ефрейтором. "Он очень гордится своими нашивками и стал
проказливее, чем прежде, - писал Хенбери-Вильямс. - За завтраком он
подвинул ко мне все чашки, тарелки с хлебом, тосты, меню и т.д., до
которых в состоянии был дотянуться, а потом попросил отца сосчитать
количество предметов, скопившихся у меня".
20 декабря 1916 года наследник отправился в Ставку в последний раз.
Через несколько дней ему следовало возвращаться на зиму в Царское Село. До
наступления весны революция низвергнет его родителя с трона. В тот вечер
генерал Хенбери-Вильямс получил из Англии известие о том, что его старший
сын, воевавший во Франции, умер от ран. Генерал сидел один со своим горем
в тесной, почти без мебели комнатушке, и тут потихоньку открылась дверь.
Вошел Алексей. "Папа велел мне посидеть с вами. Он подумал, что вам,
наверное, тяжело оставаться одному".

22. "БЕДНЯГИ, ОНИ ГОТОВЫ ОТДАТЬ ЖИЗНЬ ЗА УЛЫБКУ"
Перед третьей битвой, развернувшейся в первые недели войны, поблекли
и победа французов на Марне, и разгром русских войск под Танненбергом. В
то время, когда кавалеристы Ранненкампфа врывались в селения Восточной
Пруссии, основное ядро австро-венгерской армии численностью в миллион
штыков двинулось на север от Галиции. Задачей австрийского генштаба было
отрезать Польшу от России. Менее чем за три недели русские остановили и
разбили наголову вторгшихся австрийцев. Были разгромлены четыре
австро-венгерских армии, двести тысяч солдат взяты в плен. Пал Львов,
столица Галиции, и русская кавалерия, перейдя Карпаты, вышла на дунайскую
равнину и устремилась к Будапешту и Вене. Охваченное ужасом, австрийское
правительство взмолилось о помощи, намекнув Берлину, что иначе может
заключить сепаратный мир с Россией.
Германский генеральный штаб приказал Гинденбургу направить союзникам
подкрепления. Два германских корпуса, дисциплинированные в Восточной
Пруссии, 14 сентября 1914 года повернули на юг; через два дня Гинденбург
отправил туда же еще два армейских корпуса и кавалерийскую дивизию. Но и
этих сил, пожалуй, было бы недостаточно, если бы русское наступление не
прекратилось. Распоряжение на этот счет, столь обескуражившее боевых
генералов, имевших возможность вывести Австро-Венгрию из войны, поступило...
из Парижа. 14 сентября 1914 года Палеолог получил депешу от своего
правительства. "В ней мне давалась инструкция оказать давление на русское
правительство с тем, чтобы оно активизировало наступление своих армий на
Германию, - писал он. - Мы опасаемся, что довольно легкие победы в Галиции
вскружили головы нашим союзникам, и они могут забыть о германском фронте
ради того, чтобы продолжать продвижение своих войск к Вене". По указанию
царя, шедшего навстречу пожеланиям французов, победоносные русские войска
начали отход от Карпат. Две из четырех русских армий, находившихся в
Галиции, были переброшены на север, чтобы начать безрезультатное
наступление на Силезию. Снова Россия сделала великодушный жест, который ей
дорого обошелся, чтобы выручить оказавшегося в трудном положении союзника.
Решение это противоречило здравому смыслу. Недаром русская пословица
гласит: "За двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь". Возможность
разбить наголову Австро-Венгрию в самом начале войны была упущена.
В первых же боях русские убедились, что по своим боевым качествам
австрийцы значительно уступают германцам. Воевать с австрийцами стало для
русских офицеров чуть ли не зазорным занятием. Нокс убедился в этом,
расспросив двадцать выпускников артиллерийских юнкерских училищ: "Эти
бедные мальчики так и рвались в бой и, по их признанию, опасались лишь
одного, как бы до конца войны им не пришлось сражаться с австрийцами, так
и не нанеся ни одного удара по прусакам".
Русские убедились еще и в том, что натиска и храбрости недостаточно.
Выставив вперед пики и размахивая шашками и палашами, русские кавалеристы
смело вступали в противоборство с прусскими уланами и австрийскими
гусарами. Повинуясь приказам офицеров, пехотинцы отважно бросались на
врага, пуская в ход свои грозные четырехгранные штыки. Но когда противник
имел преимущество в артиллерии и пулеметах, цепи русских солдат падали
точно скошенная пшеница. К концу 1914 года, спустя всего пять месяцев
после начала войны, убитыми, ранеными и пленными русские потеряли миллион
человек - четверть личного состава армии.
Особенно высоки были потери среди офицеров. В отличие от германских и
австрийских офицеров, принимавших разумные меры предосторожности, россияне
считали трусостью прятаться от врага. Идя в атаку под смертоносным огнем
противника, русские офицеры приказывали солдатам передвигаться
по-пластунски, а сами шли под пулями во весь рост. Из семидесяти офицеров
прославленного лейб-гвардии Преображенского полка были убиты сорок восемь;
в 18-й дивизии из трехсот семидесяти офицеров уцелело всего сорок. "Эти
люди играют в войну". - грустно заметил Нокс.
Чтобы восполнить потери, три тысячи юнкеров, которым досрочно был
присвоен офицерский чин, отправили на фронт. Полторы тысячи студентов
университетов, прежде освобождавшихся от воинской повинности, были
направлены на четырехмесячные курсы, где они получали чин прапорщика.
Приходилось охлаждать горячие головы готовых лезть на рожон юных офицеров.
"Запомните то, что я вам скажу, - заявил император 1 октября 1914 года,
обращаясь к роте юнкеров, произведенных в офицеры. - Я нисколько не
сомневаюсь в вашем мужестве и храбрости, но мне нужна ваша жизнь, так как
бесполезные потери в составе офицерского корпуса могут привести к
серьезным последствиям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92