В красной гостиной он встретил Лили Ден. Взяв обе ее руки в свои,
он просто сказал: "Спасибо Лили, за все, что вы для нас сделали". Фрейлина
была потрясена переменами, которые произошли в государе. "Император был
смертельно бледен, - отметила она. - Лицо покрыто мелкими морщинками,
виски совершенно седые, под глазами темные круги. Он походил на старика".
Заметив выражение лица Лили Ден, государь грустно улыбнулся. "Пожалуй,
пойду прогуляюсь, - сказал он, - Прогулка мне всегда полезна"
Прежде чем выйти из дворца, Николай Александрович поговорил с графом
Бенкендорфом, который уведомил государя об условиях, поставленных
генералом Корниловым. Сначала генерал намеривался запретить царской семье
покидать дворец, но, зная о том, как необходим царю моцион, граф уговорил
Корнилова выделить узникам небольшой участок парка. Однако нужно было
всякий раз заранее оповещать об этом охрану. В первый день вовремя
предупредить коменданта не успели, и императору пришлось ждать двадцать
минут, пока появится с ключом дежурный офицер. Наконец Николай
Александрович вышел в парк. Из окон за происходящим наблюдали императрица,
Лили Ден и А.Вырубова.
Государь шел своим быстрым шагом по аллее парка. В эту минуты
бросившийся на встречу императору часовой преградил ему путь. Николай II
удивленно развел руками и двинулся в другом направлении. Появился другой
часовой, велевший царю повернуть назад. В следующую минуту монарха
окружило шесть солдат. Вырубова была возмущена: "Мы были готовы сгореть от
стыда за нашу бедную родину. В саду, около самого Дворца, стоял Царь всея
Руси, и с ним преданный друг его, князь Долгоруков. Их окружали шесть
солдат, вернее, шесть вооруженных хулиганов, которые все время толкали
Государя то кулаками, то прикладами, как будто бы он был какой-то
преступник, приказывая: "Туда нельзя ходить, господин полковник,
вернитесь, когда вам говорят!" Государь совершенно спокойно на них
посмотрел и вернулся во Дворец". Молча наблюдая за этой сценой из окна,
императрица лишь сжимала руку Лили Ден. "До сих пор я не понимала, что
такое мертвая хватка революции, - писала Лили. - Но увидев, что российский
император, владения которого простираются на тысячи верст, может гулять в
своем собственном парке лишь на пятачке в несколько метров, я это поняла
со всей отчетливостью".
Однако полный бурных событий день был еще впереди. Под вечер в ворота
парка ворвались три броневика, облепленные революционными солдатами из
Петрограда. Спрыгнув с бронеавтомобилей, они потребовали выдачи им Николая
Романова, который, согласно единодушному решению Петросовета, должен быть
заключен в Петропавловскую крепость. Охрана дворца не стала препятствовать
прибывшим, но на выручку бывшему монарху пришли офицеры, преградившие
незванным гостям вход во дворец. Получив отпор, революционные солдаты
пошли на компромисс. Бенкендорф нехотя согласился "предъявить" им
государя. "Найдя императора в детской среди больных детей, - вспоминал
престарелый граф, - я уведомил государя о том, что произошло и упросил его
спустится вниз и медленным шагом пройтись по коридору... Четверть часа
спустя он так и сделал. Тем временем комендант дворца, офицеры охраны... и
я встали в конце коридора, чтобы оказаться между государем и ворвавшейся
толпой мятежников... Коридор был ярко освещен, император медленно проходил
от одной двери к другой, и главарь заявил, что он удовлетворен
"предъявлением". Теперь он сможет успокоить тех, кто его прислал, сказал
он".
После того как броневики с грохотом скрылись во мраке ночи, судьбе
было угодно завершить этот роковой день еще одним мрачным эпизодом. Морис
Палеолог так описывает это событие:
"9/22 марта вечером гроб Распутина был тайно перенесен из
царскосельской часовни в Парголовский лес, в пятнадцати верстах от
Петрограда. Там на прогалине несколько солдат под командой саперного
офицера соорудили большой костер из сосновых ветвей. Отбив крышку гроба,
они палками вытащили труп, так как не решались коснуться его руками,
вследствие его разложения, и не без труда втащили его в костер. Затем, все
полили керосином и зажгли. Сожжение продолжалось больше шести часов,
вплоть до зари. Несмотря на ледяной ветер, на томительную длительность
операции, несмотря на клубы едкого, зловонного дыма, исходившего от
костра, несколько сот мужиков всю ночь толпами стояли вокруг костра,
боязливые, неподвижные, с оцепенением растерянности наблюдая
святотатственное пламя, медленно пожиравшее мученика "старца", друга царя
и царицы, "божьего человека". Когда пламя сделало свое дело, солдаты
собрали пепел и погребли его под снегом". Все случилось так, как
предсказал "старец", заявивший, что его убьют, и тело его не оставят в
покое, а предадут огню, прах же развеют по ветру.
Горстка преданных царской семье людей, которые остались во дворце,
чувствовала себя, по словам Вырубовой, словно потерпевшие кораблекрушение.
Группу эту, кроме самой Вырубовой и Лили Ден, составляли граф Бенкендорф с
супругой, князь Долгоруков, две фрейлины - баронесса Буксгевден и графиня
Гендрикова, наставник царевича Пьер Жильяр, оберлектриса государыни
мадемуазель Шнейдер, врачи Боткин и Деревенко. Оба доктора выбивались из
сил, чтобы вылечить великую княжну Марию Николаевну, у которой к кори
прибавилась еще и пневмания. Доктор Острогорский, детский врач, много лет
обслуживавший царскую семью не захотел больше приезжать из Петрограда под
тем предлогом, что "дороги слишком грязны".
Узники дворца были полностью отрезаны от внешнего мира. Письма,
которые отправлялись и приходили во дворец, не запечатывались: их
содержание проверял начальник дворцовой охраны. ВЕсе телефоны, кроме
аппарата, стоявшего в караульном помещении, были отключены. Пользоваться
им разрешалось лишь в присутствии офицера и солдата, разговаривать -
только по-русски. Все доставляемые во дворец посылки тщательно
проверялись, тюбики зубной пасты вскрывались, в кринки с простоквашей
залезали грязными пальцами, плитки шоколада разламывали на части. Когда
доктор Боткин пришел с визитом к великим княжнам, за ним увязались
солдаты, пожелавшие присутствовать при осмотре больных. Боткину насилу
удалось уговорить их остаться у дверей, пока он занимается пациентками.
Поведение и внешность охранников возмущали государя, ценившего в
солдате выправку и дисциплину. Косматые, нечесанные, небритые они ходили в
расстегнутых гимнастерках и нечищенных сапогах. При виде их распущенности
узники подчас не могли удержаться от смеха. "Однажды, - вспоминала
баронесса Буксгевден, - мы с великой княжной Татьяной Николаевной увидели
из окна такую картину. Один из наших караульных, решивший, что его
несправедливо назначили на пост, принес себе золоченое кресло из зала.
Откинувшись на спинку и положив винтовку на колени, он стал наслаждаться
природой. Я заметила, что для полного удовольствия ему не хватает только
подушки. Словно услышав мои слова, он сходил в одну из комнат, захватил
несколько подушек, лежавших на диване, и принялся читать газеты. Винтовка
валялась на земле". Со временем расхлябанность "стражей революции" начала
забавлять и государя. "Встав с постели, - рассказывал он однажды
императрице, - я надел халат и выглянул в окно... Часовой, обычно стоявший
перед ним, сидел на ступеньках. Винтовка выскользнула у него из рук - он
спал! Подозвав камердинера, я показал ему необычное зрелище и невольно
рассмеялся. Действительно, что за абсурд! Услышав смех, солдат проснулся...
и сердито посмотрел на нас. Мы отошли в от окна".
Свободные от дежурства солдаты беспрепятственно бродили по дворцу.
Проснувшись как-то ночью, баронесса Буксгевден увидела в своей комнате
солдата. Тот рассовывал по карманам лежавшие на ее туалетном столике
золотые и серебряные украшения. Больше других охрану интересовал
наследник. Кучки солдат то и дело появлялись в детской, задавая вопрос: "А
где Алексей Николаевич?" Пьер Жильяр описывает один из таких эпизодов:
"Я встретил с десяток солдат, бродивших в коридоре. Подойдя я
спросил, что им нужно. "Мы хотим видеть наследника". "Он лежит в кровати,
и видеть его нельзя". "А другие?""Они тоже больны"."А где царь?"."Я не
знаю". "Он пойдет гулять?""Мне не известно, но уходите отсюда, не надо
шуметь, чтобы не беспокоить больных". Тогда они стали выходить осторожно,
приподнявшись на носках и разговаривая шепотом".
В это время цесаревич особенно сблизился с наставником, швейцарцем.
Мальчик испытывал жестокое разочарование: старый его друг, боцман
Деревенко, оказался вором и предателем. Этот моряк, которому доверена была
жизнь наследника, решил воспользоваться возможностью сбежать, напоследок
унизив ребенка. Свидетелем этой сцены оказалась Анна Вырубова.
"Я увидела матроса Деревенко, который, развалившись в кресле,
приказывал Наследнику подать ему то то, то другое. Алексей Николаевич с
грустными и удивленными глазками, бегал, исполняя его приказания". -
вспоминала фрейлина. Деревенко сразу же ушел из дворца. Нагорный, второй
"дядька", возмущенный подлой изменой товарища, остался с цесаревичем.
Кинопроектор и несколько фильмов, подаренных наследнику до революции
фирмой "Патэ" скрашивали ему долгие месяцы плена. На правах хозяина он с
важным видом приглашал всех желающих к себе в комнату и устраивал там
киносеанс. Граф Бенкендорф, приходивший на такого рода просмотры, ловил
себя ан мысли: "Он очень умен, у него есть характер и доброе сердце. Если
бы удалось преодолеть недуг, и Господь даровал ему долгую жизнь, то
однажды он сыграл бы важную роль в возрождении нашей несчастной родины. Он
законный наследник, характер его сложился среди испытаний, обрушившихся на
его родителей, и под воздействием собственных невзгод. Да защитит его
Господь и вырвет его и его близких из лап фанатиков, во власти которых он
сейчас находиться".
После того, как дети поправились, родители решили продолжить их
образование, распределив учительские обязанности среди тех, кто был
налицо. По словам Жильяра, было решено, что "Государь возьмет на себя
историю и географию, Государыня - Закон Божий, Баронесса Буксгевден -
английский язык, г-жа Шнейдер - арифметику, доктор Боткин - русский язык,
а я - французский". На следующий день, по словам швейцарца, "Государь
приветствовал меня словами: "Здравствуйте, дорогой коллега!"
Спокойствие и кротость, неизменно отличавшие государя во время
заключения царской семьи, первым этапом которого было пятимесячное
пребывание под арестом в Царском Селе, вызвали неуважение одних и
восхищение других. С презрением к императору относились, как правило,
лица, отдаленные от него временем или пространством, которым было не дано
понять, как человек, низвергнутый с вершин власти, мог не поддаться
слепой, бессильной ненависти. Те же, кто все эти месяцы находился рядом с
Николаем Александровичем и видел в нем человека, кто знал его в пору,
когда он был облечен верховной властью и понимал, каким тяжким было для
государя бремя этой власти, от которой он не уклонялся, - такие люди
видели в этом спокойствии свидетельство мужественной и возвышенной натуры.
Ни для кого во дворце не было секретом, что свойственные императору
огромная выдержка и чувство достоинства на миг изменили ему, когда он
вернулся в Александровский дворец. Но он быстро преодолел слабость, и
снова его поведение стало примером для окружающих, надежным якорем для
всех приближенных. Пьер Жильяр отмечал: "Государь принимал все эти
строгости с изумительным спокойствием и величаем духа. Ни разу, ни слова
упрека не слетело с его уст. Дело в том, что одно чувство, более сильное
даже, чем семейные связи, преобладало в нем - это была его любовь к
родине. Чувствовалось, что он готов все простить тем, кто подвергал его
унижениям, лишь бы они оказались способными спасти Россию".
Николай Александрович с живым интересом следил за ходом войны и
политическими событиями, читая русские газеты, английские и французские
журналы, которые ему разрешили получать. По его просьбе священник
дворцовой церкви в молитвах просил Бога даровать победу русским и союзным
армиям, и когда тот молился за здравие Временного правительства, государь
истово крестился. Он страстно желал, чтобы армия была дисциплинированной и
сильной, а Россия оставалась верной своим союзникам. Видя собственными
глазами распущенность солдат, охранявших дворец, Николай Александрович был
встревожен разложением частей на фронте [(Один из офицеров,
присутствовавший на прощальной встрече служащих Ставки с царем, писал: "Не
верили в славное будущее революционного переворота ни старшие чины в
Ставке, - Клембовский, Лукомский, Кондзеровский и другие, не ожидала от
него ничего хорошего и вся армия, ее солдатская масса, которая без Царя
просто стала расходиться по домам и по пути производить беспорядки под
влиянием погромной агитации революционеров всех партий. Никому, кроме
Императора, русский солдат служить не захотел". ("Русская Летопись, 1922,
кн.3, с.90).)] Пьер Жильяр записал в дневнике слова государя: "Кажется,
Рузский вышел в отставку. Он просил (теперь не приказывают) идти в
наступление, - солдатские комитеты не разрешили. Если это правда, то
значит пришел конец всему... Какой позор. Защищаться, но не наступать -
это равносильно самоубийству.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92