5 марта 1909 года в послании к
родительнице он описал обстановку более обстоятельно. "Германия дала нам
знать, - объяснял император, - что мы можем помочь делу и предотвратить
войну, если мы дадим согласие на знаменитую аннексию, а если мы откажемся,
то последствия могут быть серьезные и непредвиденные. Раз вопрос был
поставлен ребром - пришлось отложить самолюбие в сторону и согласиться...
Правда, что форма, - отмечал он позднее, - или прием германского
правительства, их обращения к нам - был груб, и мы этого не забудем!!"
Унижение, которому подверглась Россия во время боснийского кризиса,
было неслыханным. Сэр Артур Николсон, тогдашний британский посол в России,
писал: "В течение всей новейшей истории России... она еще не знала такого
позора. Хотя у России есть собственные внешние и внутренние проблемы и она
потерпела поражение в войне, никогда до сих пор не приходилось, без всяких
на то оснований, подчиняться диктату иностранной державы".
Не в силах позабыть своего срама, русские Государственные деятели,
генералы и сам царь твердо решили впредь не отступать перед опасностью. В
1909 году командующему Киевским военным округом было приказано держать
войска в 48-часовой готовности, чтобы отразить вторжение неприятеля со
стороны западной границы. Оставив свой пост министра иностранных дел, в
качестве посла Извольский отправился во Францию, где трудился день и ночь
над укреплением союза двух государств. В 1914 году, когда вспыхнул
конфликт, Александр Извольский хвастливо заявлял в Париже: "Это моя война!
Моя война!"
Николай II понял, что австрийский ультиматум - это новый вызов
России, которого он опасался. На сей раз на попятную идти было нельзя.
Правда в душе царь надеялся, что произойдет это не раньше, чем Россия
будет готовой к войне.
В 1911 году он подчеркнул это обстоятельство в беседе с новым послом
Болгарии Неклюдовым. "После паузы царь отступил назад, - вспоминал
Неклюдов, - и, пристально взглянув на меня, произнес: "Послушайте,
Неклюдов. Ни на минуту не забывайте, что мы не можем начать войну. Я не
желаю войны и сделаю все, что в моих силах, чтобы мой народ жил в мире. Но
в данный момент следует избегать всего, что может привести к войне. О
войне в ближайшие пять-шесть лет - по существу, до 1917 года - не может
быть и речи. Хотя, если будут затронуты жизненные интересы и честь России,
мы можем принять вызов в 1915 году, но не минутой раньше и ни при каких
обстоятельствах".
Сознавая, что Россия не готова к войне, император надеялся, что этот
новый кризис удасться преодолеть. Он дал указания Сазонову сделать все
возможное, чтобы выиграть время. Первою заботою Сазонова, по его словам,
было добиться отсрочки австрийского ультиматума в пользу сербов. Вена,
решившая во чтобы то не стало сокрушить Сербию, отказалась это сделать.
Тогда Сазонов попытался убедить союзницу Австро-Венгрии, Германию,
выступить в качестве посредника для урегулирования балканского кризиса. Та
отказалась.
"Нежелание Германии удержать Австро-Венгрию на том опасном пути, на
который она становилась, объяснялось нам тем, что берлинский кабинет не
считает себя вправе вступать в распрю между своею союзницею и Сербию", -
писал Сазонов. Остальные же державы, в том числе и Россия, не должны
вмешиваться, заявляли немцы. Сазонов обратился к сэру Эдварду Грею. Тот
согласился и предложил созвать в Лондоне совещание на уровне послов, но
германское правительство отказалось от участия в нем. Наконец, в ответ на
призыв Сербского правительства о помощи, Сазонов порекомендовал сербскому
премьеру, Пашичу, принять все австрийские условия, которые не посягали бы
на независимость Сербии.
Сербы, не менее своих русских покровителей желавшие избежать военного
столкновения, согласились на условия ультиматума, причем с такой
покорностью, что в Вене опешили. Граф Берхтольд пришел в отчаяние, не зная
что делать с документом, и двое суток - 26 и 27 июля - скрывал его. Когда
германский посол в Вене попросил показать ему ответ сербов, ему заявили,
что из-за большого объема канцелярской работы ему придется подождать.
Однако 28 июля Берхтольд и его коллеги приняли решение. Отвергнув
ответ сербского правительства, Австро-Венгрия объявила войну Сербии. В 5
часов утра 29 июля австро-венгерская артиллерия начала обстрел Белграда,
находящегося на противоположном берегу Дуная. Обстрел продолжался весь
день, несмотря на поднятые на крышах зданий белые флаги. Император Николай
II отдал приказ о мобилизации всех военных округов, прилегающих к
австро-венгерской границе.
Насколько велики будут масштабы войны, зависело от реакции со стороны
Германии. Несмотря на настойчивые требования генерального штаба начать
всеобщую мобилизацию, русский император разрешил предпринять лишь
частичную мобилизацию против Австрии. На всем протяжении границы с
Германией, проходившей в Польше и Восточной Пруссии, Царили мир и
спокойствие. По словам Палеолога, царь был уверен, что кайзер не желает
войны.
Как и следовало ожидать, в продолжение кризиса Германский император
неоднократно менял свои решения. Сначала он был уверен, что сверкающие
доспехами тевтоны могут попросту припугнуть трусливых славян. В октябре
1913 года, предвидя подобного рода ситуацию, в беседе с австрийским
канцлером Вильгельм заявил:
"Если его императорское величество кайзер Франц-Иосиф предъявит
какое-то требование, сербское правительство должно ему подчиниться. В
противном случае Белград следует подвергнуть бомбардировке и оккупации,
чтобы желание австрийского императора было удовлетворено. Будьте при этом
уверены, что я стою у вас за спиной и готов в любую минуту обнажить свой
меч".
Произнося эти слова, Вильгельм сжимал ладонью рукоять церемониального
меча. На Берхтольда это произвело впечатление. После убийства эрцгерцога
кайзер стал еще более воинственным. "Сейчас или никогда, - начертал он на
полях телеграммы, полученной из Вены. - Пора свести счеты с сербами, и чем
раньше, тем лучше". "Мы сможем рассчитывать на полнейшую поддержку со
стороны Германии, телеграфировал в Вену австрийский посол в Берлине граф
Сегени после беседы с кайзером. - Его императорское величество кайзер
заявил, что предпринять для выяснения отношений с Сербией. Каким бы ни
было решение Австрии, она может быть уверена, что Германия встанет на
сторону своего друга и союзника". Дав такого рода гарантию, Вильгельм с
легкой душой отправился в Киль, чтобы на борту яхты "Гогенцоллерн"
совершить плавание по норвежским фьердам.
Верный своей хвастливой натуре, кайзер просчитался. Он не угадал
реакцию трех своих основных противников. Сазонов докладывал: "В решимости
России воевать из-за сохранения своего положения на Балканах... в Берлине
не были твердо убеждены. К тому же ее не считали способной вести войну. О
боевой готовности Франции были тоже невысокого мнения, а возможность
увидеть Англию в лагере своих врагов не приходила решительно никому в
голову, несмотря на предостережения германского посла в Лондоне, князя
Лихновского, над которым в Берлинском министерстве иностранных дел
подшучивали, называя его снисходительно "добрым Лихновским"
В Берлине часто задумывались, насколько разумно предоставлять
Австро-Венгрии "карт бланш" отдавая в ее руки судьбы Германии. В конце мая
1914 года германский посол в Вене в письме домой выражал сомнение в том,
что "действительно целесообразно связывать себя столь тесными узами с
государством, которое трещит по всем швам". Однако взгляды преобладавшие в
Берлине, были выражены в резюме, составленным германским министерством
иностранных дел и направленном в немецкое посольство в Лондоне. В нем
излагались принципы германской внешней политики:
"Австрия намерена рассчитаться с Сербией... Мы до сих пор не
принуждали Австрию к принятию ее решения. Однако нам не следует и
удерживать ее от тех или иных шагов. В противном случае Австрия будет в
праве упрекнуть нас за то, что мы лишили ее последней возможности
реабилитировать себя в полтитическоь отношении. Это лишь ускорит процесс
ее распада и разложения изнутри. Ее позиции на Балканах будут утеряны
навсегда... Сохранение Австрии, сохранение могучей Австрийской империи для
нас необходимо... Охотно допускаю, что вечно ее сохранять невозможно.
Однако, тем временем мы сможем испробовать и другие варианты".
Большое влияние на формирование подобных взглядов кайзера оказал
престарелый германский посол в Петербурге граф Пурталес. Пурталес, дуайен
дипломатического корпуса в С.Петербурге, занимал эту должность в течение
семи лет. Он был влюблен в Россию. Однако ему было известно, что в июле
1914 года в России бастовало полтора миллиона рабочих; он собственными
глазами видел баррикады на улицах русской столицы. Ссылаясь на эти
обстоятельства он неоднократно внушал кайзеру мысль, что Россия не будет
воевать. Сазонов писал: "Боюсь, он [Пурталес] способствовал тому, чтобы
его правительство пустилось в эту ужасную авантюру, утверждая, будто
Россия не выдержит удара". 28 июля он завтракал в британском посольстве
вместе со своим английским коллегой, сэром Джоржем Бьюкененом. Куря
сигару, Пурталес выразил свое отрицательное мнение относительно России,
как потенциального противника и признался, что именно так он и докладывал
кайзеру. Возмущенный Бьюкенен схватил гостя за плечо и воскликнул: "Граф
Пурталес, Россия настроена решительно". И тем не менее еще 31 июля в
доверительной беседе кайзер говорил о бацилле пассивности, поразившей, по
словам его посла, русский Двор и армию.
Вильгельм по-прежнему верил в успех политики нахрапа. Вернувшись 28
июля из плавания, он ознакомился с раболепным ответом сербов на ультиматум
Австро-Венгрии. Казалось, предположения кайзера блестяще оправдываются.
"Капитуляция самого позорного свойства, - ликовал он. - С капитуляцией
Сербии отпадает всякое основание к войне". И когда вечером того же дня
Австро-Венгрия объявила Сербии войну, кайзер удивился и расстроился. И
все-таки война была пока лишь Балканским кризисом. Если не вмешается в
события Россия, Германии нечего влезать в чужие дела. Именно с таким
настроением Вильгельм лично телеграфировал русскому императору: "С
глубоким сожалением я узнал о впечатлении, произведенном в твоей стране
выступлением Австрии против Сербии. Недобросовестная агитация, которая
велась в Сербии в продолжении многих лет, завершилась гнусным
преступлением, жертвой которого пал эрцгерцог Франц-Фердинанд. Состояние
умов, приведшее сербов к убийству их собственного короля и его жены, все
еще господствует в стране. Без сомнения, ты согласишься со мной, что наши
общие интересы, твои и мои, как и интересы других правителей, заставляют
нас настаивать на том, чтобы все лица, морально ответственные за это
жестокое убийство, понесли бы за это заслуженное наказание. В этом случае
политика не играет никакой роли. С другой стороны, я вполне понимаю, как
трудно тебе и твоему правительству противостоять силе общественного
мнения. Поэтому, принимая во внимание сердечную и крепкую дружбу,
связывающую нас крепкими узами в продолжении многих лет, я употребляю все
свое влияние для того, чтобы заставить австрийцев действовать открыто,
чтобы была возможность прийти к удовлетворяющему обе стороны соглашению с
тобой. Я искренне надеюсь, что ты придешь мне на помощь в своих усилиях
сгладить затруднения, которые еще могут возникнуть.
Твой искренний и преданный друг и кузен Вилли".
Телеграмма кайзера разминулась с посланием, направленным ему русским
царем 15 июля 1914 г.:
"Рад твоему возвращению. В этот особенно серьезный момент прибегаю к
твоей помощи. Позорная война была объявлена слабой стране. Возмущение в
России, вполне разделяемое мною, безмерно. Предвижу, что очень скоро,
уступая производящемуся на меня давлению, я вынужден буду принять крайние
меры, которые приведут к войне. Стремясь предотвратить такое бедствие, как
Европейская война, я умоляю тебя, во имя нашей старой дружбы, сделать все
возможное в целях недопущения твоих союзников зайти слишком далеко. Ники".
"Давление" о котором шла речь, исходило от русского генерального
штаба, который настаивал на объявлении всеобщей мобилизации. Сазонов,
услышав о бомбардировке австрийцами Белграда, перестал протестовать и
уступил требованиям генералов.
29 июля Вильгельм ответил на телеграмму русского императора:
"...Я считаю вполне возможным для России остаться только зрителем
австро-сербского конфликта и не вовлекать Европу в самую ужасную войну,
какую ей когда либо приходилось видеть. Полагаю, что непосредственное
соглашение твоего правительства с Веной возможно и желательно, и, как я
уже телеграфировал тебе, мое правительство прилагает все усилия к тому,
чтобы достигнуть этого соглашения. Конечно, военные приготовления со
стороны России, которые могли бы рассматриваться Австрией, как угроза,
ускорили бы катастрофу, избежать которой мы оба желаем, и повредили бы
моей позиции посредника, которую я охотно взял на себя, когда ты обратился
к моей дружбе и помощи. Вилли".
В ответ 16 июля царь предложил прибегнуть к помощи третийского суда в
Гааге:
"Благодарю за примирительную и дружескую телеграмму. Официальное
заявление, сделанное сегодня твоим послом моему министру, носило
совершенно иной характер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92