А ныне они, кроме всего, позволяют нам заглянуть в душу
женщины, которую вряд ли кто-либо из ее современников понимал.
Александра Федоровна писала много. Начав письмо утром, днем она
добавляла абзац-другой, несколько страниц - вечером, а то и на следующий
день. Крупным почерком она писала супругу по-английски, используя тот же
телеграфный стиль, каким пользовалась для переписки с друзьями: с
орфографическими ошибками, множеством сокращений, пропуском и без того
понятных слов, запятыми и тире вместо прочих знаков препинания. И размер,
и стиль писем были не всегда удачными, ставили в тупик историков и
биографов. Читать их с начала до конца утомительно, а цитировать можно
лишь отрывки. Мысль, развиваемая во многих предложениях, а то и в абзацах,
вдруг выражается одной единственной резкой фразой. Если же фразы вырвать
из контекста, то разговорчивая женщина представляется нам безнадежной
истеричкой.
Характерной особенностью этих писем является пылкость любви
государыни. Несмотря на двадцать лет замужества она писала супругу словно
молоденькая девушка. Застенчивая и даже холодная на людях, всю пылкость
своей натуры императрица носила в груди старомодное поэтическое чувство
Викторианской эпохи.
Письма в которые она вкладывала лепестки лилий или фиалок, начинались
словами: "Здравствуй, мой милый", "Мой любимый", "Мое сокровище", "Мой
родной, любимый ангел". И заканчиваются: "Спи спокойно, мое сокровище...
Мне так хочется заключить тебя в объятия и положить голову тебе на плечо...
Я жажду твоих поцелуев, твоих объятий, в которые мой застенчивый Бэби
заключает меня лишь во мраке, и которыми живет его женушка..." Она
страдала всякий раз, когда император уезжал на фронт: "О, любимый! Как
тяжело было расставаться с тобой и видеть твое бледное лицо с большими
грустными глазами в окне вагона... Мое сердце рвалось к тебе. Ложась
спать, я поцеловала твою подушку и так мечтала, чтобы ты был рядом со
мной. Я представляю, как ты лежишь у себя в купе, и я наклоняюсь над
тобой, благословляю тебя и осыпаю нежными поцелуями все твое лицо. Милый,
до чего же ты дорог мне, хотелось бы облегчить тебе твою ношу. Сколь
велико возложенное на тебя бремя!
Императрица постоянно помнила об этом бремени: "Я... пытаюсь забыть
обо всем, глядя в твои прекрасные глаза... Столько печали и боли, забот и
испытаний... Так устаешь, но приходится держаться, быть сильным и готовым
ко всему... Мы не проявляем свои чувства, когда мы вместе. Каждый держится
ради другого и страдает молча. Мы столько пережили за эти 20 лет - и без
слов понимали друг друга". Хотя язык ее писем был похож на язык молодой
влюбленной девушки, Александра Федоровна не обманывалась на собственный
счет: "32 года назад мое детское сердце, исполненное искренней любви,
устремилось к тебе... Я понимаю, мне не следовало говорить этого, в устах
старой замужней женщины это звучит смешно, но я не могу сдержать себя. С
годами любовь усиливается, и время без твоего дорогого присутствия тянется
невыносимо долго. О, если бы наши дети были так же счастливы в их брачной
жизни!"
Письма супруги царь читал ночью перед сном. Его ответы, хотя и более
сдержанные, были, тем не менее, трогательными и нежными. "Мое любимое
Солнышко, - писал он, - когда я читаю твои письма, глаза мои влажнеют... я
представляю, как ты лежишь на своей кушетке, а я слушаю тебя, сидя в своем
кресле у лампы... Не знаю, как бы я вынес все это, если бы Господь не
даровал мне тебя, мою жену и друга. Я говорю серьезно. Иногда мне трудно
говорить о таких вещах, мне проще изложить свои мысли на бумаге из-за
своей глупой робости... Прощай, мое любимое, милое Солнышко... Нежно целую
тебя и детей. Навеки твой старый муженек Ники".
Сидя на балконе, императрица описывала смену времен года в Царском
Селе: "Солнце опустилось за деревья, повсюду мягкий туман, по пруду
плавают лебеди, на траву опускается роса", а позднее: "листья становятся
ярко желтыми и красными", затем: "розовое небо за кухней, деревья под
толстым слоем снега точно в волшебной сказке". Ранней весной царь писал из
Могилева: "Вчера вскрылся Днепр. Вся поверхность реки покрылась льдинами,
которые двигались быстро, но бесшумно. Иногда слышался грохот двух
сталкивающихся льдин. Это было великолепное зрелище". Несколько дней
спустя он сообщал: "Зазеленели березы, каштаны покрылись дымкой, скоро на
них распустятся почки. Вокруг такой запах. Видел двух собачонок, бегавших
друг за другом, а я стоял у окна и улыбался".
Зная, как муж скучает по детям, императрица подробно описывала их
жизнь: "У Бэби сейчас уроки, он два раза в день катается в санках,
запряженных осликом; он говорит, что твоя крепость начинает уменьшаться.
Мы пьем чай в его комнате, это ему нравится... Бэби страшно доволен твоим
бассейном, заставил нас придти и смотреть, какие штуки он выделывает в
воде. Все дочери умаляют разрешить им тоже покупаться в нем как-нибудь
вечером. Ты им разрешаешь?" Когда царь разрешил дочерям купаться в его
бассейне, императрица писала: "Девочки в диком восторге от того, что могут
купаться в твоем бассейне". А позднее: "Бэби съел уйму блинов... Бэби
научился хорошо играть на балалайке. Татьяна тоже. Я хочу, чтобы они
учились вместе... Мария стоит у двери и увы! ковыряет в носу... Чтобы
загореть, девочки ложатся на пол. И откуда взялась эта мода?"
Хотя работа в госпитале отвлекала императрицу от забот о собственном
здоровье, она по-прежнему страдала одышкой и передвигалась в коляске,
когда не находилась среди публики. У нее стали пухнуть ноги и болеть зубы.
Весной 1916 года зубной врач приходил к ней каждый день, иногда до трех
раз. Цесаревич страдал от частых кровоизлияний в область локтевого сустава
и коленей. Когда мальчик не мог передвигаться, императрица часами лежала
на кушетке в его комнате и обедала вместе с сыном. К вечеру боли у него
усиливались. "Он боится ночи", писала императрица. Чтобы развлечь брата,
его навещали великие княжны Ольга и Татьяна Николаевны.
"Бэби весь день был очень весел и радостен... Ночью он проснулся от
боли в левой руке и почти не спал с 2-х часов; девочки долго сидели с ним.
По-видимому, он работал ломом и переутомился. Он такой сильный, что ему
очень трудно всегда помнить о том, что ему нельзя делать сильных движений.
Но так как боль появилась внезапно ночью с такой силой, и рука не
сгибается, то я думаю, что это скоро пройдет - боль продолжается
обыкновенно три ночи. Я плакала в церкви, как дитя. Не могу слышать, когда
милый ребенок страдает", - писала она 6 апреля 1916 года.
Тем же вечером императрица писала: "Я провела весь день в комнате
Бэби, раскрашивала яйца, в то время, как мсье Г. читал ему или держал фен.
Он страдал почти все время, задремал на несколько минут, а потом опять
начались сильные боли. Самое лучшее - чтение, оно отвлекает на время
мысли, когда страдания не так велики. Вид его страданий делает меня
глубоко несчастной. Мсье Г. так добр и ласков с ним и прекрасно умеет с
ним обходиться".
Те, кто хорошо знал императрицу, ни на минуту не сомневались в ее
патриотизме. Война между Германией и Россией воспринималась ею как личная
трагедия: брат государыни, великий герцог Гессенский, служил в германской
армии, но сама она считала себя русской. Она рассказывала своей фрейлине,
что прожила в России двадцать лет. "Это родина моего мужа и сына, -
говорила она. - В России я была счастлива, как супруга и мать. Я всем
сердцем привязана к этой стране". И все же ее печалила и судьба Германии.
"Что случилось с Германией моего детства? - спросила она в беседе с Пьером
Жильяром. - У меня остались такие счастливые, поэтические воспоминания о
моих младенческих годах, проведенных в Дармштадте. Но во время более
поздних поездок мне показалось, что Германия изменилась, стала незнакомой
страной, какой я прежде не знала... Ни мыслями, ни чувствами я не могла ни
с кем поделиться". Вину за происшедшее она возлагала на кайзера.
"Пруссачество - это погибель Германии, - заявляла она. - Я ничего не знаю
о моем брате. Где он? Я дрожу при мысли, как бы император Вильгельм из
мести ко мне не послал его против России".
Находясь в столь сложном положении, императрица особенно беспокоилась
о репутациях обоих воюющих наций. Когда германские войска варварски сожгли
старинный город Лувэн, славившийся своей библиотекой, она воскликнула: "Я
краснею, что была немкой". 24 сентября 1914 года она писала государю: "Я
хотела бы, чтобы наши войска вели себя примерно во всех отношениях, не
грабили бы и не разбойничали, пусть эти гадости творят только прусские
войска... Я хотела бы, чтобы имя наших русских войск вспоминалось
впоследствии во всех странах со страхом и уважением, и с восхищением... Я
пристаю к тебе с вещами, которые меня не касаются, но я делаю это из любви
к твоим солдатам и их репутации".
Императрица тяжко страдала от того, что идет война, приносившая людям
столько мук и лишений. Как и многие другие, она желала одного - чтобы их
страдания были не напрасны: "Это вдвойне дает чувствовать страдания войны
и кровопролития. Но, подобно тому, как вслед за зимой шествует лето, так
после страданий и битвы пусть мир и утешение найдут свое место в этом
мире, и пусть вся ненависть превратится, и наша возлюбленная страна
разовьет свою красу во всех смыслах слова. Это новое рождение - новое
начало, очищение души и разума. Только надо их вести по прямому пути и по
правильной дороге".
Как и царь, пламенная патриотка, императрица была убеждена, что они с
государем олицетворяют великое национальное движение, охватившее всю
Россию. Она трудилась в госпиталях в ожидании победы, которая непременно
придет. Лишь весной 1915 года, когда надежда на скорую победу поблекла,
императрица, судя по ее письмам, впервые проявила глубокий интерес к
работе, выполняемой государем.
Объяснялся он ее заботой о государе. До мозга костей проникнутая
идеей самодержавия, веря, что единственно приемлемая форма правления в
России, Александра Федоровна опасалась, что ее нежный супруг, которого она
обожала за доброту и обаяние, ведет себя не так, как подобает самодержцу.
В апреле 1915 года она ему писала: "Извини меня, мой дорогой, но ты сам
знаешь, что ты слишком добр и мягок - громкий голос и строгий взгляд могут
иногда творить чудеса. Будь более решительным и уверенным в себе, ты
отлично знаешь, что правильно, и когда ты прав и не согласен с остальными,
настой на своем мнении и заставь остальных его принять. - Они [министры]
должны лучше помнить, кто - ты. Ты меня, наверное, считаешь назойливой, но
женщина порою яснее видит и чувствует, чем мой слишком кроткий друг.
Смирение - высочайший Божий дар, но монарх должен чаще проявлять свою
волю. - Будь уверен в себе и действуй - никогда не бойся - ты лишнего
никогда не скажешь".
В то же время она и советовала: "Будь самодержцем, мой родной... Будь
хозяином и властелином, ты самодержец".
Императрица предупреждала, чтобы супруг остерегался тех, кто, по ее
мнению, посягает на прерогативы императора. Неизменной мишенью ее критики
был великий князь Николай Николаевич; она продолжала поносить его до тех
пор, пока тот не пал. Одновременно нападкам императрицы подвергалась Дума.
"Дорогой, я слышала, что этот ужасный Родзянко и другие... просят
немедленно созвать Думу, - писала она в июле 1915 года. - Пожалуйста, не
разрешай, это не их дело, они хотят обсуждать вопросы, которые их не
касаются и которые внесут еще больший разлад - их нужно удержать от такого
шага". Вновь и вновь слышен в ее письмах один и тот же мотив: "Мы не
конституционная страна, и не смеем ею быть, наш народ недостаточно для
этого образован... Не забывай, что ты самодержавный император и должен им
оставаться. Мы не готовы для конституционного правления". Императрица
защищала не только прерогативы государя, но и права сына, будущего
монарха: "Ради Бэби мы должны быть твердыми, иначе его наследие будет
ужасным, а он с его характером не будет подчиняться другим, но будет сам
господином, как и должно быть в России, пока народ еще так необразован".
Следующий шаг, с точки зрения императрицы, был вполне естественным.
Ведя великую битву за спасение России и самодержавия, Александра Федоровна
нуждалась в мощном союзнике. Она была убеждена, что Распутин - "божий
человек", доказательством чему были его чудные молитвы, с помощью которых
он не раз останавливал кровотечение у наследника. И теперь, во время
войны, он был воплощением России: неотесанный, малограмотный, но набожный
и преданный царю. Отсюда нетрудно было заключить, что Господь повелел
Распутину провести Россию через военные испытания. Если она могла доверить
ему самое большое ее сокровище - жизнь сына, почему бы не положиться на
советы "старца" при назначении министров, командовании войсками и
управлении страной?
Осенью 1914 года влияние Распутина на обитателей Александровского
дворца ослабло. Император не мог простить "старцу", что тот был против
войны, которую сам он считал патриотической. Императрица с утра до вечера
работала в госпиталях. Однажды Распутин связался по телефону с Анной
Вырубовой и спросил, нельзя ли ему увидеть государыню. Фрейлина ответила,
что ее величество занята, и посоветовала позвонить через несколько дней.
Громко выразив свое недовольство, Распутин повесил трубку.
Но после одного из тех удивительных случаев, каких в жизни Распутина
было множество, влияние его на императрицу полностью восстановилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92