и вот, улучив свободную минуту, он играет в домино.
Более того, письмо было написано не во время мятежа, а в тот момент,
когда, по мнению государя, в столице было спокойно. Письмо датировано 23
февраля (8 марта), когда в Петрограде произошли первые хлебные бунты.
Сообщения о беспорядках пришли в Ставку лишь 24 февраля (9 марта), и лишь
через день, 26 февраля (11 марта) царь узнал, что в столице серьезные
беспорядки.
Хотя император и отдохнул в течение нескольких недель в кругу семьи,
в Могилев он вернулся, так и не сумев восстановить ни душевные, ни
физические силы. До какой степени он надорвал свои силы, царь понял утром
в воскресенье, 11 марта. "Сегодня утром во время службы я почувствовал
мучительную боль в середине груди, продолжавшуюся 1/4 часа. Я едва
выстоял, и лоб мой покрылся каплями пота. Я не понимаю, что это было,
потому что сердцебиения у меня не было... Если это случится еще раз, скажу
об этом {профессору} Федорову". Описанные им симптомы, похоже, указывают
на коронарную недостаточность.
Если беспорядки, вспыхнувшие на улицах Петрограда, явились
неожиданностью для населения столицы, неудивительно, что царь,
находившийся в восьмистах верстах, оказался не более подготовлен или
прозорлив. Нужно сказать, что император располагал гораздо меньшей
информацией, чем петроградские обыватели, как ни в чем не бывало
продолжавшие ходить на званые обеды, посещать вечера и концертные залы.
Доклады, попавшие царю на стол, проходили по цепочке, начинавшейся
Протопоповым в столице и кончавшейся генералом Воейковым в Ставке. Как
Протопопов, так и Воейков сослужили своему государю плохую службу,
преднамеренно преуменьшая драматизм событий, принимавших серьезный оборот.
Протопопов делал это в личных интересах: ведь беспорядки, которые нельзя
было подавить, являлись доказательством его несостоятельности, как
министра внутренних дел. Воейков же был косным, лишенным воображения
военным чиновником, который не представлял себе, как это он вдруг войдет в
кабинет императора и сообщит, что началась революция.
С четверга 23 февраля (8 марта) до воскресенья 26 февраля (11 марта)
Николай II не получал никаких особенно тревожных известий. Ему лишь
сообщили, что в столице происходят "уличные беспорядки". "Уличные
беспорядки" императору были не в диковинку: за тридцать три года своего
царствования он повидал их немало. Подобными проблемами надлежало
заниматься таким лицам, как командующий Петроградским военным округом
генерал Хабалов и, главным образом, министр внутренних дел Протопопов.
Неужели императору всероссийскому, верховному главнокомандующему русской
армией подобает заниматься делами, с которыми справится и городская
полиция?
Ночью 26 февраля (11 марта) после того, как были выведены на улицы
войска, стрелявшие в толпу и в городе было убито двести человек,
императору сообщили, что волнения превращаются в мятеж. Царь тотчас
приказал Хабалову "немедленно прекратить беспорядки, недопустимые в
тяжелое время войны с Германией и Австрией". Той же ночью он пишет
императрице: "Надеюсь, Хабалов сумеет прекратить эти уличные беспорядки.
Протопопов должен дать ему четкие и определенные инструкции".
В понедельник, 27 февраля (12 марта) им были получены еще более
обескураживающие вести. "После вчерашнего сообщения из столицы я увидел
здесь много испуганных лиц, - писал царь. - К счастию, Алексеев спокоен,
но считает, что следует назначить очень энергичного человека с целью
заставить министров выработать решение таких проблем, как
продовольственное снабжение, железнодорожный транспорт, доставка угля и
т.д." Поздно ночью пришла тревожная телеграмма от императрицы: "Уступки
неизбежны. Уличные бои продолжаются. Многие части перешли на сторону
врага. Аликс". В полночь император повелел приготовить свой поезд, и в 5
утра отправился в Царское Село. Но он приказал ехать не кратчайшим путем,
а в объезд, чтобы не мешать движению составов, доставляющих провиант и
боеприпасы на фронт. Царь все еще не допускал мысли, что его присутствие в
столице важнее снабжения армии и голодающего гражданского населения.
В то время, как царский поезд продолжал двигаться в северном
направлении, проезжая мимо станций, на платформах которых застыли,
приложив ладонь к козырьку, местные начальники, поступали все новые
тревожные депеши. В телеграммах из столицы сообщалось о падении Зимнего
дворца и образовании Временного комитета Думы во главе с Родзянко. В 2
часа ночи 1 (14) марта литерный поезд подошел к станции Малая Вишера,
расположенной в ста шестидесяти верстах к юго-востоку от столицы и
остановился. В вагон вошел офицер и сообщил Воейкову, что путь перекрыт
мятежными солдатами, вооруженными пулеметами и орудиями. Воейков разбудил
царя, и начались поиски выхода из создавшегося положения: если нельзя
двигаться к Петрограду и Царскому Селу, можно будет повернуть на восток в
сторону Москвы, на юг, к Могилеву или на запад - в Псков, где находилась
штаб-квартира генерала Рузского, командующего Северным флотом. Был принят
последний вариант. "Хорошо, тогда едем в Псков", - согласился император.
В восемь вечера синий царский поезд медленно подошел к перрону
псковского вокзала. На платформе, где обычно выстраивался почетный караул,
находился только генерал Рузский и его начальник штаба генерал Данилов.
Войдя в вагон императора, Рузский сообщил, что весь гарнизон Петрограда и
Царского Села, включая гвардейские части, лейб-казаков и Гвардейский
экипаж, предводительствуемый великим князем Кириллом Владимировичем,
перешел на сторону мятежной Думы. Отряд Н.И.Иванова [(Неудачным, по
свидетельству А.И.Деникина, являлся выбор генерал-адъютанта Иванова.
"Трудно себе представить, - писал он, - более неподходящее лицо для
выполнения поручения столь огромной важности - по существу - военной
диктатуры. Дряхлый старик, честный солдат, плохо разбиравшийся в
политической обстановке, не обладавший уже ни силами, ни энергией, ни
волей, ни суровостью...". Действия Н.И.Иванова вполне подтвердили
справедливость этого отзыва генерала Деникина. Вот что рассказывает
А.С.Лукомский: "Генерал Иванов благополучно прибыл в Царское Село. Поезд
его никем задержан не был. По прибытии генерал Иванов, вместо того, чтобы
сейчас высадить батальон и начать решительно действовать, приказал
батальону не высаживаться, а послал за начальником гарнизона и комендантом
города".)], ранее направленный в Петроград для восстановления порядка,
добрался до Царского Села, где революционно настроенные солдаты стали
агитировать людей Иванова перейти на их сторону. Генерал получил
телеграмму от Алексеева, в которой тот извещал его, что порядок в столице
якобы восстановлен [(Е.Е.Алферьев указывает, что командиру 2-го батальона
лейб-гвардии Преображенского полка, по приказу императора направленному в
Петроград, Алексеев самовольно приказал "ввиду... наступившего спокойствия
в гор. Петрограде... полкам вернуться на свои позиции..." Эта телеграмма
была отправлена еще до отречения императора, в то же самое время, когда
ген.Рузский также самовольно отменил приказ Государя об отправке в
Петроград самых надежных войск для усмирения бунтовщиков.)] и что если не
произойдет дальнейшего кровопролития, монархия может быть спасена. Иванов
со своим отрядом вернулся в Ставку.
Известие о том, что его собственные гвардейцы перешли на сторону
мятежников, явилось тяжелым ударом для императора. Это было не только
предательством, но и доказательством того, что ему нечего надеяться на
поддержку гарнизона столицы. А возвращение отряда Иванова в Ставку
показало, что снимать с фронта новые части для посылки их в Петроград
нецелесообразно. Свобода действий императора все более ограничивалась и,
выслушав доклад Рузского, государь принял решение пойти наконец на
уступки. Он повелел телеграфировать председателю Думы, что согласен на
создание приемлемого для Думы министерства, предпочтительно во главе с
Родзянко, которое было бы наделено всеми полномочиями для решения
внутренних проблем государства. Выйдя из царского вагона, Рузский бросился
к телеграфу.
Среди шума и гвалта задержанный Родзянко посылал Рузскому полные
отчаяния телеграммы: "Его величество и вы не отдаете себе отчета, что
здесь происходит. Настала одна из страшнейших революций... Войска не
только не слушаются, но убивают своих офицеров. Ненависть к государыне
императрице дошла до крайних пределов. Вынужден был, во избежание
кровопролития, всех министров - кроме военного и морского - заключить в
Петропавловскую крепость. Очень опасаюсь, что такая же участь постигнет и
меня... То, что предполагается вами, уже недостаточно, и династический
вопрос поставлен ребром".
Родзянко не преувеличивал. В то утро было достигнуто соглашение между
Временным комитетом Думы и Советом, в результате которого было создано
ядро Временного правительства. Милюков, лидер кадетской фракции Думы,
получил портфель министра иностранных дел, Керенский, представитель
Петроградского Совета, стал министром юстиции; Гучков, лидер октябристов,
назначен военным министром. Но пост премьер-министра занял не Родзянко,
который был не угоден Совету, а князь Г.Львов, либерал и председатель
Земского союза. [(Один из мемуаристов называл кн. Львова "человеком с
лакейской душой и дарованиями повара". В своих воспоминаниях, написанных в
Париже, князь писал, что, находясь Екатеринбургской тюрьме, "он отличился
своими кулинарными способностями")] Родзянко продолжал принимать участие в
заседаниях правительства, но его влияние, как и влияние смой Думы, скоро
сошло на нет.
Родзянко не ошибался, заявляя, что время уступок прошло. И Временный
комитет Думы, и Совет согласились с тем, что царь должен отречься от
престола в пользу своего сына, регентом же станет великий князь Михаил
Александрович. Даже те члены Временного комитета Государственной Думы,
которые желали сохранения престола, - Гучков, Милюков и Василий Шульгин,
правый депутат Думы - пришли к выводу, что ради спасения монархии следует
пожертвовать Николаем II. М. Палеолог писал в своих мемуарах: "Бывший
председатель Думы, Александр Иванович Гучков, теперь член государственного
Совета, развил затем это мнение: "Чрезвычайно важно, чтобы Николай II не
был свергнут насильственно. Только его добровольное в пользу сына или
брата могло бы обеспечить без больших потрясений прочное установление
нового порядка. Добровольный отказ от престола Николая II - единственное
средство спасти императорский режим и династию Романовых".
По этому поводу руководители нового правительства уже успели
связаться с военными. 1 (14) марта, когда царский поезд подъезжал к
Пскову, Родзянко успел переговорить с генералом Алексеевым, находившимся в
Ставке. Алексеев согласился, что отречение царя - единственный выход и
пообещал выяснить мнение всех командующих фронтами. К утру 2 (15) марта
Алексеев сообщил результаты опроса генералу Рузскому, находившемуся в
Пскове. Мнение было единодушным: государь должен отречься. Командующий
Балтийским флотом вице-адмирал Непенин доложил:
"С огромным трудом удерживаю в повиновении флот и вверенные мною
войска. В Ревеле положение критическое, но не теряю надежды его удержать".
Великий князь Николай Николаевич, командующий Кавказским фронтом,
"коленопреклоненно" умолял государя отречься от престола.
К 2.30 2 (15) марта Рузский положил на стол перед государем
результаты телеграфного опроса генералов. Побледнев, император отвернулся
и подошел к окну. Отодвинув занавеску, выглянул наружу. В вагоне наступила
тишина. Все затаили дыхание.
Можно лишь догадываться, какие душевные муки испытывал в эту минуту
император. Однако ход его рассуждений понять нетрудно. Если пренебречь
советом столичных политических лидеров и генералов, то что ему остается?
По словам П.Жильяра, надо было "или отречься от престола или пытаться идти
на Петроград с войсками, оставшимися верными своему государю". Зная о
предательстве гвардейских частей и неудачной экспедиции генерала Иванова,
он понял, что последнее решение, без поддержки генералов, трудно
осуществимо. Но даже если найдутся верные войска и начнутся бои, в
опасности будет его семья, находящаяся в руках Временного правительства.
Ко всему, император не желал "начинать гражданскую войну в присутствии
неприятеля". Трудные годы царствования, усталость от войны, личные
эмоциональные перегрузки оставили свой след.
Но последним доводом в пользу отречения были рекомендации его
генералов. Для государя каждая их телеграмма перевешивала десяток депеш,
полученных от Родзянко. Ведь это были его соратники, товарищи по оружию.
Император любил армию, был искренне предан Родине. Ради победы России он
был готов отказаться от престола. [(Насколько царь ошибался, полагая, что
его отречение послужит победе русского оружия, видно из приводимой Пьером
Жильяром цитаты из книги начальника немецкого генштаба генерала
Людендорфа: "Революция повлекла за собою неминуемое уменьшение русского
военного значения, ослабила Антанту и облегчила нашу задачу. Наша ставка
могла без промедления получить значительную экономию в войсках и военном
снаряжении и в то же время могла предпринять перемещение дивизий".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92