На знаменитой Красной площади, свидетельнице
стольких исторических событий, толпа поносила царя и царицу, требуя
заключения царицы в монастырь, низложения царя, передачи короны великому
князю Николаю Николаевичу, провозгласив его Николаем III и повешения
Распутина, - писал в своих мемуарах М.Палеолог. - Шумные манифестации
отправились к Марфо-Мариинскому монастырю, где игуменьей состоит Елизавета
Федоровна, сестра императрицы и вдова Сергея. Эту женщину, которая все
свое время посвящаем исправительным и благотворительным учреждениям,
осыпали оскорблениями, так как население Москвы давно уверено, что она
германская шпионка и даже скрывает в своем монастыре своего брата,
великого герцога Гессенского". Великая княжна, одетая в светло-серое
монашеское одеяние, встретила пришельцев одна и предложила им осмотреть
здания и убедиться, что брата ее там нет. В этот момент у ее ног упал
булыжник. "Долой немку!" - закричала толпа, но подоспевшая вовремя рота
солдат разогнала ее.
Военные поражения, враждебные настроения среди жителей отразились и
на членах правительства. Генерал Сухомлинов, которому на этот раз не
удалось забавной шуткой ответить на вопрос, почему в армии катастрофически
мало орудий и боеприпасов, 20 июня был смещен. 27 июня царь заявил: "Я
ожидаю... от всех верных сынов родины, без различия взглядов и положений,
сплоченной, дружной работы для нужд нашей доблестной армии", - и добавил,
- что будет созвана Дума "для того, чтобы услышать голос российской земли.
Был создан Совет Обороны. Меры были полезные, но запоздалые. Сменивший
Сухомлинова новый военный министр генерал Поливанов - энергичный, резкий,
решительный человек - откровенно заявил своим коллегам по министерству на
заседании Совета Министров 16 июня: "Я считаю своим долгом сообщить Совету
Министров, что держава в опасности. Где кончится наше наступление, знает
один лишь Бог".
Видя отступление своих войск, государь вновь испытал настоятельную
потребность потребовать встать во главе армии. 16 июля, нервно расхаживая
по дорожкам Царскосельского парка вместе с сыном и Пьером Жильяром, он
заявил учителю: "Вы не поверите, как тягостно мне пребывать в тылу. Мне
кажется, что здесь все, даже воздух, которым дышишь, ослабляет энергию,
размягчает характеры... Там же - дерутся и умирают за родину. На фронте
одно чувство преобладает над всем: желание победить".
Пристальное внимание императора к любимой им армии имело еще одну,
менее возвышенную причину - враждебное отношение императрицы к великому
князю Николаю Николаевичу. Александра Федоровна никогда не жаловала этого
темпераментного, решительного воина, который был гораздо выше ростом ее
супруга. Она не могла простить великому князю его мелодраматический жест,
когда тот заявил, что застрелится на глазах у царя и Витте, если будет
подписан манифест, приведший впоследствии к созданию Думы. Она знала, что
благодаря богатырскому сложению и внешности воеводы прежних времен, на
фронте к великому князю относились, как к самому значительному
представителю императорской фамилии. Поговаривали, будто Николай
Николаевич не пресекал слухов, что ему суждено стать Николаем III. Хуже
того, великий князь люто ненавидел Распутина. Однажды старец, решивший
вернуть былое к себе расположение одного из самых влиятельных своих
покровителей, который и познакомил его некогда с царской семьей, направил
телеграмму великому князю, где предлагал приехать в Ставку, чтобы освятить
икону. Ответной депешей Николай Николаевич сообщил: "Приезжай, Гришка.
Повешу".
Распутин нашел способ расплатиться с могущественным противником,
"подобрав к тому ключи". В присутствии императрицы "старец" то и дело
намекал: дескать, главнокомандующий для того ищет популярности среди
армейских, отодвигая в тень государя, чтобы однажды самому предъявить
права на престол. Великому князю не будет удачи на поле боя, поскольку
Господь не желает благословлять его. Разве может Господь даровать ему
победу, раз он отвернулся от "божьего человека"? Если оставить в руках у
великого князя такую большую власть, он, скорее всего убьет "старца", но
что тогда станется с наследником, царем и всей Россией?
До тех пор, пока русские войска продолжали продвигаться, положение
великого князя было прочным. Но как только началось отступление, доверие к
нему стало падать. В течении всего лета императрица бомбардировала мужа
письмами, полными упреков в адрес генералиссимуса, инспирированных "божьим
человеком".
11 июня 1915 года: "Пожалуйста, ангел, заставь Николашу смотреть
твоими глазами... Пожалуйста, прислушайся к Его [Распутина] совету, когда
Он высказывается так серьезно и не спит ночей из-за этого. Раз ошибешься,
и мы должны будем за это поплатиться".
12 июня: "Как бы я хотела, чтобы Н[иколаше] - я знаю, что он далеко
не умен и, так как он пошел против человека, посланного Богом, его дела не
могут быть угодны Богу, и его мнение не может быть правильно... Над
Россией не будет благословения, если ее повелитель допустит, чтобы
человек, посланный Богом на помощь нам, подвергался преследованиям. Ты
знаешь, как велика ненависть Н[иколаши] к Гр[игорию]".
17 июня: "Это вина Н[иколаши] и Витте, что вообще существует Дума, и
тебе она причинила больше хлопот, чем радости. Ах, мне не нравиться, что
Николаша участвует во всех больших заседаниях, в которых обсуждаются
внутренние вопросы. Он так мало понимает нашу страну, но импонирует
министрам своим громким голосом и жестикуляцией. Я временами прихожу в
бешенство от его фальшивого положения... Никто не знает, кто теперь
Император... Похоже на то, словно Н. все решает, выбирает, сменяет. Это
меня совершенно убивает".
25 июня: "Мне противно, что ты находишься в Ставке... что слушаешься
советов Н[иколаши], а это нехорошо и этого не должно быть - у него нет
прав так действовать... вмешиваясь в то, что касается тебя. Все возмущены
тем, что министры отправляются с докладом к нему, как будто бы он теперь
Государь. Ах, мой Ники, все делается не так, как следовало бы, и потому
Н[иколаша] держит тебя поблизости, чтобы заставить тебя подчиниться всем
его идеям и дурным советам".
Государь не разделял опасений императрицы по поводу намерений
великого князя. Он его уважал и целиком (и вполне оправданно) доверял ему.
Однажды, посетив Ставку, Палеолог вздумал обсуждать в присутствии
главнокомандующего решения императора. Великий князь осадил посла, заявив,
что никогда не обсуждает решения его величества, если тот не соизволит
обратиться к нему за советом. Когда среди некоторых чинов армии поползли
слухи, распространяемые неприятелем, что незачем, дескать, русским воевать
с Германией, "в приказе по армии он [Николай Николаевич] объявляет низким
преступлением этот предательский прием врага и заканчивает так: "Всякий
верноподданный знает, что в России все, от главнокомандующего до простого
солдата, повинуются священной и августейшей воле помазанника Божьего,
нашего высокочтимого императора, который один обладает властью начинать и
оканчивать войну".
Император всячески пытался сгладить отношения между Александрой
Федоровной и великим князем. Царь осуждал супругу: "Голубка моя, я не
согласен с тобой, что Н. должен оставаться здесь на время моей поездки в
Галицию. Напротив, именно потому, что в военное время я отправляюсь в
завоеванную провинцию, главнокомандующий должен сопровождать меня. Он едет
со мной, а не я с ним".
Между тем, по мере того, как отступление русских войск продолжалось,
государь все больше укреплялся в мысли взять командование на себя. Видя
опасность, нависшую над армией и державой, император чувствовал себя
обязанным объединить гражданскую и военную власть и возложить на себя все
бремя ответственности за судьбы России. На заседании Совета Министров, во
время которого великий князь Николай Николаевич подвергся ожесточенным
нападкам за его методы руководства военными действиями, премьер-министр
Горемыкин предостерег своих коллег: "Я считаю своим долгом вновь напомнить
членам Совета быть чрезвычайно осмотрительными, говоря с императором
относительно Ставки и великого князя. Недовольство великим князем в
Царском Селе приобрело такой характер, какой может привести к серьезным
последствиям. Боюсь, ваши упреки могут послужить поводом к значительным
осложнениям".
5 августа пала Варшава. А.А.Вырубова вспоминала: "Я помню вечер,
когда императрица и я сидели на балконе в Царском Селе. Пришел Государь с
известием о падении Варшавы; на нем, как говориться, лица не было; он
почти потерял свое всегдашнее самообладание. "Так не может продолжаться, -
воскликнул он, ударив кулаком по столу, - я не могу все сидеть здесь и
наблюдать за тем, как разгромляют армию".
Три недели спустя государь и императрица неожиданно совершили
автомобильную поездку в Петроград. Сначала они отправились в
Петропавловскую крепость, где, посетив собор, на коленях молились у
гробниц царей. Оттуда поехали в Казанский собор, и несколько часов,
коленопреклоненные, молились у чудотворной иконы Казанской Богоматери,
прося помощи и наставления. Вечером того же дня члены Совета Министров
были вызваны в Александровский дворец. В тот вечер император обедал в
обществе царицы и Анны Вырубовой. Фрейлина писала: "Я обедала у Их
Величеств до заседания, которое назначено было на вечер. За обедом
Государь волновался... Уходя, он сказал мне: "Ну, молитесь за меня!"
Помню, я сняла образок и дала ему в руки. Время шло. Императрица
волновалась за Государя... Накинув шаль, она позвала детей и меня на
балкон, идущий вдоль дворца. Через кружевные шторы, в ярко освещенной
угловой гостиной были видны фигуры заседающих; один из министров, стоя,
говорил".
Все, без исключения, министры были против решения государя, указывая
на то, что если глава государства все свое время будет проводить в Ставке,
за восемьсот верст от столицы, это приведет к дезорганизации механизма
государственного управления. Они утверждали, что в случае военных
поражений и политических неурядиц вина будет возложена на государя.
Последний аргумент, к которому они прибегли, состоял в том, чтобы ни в
коем случае не отправляться на фронт в тот момент, когда армия терпит
поражение. По словам Вырубовой, выслушав "все длинные, скучные речи
министров", Государь сказал примерно так: "Господа! Моя воля непреклонна,
я уезжаю в Ставку через два дня".
Письмо царя, адресованное великому князю, было характерно для него.
Красноречивыми словами похвалы в своем послании с целью освободить
генералиссимуса с его поста государь сумел пощадить гордость великого
князя. Царский рескрипт гласил:
"Ваше Императорское Высочество! Вслед за открытием военных действий
причины общегосударственного характера не дали мне возможности последовать
душевному моему влечению и тогда же лично встать во главе армии, почему я
возложил верховное командование всеми сухопутными силами на Ваше
Императорское Высочество.
Возложенное на меня свыше бремя царского служения Родине повелевает
мне ныне, когда враг углубился в пределы империи, принять на себя
верховное командование действующими войсками и разделить боевую страду
моей армии и вместе с нею отстоять от покушений врага Русскую Землю.
Пути промысла Божьего неисповедимы, но мой долг и желание мое
укрепляют меня в этом решении из соображения пользы государственной...
Признавая, при сложившейся обстановке, необходимость мне Вашей помощи
и советов по нашему южному фронту, назначаю Вас, Ваше Императорское
Величество, наместником моим на Кавказе и главнокомандующим доблестной
Кавказской армии, выражая Вашему Императорскому высочеству, за все Ваши
боевые труды глубокую благодарность мою и Родины..."
Послание было вручено великому князю самим военным министром
Поливановым, приехавшим в Ставку. "Слава Богу, - просто произнес
генералиссимус. - Государь освобождает меня от тяжелой обязанности".
Приехав в Ставку, царь написал жене: "Пришел Н. с доброй, славной улыбкой
и спросил, когда я прикажу ему уехать. На следующий день за завтраком и
обедом он много говорил и был в хорошем настроении".
Отставка великого князя немцами была встречена со злорадством.
"Великий князь, - писал впоследствии Людендорф, - был поистине великим
воином и стратегом". И солдаты, и офицеры русской армии расстались с ним с
грустью, однако из-за летних поражений ореол вокруг имени бывшего
главнокомандующего поблек. В сиреневом будуаре Александровского дворца
низвержение генералиссимуса было воспринято, как большая личная победа.
Уезжая в Ставку, император захватил с собой полное восторга письмо
государыни: "Мой родной, любимый, Я не могу найти слов, чтобы выразить
все, что я хочу - мое сердце слишком полно. Я только хотела бы крепко
держать тебя в своих объятиях и шептать тебе слова бесконечной любви,
призывая бесконечное благословение... Ты бился в этом великом бою за свою
страну и престол один, храбро и с решимостью. Никогда раньше не видели в
тебе такой твердости... Я знаю, как дорого это тебе обходится... Прости
меня, умоляю, мой ангел, что я тебя не оставила в покое и так много к тебе
приставала, но я слишком хорошо знаю твой чудесный мягкий характер - и
тебе пришлось на этот раз его преодолеть, тебе пришлось выиграть бой
одному против всех.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92