"Милая Мэджи,
Любовно благодарю Вас за Ваше последнее письмо - простите за то, что
я такой ужасно недобросовестный корреспондент. Неделю у меня гостила
Виктория, мы с ней восхитительно провели время. Приезжала на три дня и
Элла, я с ней снова увижусь в Москве. Эрни с семьей приезжал к нам в Крым,
Вольдемар приезжал на 3 дня, гостил на "Штандарте" в Финляндии, а Ирен
приедет к нам в конце сентября в Спалу, в Польшу... На следующей неделе мы
отправляемся в Бородино и Москву, празднества будут ужасно утомительными,
не знаю как выдержу. После поездки в Москву весной я долгое время
чувствовала себя вконец измотанной - теперь, в целом, чувствую себя лучше...
Здесь у нас стояла одуряющая жара, почти ни капли дождя не выпало.
Если вам известны какие-то интересные исторические книги для девочек,
сообщите мне, поскольку я им читаю, да они и сами начали читать
по-английски. Они много читают по-французски, а две младшие сыграли
несколько сцен из "Мещанина во дворянстве", причем весьма недурно...
Четыре языка - это очень много, но они им нужны; нынешним летом к нам
приезжали немцы и шведы, и я заставила всех четверых дочерей завтракать и
обедать со всеми, для них это хорошая практика.
Я начала рисовать цветы, поскольку мне, к сожалению, пришлось
оставить занятия вокалом и музыкой, они для меня слишком утомительны.
Должна заканчивать. До свидания, да благословит и хранит Вас Господь.
Нежный поцелуй от Вашей любящей старой Р.Q. N III. Аликс".
Несмотря на наплыв гостей, лето 1912 года оказалось для императорской
семьи спокойным. Девочки взрослели: Ольге Николаевне исполнилось
семнадцать, Татьяне Николаевне пятнадцать, Марии тринадцать и Анастасии
одиннадцать. Алексей Николаевич, которому минуло восемь лет, являлся
источником радости и утешения для родителей. Он был жизнерадостен,
шаловлив и подвижен; за этот год здоровье его так укрепилось, что
государыня начала надеяться, что Бог услышал ее молитвы и сын поправится.
Через полтора месяца после приведенного выше письма, когда семья
переехала в Спалу, от этих надежд не осталось и следа. Осенью того года
Николай Александрович и Александра Федоровна стали свидетелями кошмарных
событий, происшедших в дебрях Беловежской пущи, которые оставили в душах
их неизгладимый след.
Празднества в Бородине, о которых упоминала императрица в письме,
были посвящены столетию великой битвы под Москвой, которую в конце концов
дал Наполеону фельдмаршал Кутузов. В ознаменование годовщины великого
сражения русские инженеры реконструировали поле битвы, воссоздав
знаменитые редуты, позиции французских и русских батарей, отметили места
проведения пехотных и кавалерийских атак. Император Николай II, верхом на
белом коне, медленно объехал Бородинское поле, на котором были выстроены
подразделения от полков, принимавших участие в знаменитом сражении.
Кульминационным моментом церемонии была встреча императора со 122-летним
бывшим фельдфебелем Войтинюком, участником битвы. Тронутый до глубины
души, царь крепко пожал руку подошедшему неверной походкой ветерану и
поздравил его.
"Там все мы прониклись общим чувством благоговения к нашим предкам",
- отметил государь в письме к родительнице от 10 сентября 1912 года.
Торжества завершились в Москве, которая сто лет назад горела на
глазах у Наполеона. Благодарственные молебны сменялись приемами, парадами
и процессиями. Император побывал в музеях, посетил праздничные балы, дал
смотр семидесяти пяти тысячам солдат и семидесяти двум тысячам учащихся.
Императрица, как и ожидала, устала от всех церемоний, в которых ей
пришлось участвовать. С каким облегчением вместе со всей семьей в середине
сентября села она в царский поезд, который повез их на запад, в Польшу,
где в Беловеже и Спале царская семья имела охотничьи дворцы. По дороге
была лишь одна остановка в Смоленске. Там состоялась встреча с местным
дворянством. В этот день, сообщил 10 сентября матери государь, "Алексей
незаметно выпил бокал шампанского и сделался после этого веселым и стал
разговаривать с дамами к нашему удивлению. Когда мы вернулись в поезд, он
все повторял свои разговоры в собрании, а также, что у него бурлит в
животе".
Охотничий дом в Беловеже, что на востоке Польши, был окружен
дремучими лесами площадью в 30 000 акров, где водились лоси и олени. Здесь
было единственное место в Европе, где еще встречались зубры. Царскую семью
ожидал приятный отдых. Император сообщал матери: "Погода здесь неважная:
теплая, но с частыми дождями. По утрам я езжу с дочерьми верхом по
отличным лесным дорогам". Алексей Николаевич, которому не разрешалось
участвовать в верховых прогулках, катался на лодке по озеру. Однажды,
неудачно прыгнув в лодку, он оступился и ударился об уключину внутренней
частью бедра. Доктор Боткин осмотрел место ушиба и обнаружил небольшую
припухлость чуть пониже паха. Ушиб оказался болезненным, и доктор уложил
мальчика на несколько дней в постель. Неделю спустя боль утихла, опухоль
спала, и лейб-медик решил, что опасность миновала.
Проведя две недели в Беловежской пуще, царская семья перебралась в
Спалу, в прошлом место охоты польских королей. "После часа езды по
песчаным дорогам, - вспоминает Вырубова, - мы приехали к месту назначения...
Деревянный дворец в Спале был мрачный и скучный. Внизу в столовой
постоянно горело электричество. Дворец был окружен густым лесом, через
который протекала быстрая речка Пилица... Дорогу Их Величества называли
дорогой к грибу, так как в конце дороги стояла скамейка с навесом вроде
гриба. Государь со свитой или один охотился на оленей. Уезжали они рано
утром... возвращаясь только к обеду... После обеда, при свете факелов,
Государь со свитой выходил на площадку перед дворцом, где были разложены
убитые олени".
Именно в этот самый период, когда Алексей Николаевич стал
поправляться после травмы, полученной при ударе об уключину, императрица
обратилась к П. Жильяру с просьбой начать с наследником занятия
французским языком. Это была первая встреча швейцарца с цесаревичем. Тогда
Жильяр еще не знал характера заболевания ребенка. Вскоре занятия пришлось
прервать. "С самого начала мальчик мне показался больным, - вспоминал
Жильяр. - Вскоре ему пришлось лечь в постель... Я был поражен бледностью
его лица и тем, что его несли на руках, словно он не мог идти
самостоятельно".
Как всякая мать, беспокоясь о здоровье сына, запертого в четырех
стенах мрачного дома, не видя солнца, без воздуха, государыня решила взять
его с собой покататься. "Я тоже была с ними, - вспоминала А.Вырубова. - Во
время прогулки Алексей Николаевич все время жаловался на внутреннюю боль,
каждый толчок его мучил, лицо вытягивалось и бледнело. Государыня,
напуганная, велела повернуть домой. Когда мы подъехали к дворцу, его уже
вынесли почти без чувств".
Осмотрев мальчика, доктор Боткин обнаружил сильное внутреннее
кровоизлияние (гематому) в верхней части ляжки и в паху. В то же день из
Спалы посыпался град телеграмм. Из Петербурга один за другим стали
приезжать врачи. Следом за профессором Федоровым и доктором Деревенко
прибыли педиатр Острогорский и хирург Раухфус. С их появлением в Спале
стало больше встревоженных лиц и озабоченных разговоров шепотом. Однако
никто из светил науки не мог помочь страдающему ребенку. Остановить
внутреннее кровотечение не удавалось, а болеутоляющие средства применять
было нельзя. Из поврежденных кровеносных сосудов в ткани продолжала
поступать кровь, образуя огромную гематому, которая захватила бедро, пах и
нижнюю часть живота. Нога была подвязана к груди с тем, чтобы увеличился
объем внутреннего резервуара. Но кровоизлияние продолжалось. То было
началом кошмара.
"Дни от 6-го до 10-го Окт. были самые тяжелые, - писал император
матери 20 октября 1912 года из Спалы. - Несчастный маленький страдал
ужасно, боли схватывали его спазмами и повторялись почти каждые два часа.
От высокой температуры он бредил и днем, и ночью, садился в постели, а от
движения тотчас же начиналась боль. Спать он почти не мог, плакать тоже,
только стонал и говорил: "Господи, помилуй".
"День и ночь он, Алексей Николаевич, кричал от боли; окружающим было
тяжело слышать его постоянные стоны, так что иногда, проходя его комнату,
мы затыкали уши, - вспоминала впоследствии А.А.Вырубова. Одиннадцать суток
государыня "не раздевалась, не ложилась и почти не отдыхала, часами
просиживала у кровати своего маленького больного сына, который лежал на
бочку с поднятой ножкой... Крошечное восковое лицо с заостренным носиком
было похоже на лицо покойника, взгляд огромных глаз был бессмысленный и
грустный". Страдая от невыносимой боли, ребенок говорил: "Мамочка, помоги.
Помоги пожалуйста". Государыня держала мальчика за руку, гладила ему лоб.
Обливаясь слезами, она молча молила Бога об избавлении сына от страданий.
За эти одиннадцать дней в золотистых ее волосах появились седые пряди.
И все же мать оказалась более стойкой, чем родитель цесаревича. "Я с
трудом оставался в комнате, - признавался император матери. - Но должен
был сменять Аликс при нем, потому что она понятно уставала, проводя целые
дни у его кровати. Она лучше меня выдерживала это испытание, пока Алексею
было плохо, - признавался государь. - Но зато теперь, когда, слава Богу,
опасность миновала, она чувствует последствие пережитого и на бедном
сердце ее это сказалось".
Вырубова писала, что однажды, войдя в комнату больного сына и услышав
его отчаянные стоны, "Государь выбежал из комнаты и, запершись у себя в
кабинете, расплакался".
Родители были уверены, что ребенок умирает. Мальчик думал так же и
надеялся, что именно это и произойдет. "Когда я умру, мне больше не будет
больно, мамочка?" - спросил ребенок. В следующую минуту, когда он
почувствовал облегчение, "Алексей Николаевич сказал своим родителям:
"Когда я умру, поставьте мне в парке маленький памятник".
И тем не менее, как ни казалось это странным Жильяру, на первый
взгляд все во дворце шло своим чередом. По-прежнему польские шляхтичи
ездили с царем на охоту. Вечером к гостям мужа выходила императрица,
ненадолго оставив больного сына - бледная, но внешне спокойная. Оба
супруга старались скрыть от посторонних не только страдания сына, но и
собственные муки.
Видя, что происходит, Жильяр едва верил своим глазам. Однажды вечером
после обеда его ученицы Мария и Анастасия Николаевны в присутствии
родителей, свиты и нескольких гостей должны были сыграть две сцены из
пьесы "Мещанин во дворянстве". В качестве суфлера швейцарец стоял с края
импровизированной сцены за ширмами, которые служили кулисами. Оттуда он
мог наблюдать за зрителями и подсказывать актрисам.
"Я увидел императрицу, которая сидела в переднем ряду и с улыбкой
беседовала с соседями, - писал учитель. - По окончании представления я
вышел черным ходом и оказался в коридоре перед комнатой Алексея
Николаевича, стоны которого отчетливо доносились до меня. Вдруг я заметил
впереди себя императрицу, которая торопливо шла, придерживая обеими руками
длинное платье... Я прижался к стене, и она прошла мимо, не заметив меня.
Лицо у нее было грустное, расстроенное. Я отправился в залу. Все там были
оживленные, веселые; ливрейные лакеи разносили подносы с прохладительными
напитками... Спустя несколько минут вошла императрица; выражение лица ее
снова изменилось, она улыбалась тем, кто суетился впереди нее. Но я
заметил, что государь, занятый разговором, встал таким образом, чтобы
можно было наблюдать за дверью, и когда мимо него прошла императрица, он
поймал ее полный отчаяния взгляд, предназначенный ему одному... Я остался
под глубоким впечатлением сцены, которая позволила мне осознать драматизм
этой двойной жизни".
Несмотря на все предосторожности, завеса таинственности начала
рваться. Петербург полнился слухами, один фантастичнее другого. Журналисты
гадали, что же произошло с наследником. В пространной статье в лондонской
"Дейли мейл" сообщалось, будто в мальчика метнул бомбу анархист и ранил
его. После того, как доктор Федоров предупредил императора, что не
прекращающееся кровоизлияние в область желудка может в любой момент
привести к роковому исходу, граф Фредерикс получил указание опубликовать
бюллетень о состоянии здоровья Алексея Николаевича. Но упоминания о
характере болезни в нем не было.
Официальное сообщение о тяжелом заболевании наследника престола
повергло народ в уныние. В огромных соборах и в скромных церквях молились
подданные об исцелении болящего цесаревича. Перед чудотворной иконой в
Казанском соборе день и ночь молились верующие. В Спале храма не было, но
в саду был натянут тент с походным алтарем. "Все наши люди, казаки,
солдаты и др. были такие трогательные: с первых же дней болезни Алексея
они попросили священника Александра Васильева Крестовоздвиж. общины,
законоучителя наших детей, отслужить молебен о его здравии на открытом
воздухе. Они просили его служить каждый день, пока Алексею не стало лучше,
- писал матери Николай Александрович. - Приходила масса поляков-крестьян,
и все плакали в то время, что он говорил проповедь! Столько мы получили
телеграмм, писем, образов с пожеланиями скорого выздоровления маленькому".
Не раз всем казалось, что наступает конец. Однажды во время завтрака
государю передали записку, присланную Александрой Федоровной, сидевшей у
постели больного сына.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92