Рисунки были дивно хороши. Птицеобразный Уандор изрыгал пламя, сине-зеленые его крыла распростерлись на две страницы в полный разворот… Сказочная птица!
– Я научу вас санскриту, молокосос. Так будет намного удобнее.
– Это вы можете сказать, господин Состен! Он переводил по мере надобности.
Весьма причудливые корчи я должен был изображать, притом незамедлительно. Он очень настаивал: первоначально я изображаю любезность, потом мольбу, а в заключение – сладострастие… Ну, за работу, палочка!.. Так называемый Уандор украдкой подбирался по коридору… На корточках, на концах крыл, исподволь. Надо же произвести впечатление! Завернувшись в холстину, он собирался застигнуть меня врасплох… Я ахаю и охаю – такая неожиданность! – и сразу принимаюсь колотить – полный ритм во всю силу по кроватным стойкам, по пружинному матрасу, по стулу… И вот он кинулся, устремился, завертелся вокруг кроватей. Ни дать ни взять, бесы во плоти, точно сошедшие с гравюр. Он корчит мне рожи. Глядим друг другу в глаза. Лопнуть можно со смеху! Я прыснул… и прыснул в такт. Он просто взбеленился: все придется начинать заново, и по моей вине… Он в очередной раз выскакивает в коридор… Вот так разбег! Могучий порыв – и он взмывает в воздух. Точно взмахом крыльев переносится через обе кровати… и обрушивается – бабах! – на спину… Грохот, точно он свинцом налитой, а между тем не так уж и тяжел. Всю спальню тряхнуло. От боли он взвыл не своим голосом, жестоко ушибся. Похоже, спину себе повредил.
– Ох, Фердинанд! Ох, Фердинанд! Он мой, мой! Он у меня в руках, Фердинанд!
Ликование.
– В каком смысле твой?
– Я ощущаю его! Ощущаю!
Его корчит, катает по ковру. Он колотит руками, ногами, его мохнатое пузо ходит ходуном… То ввалится, то вспухнет, вздуется… Раздается пыхтение… Бурдюк, козий мех от волынки… Новый взрыв ликования:
– Он мой! Он мой!
Просто сам не свой:
– Я ощущаю его, ощущаю!
На губах у него пузырится пена, он рычит, взлаивает, точно пес. Вновь раздаются причитания:
– Он мой! Он у меня в руках, Фердинанд!
А сам тужится в немыслимом напряжении сил… Точно в самого себя уперся. Своротить себя во что бы то ни стало. С нечеловеческими усилиями он борется с собой посреди спальни, словно схватившись с великаном… Картина потрясающая!
Он исходит криком:
– Он мой, я держу его! Просто не по себе делается. Я его ободряю:
– Давай, давай!
И совет ему подаю:
– Ты ляг в постель!
Мне кажется, что так ему легче будет продолжать ужасающее борение.
– Да ляг же, ляг!
– Да нет, дурья голова! – вопит он мне в ответ. – Это Гоа!
Багровый от натуги, изнемогающий, разъяренный, вступивший в противоборство не на живот, а на смерть, стиснувший в объятиях самого себя!..
Вот те на, Гоа!.. Вот так неожиданность! Ждали-то не его, не его выкликали! Жестокий великан Гоа! Вот так промашка!.. Мне стали понятны его оторопь, его бешеная ярость. Ждали ведь Уандора, птицевидного беса Уандора, только не Гоа! Это было совсем другое… Гоа ждали во время других корчей, а он – возьми да заявись, хотя никто его не ждал… Какое вероломство! Ах, негодяй! А хватка у него беспощадная, костоломная. Я-то видел его страшные объятия!
– Говорю тебе, это он, Гоа! – восклицает он в пылу борьбы, кипя ненавистью к чудовищу, вновь и вновь, едва живой, опрокидывается на ковер, катается по нему с пеной на губах, натужно вскрикивает… Вот такие происшествия! Я глядел, трясясь от ужаса… Я не в силах был помочь ему… Битва с оболочкой, условным телом… И он был бессилен… «Сар в третьей степени!» – с трудом выговаривал он сквозь пену на губах.
– Он всюду во мне, всюду! Он проник в меня, Фердинанд, проник!
Жутко было смотреть на эти судороги, потустороннее беснование на ковре. Как он неистовствовал против самого себя, стиснутый Гоа…
– Он пробирается в меня, пробирается!
Теперь, высунув язык, он хрипел на ковре… как измученный, обессилевший, забитый до полусмерти пес.
Он изнемогал от телесной муки, совершенно нагой валяясь на полу…
– О, как он тяжек… тяжек, Фердинанд! – стенал он.
Гоа навалился на него в потусторонье, душил его непомерной тяжестью своей. Я старался поднять его, но тщетно. Хватал его за руку, изо всей мочи тянул к себе – и-и-и-оп! И-и-и– п! Но, придавленный к полу тяжестью демона, он стал неподъемен…
– Что же это, в самом деле? Хорош ты, нечего сказать!
– Не смей ухмыляться, остолоп! – грубит он мне. Его душил гнев, вот и икота напала.
Ой, держите меня, сейчас упаду!..
– Нет, не могу больше!
Я надрываюсь от хохота… И-а! И-а!.. В точности – осел… Не могу остановиться. Хорош же он был, валяясь вот так, брюхом кверху, на полу, едва живой, нагой, обросший рыжей шерстью!.. Нет, я сдохну сейчас!
Картина – загляденье!
Расплющенный воображаемой тяжестью, он просто шевельнуться не мог.
– Хватит, сыт по горло! Ложусь спать! – объявляю ему. Я был счастлив, что этому пришел конец. Опостылели мне эти скачки!.. Пусть околевает с голым брюхом!
Так нет же, не конец! Глянь-ка, он снова затрясся, его так и подкидывает… Извивается на полу, шалеет: глаза подкатываются, он бьется, катается из стороны в сторону… Приступ падучей! Склоняюсь над ним, спрашиваю:
– Где болит?
До чего он мне надоел!
– Я счастлив! – стенает он. – Я счастлив! Это Гоа! Он мой, он мой!
Чумовой!
– Где же он тут у тебя, цыпленочек мой? Где? Это я шутки ради.
– В теле, тупица! В туловище!
Подхожу, наклоняюсь над ним, прямо носом в шерсть: желательно мне узреть Гоа в его нутре. Может быть, заметно? Нет, ничего! А он все сильнее, все резче дергался.
– Ты, значит, в порядке! – заключаю я.
Пропало у меня всякое желание что-либо с ним обсуждать… Прекрасно! Состен в полном блеске! Браво, браво, дорогой Учитель!
И тут с ним приключаются жуткие корчи, в десять крат ужаснее прежних. Такое впечатление, что я подогрел в нем жар – довольно оказалось скупой похвалы. Он запрокидывается, изгибается дугой. Некая сила скручивает его так, что тело его образует кольцо… Он зубами хватает сзади собственные ноги, кусает себе пятки… Невероятно! Какая немыслимая гибкость! Как ему удается так согнуть себя? Я исторгаю вопль восторга… пытаюсь поцеловать его. Он грызет себе пальцы на ногах и вдруг, распрямившись, точно пружина, вскакивает на ноги! Вот тебе на! А рожа, а улыбка, а безграничный восторг!.. Как он счастлив!
– Дорогой мой малыш! Малыш мой! – молвит он. Как же он доволен!
И сразу шептать мне на ушко:
– Тише, тише! Он еще не привык! Главное, не толкать! Осторожно, он у меня в животе!
Словом, предупреждает.
– Малейшая глупость, колкость, лишнее слово, – и – пырх! – он уносится прочь!.. Самый ничтожный сбой – и он возносится на воздуси. Все, конец! Только его и видели!..
Да, очень нешуточное дело!
– Он в моем животе! Пусть привыкнет!
Вот такие у нас события, вот где причина его осмотрительности! Ну, что же, прекрасно!.. Лучше всего будет лечь спать. Довольно уже пантомимы! Антракт, перерыв!
– Давай-ка баиньки, Гоа! – бросаю ему. Это ему не понравилось.
– Ты что же, не веришь? Не веришь? Отвечай! Они вновь гневаются. Будь ты неладен!
– Ты не веришь? Насмехаешься?
Никак невозможно было ему видеть во мне скептика. Ему подавай веру безусловную!
– Да верю, верю, не сомневайся!.. Но ты в состоянии понять, что мне спать хочется?
Он так и подскочил, и снова бушевать, и снова изрыгать на меня брань:
– Спать ему, видите ли, охота! Нет, вы слышите? Обормот! Да он у меня в животе! Уши вянут слышать такое! Так вот что я тебе скажу: ты – пустое место. Он в моем нутре, говорю тебе! Всюду!
При сем он стучал по своей щуплой груди, по бедрам, по заду. И отзывалось гулко!
– О! О! Слышишь?
– Да, да, ты прав, Состен!
Не мог я вступать в новые препирательства – я спал, сидя, а он все задирал меня, пыхтел мне прямо в лицо:
– Он был мой уже в Бенаресе, слышишь? Был мой!..
И все в голос, чтобы я непременно слушал его.
– Он был мой целых две недели. Я знаю, чего можно добиться с его помощью. Дай мне трубку! Можно получить все, что пожелаешь. Слышишь? Ты – дух воплощенный! Ты достиг могущества в третьей степени! В третьей, слышишь?
Новая затея! Он хотел доказать мне истинность своего Гоа… Ну нет, на это я не клюну, хоть в лепешку разбейся!
– Говорю тебе, я познал его, познал! Я одержим им, он одержим мною!
Он расхаживал, придерживая живот обеими руками, от дверей к окну и обратно… Нет, концом еще и не пахло. Он весь дрожал, пылал от жара.
Я ему:
– Гляди, простынешь!
Он был наг и мокр от пота.
– Дай мне телефон! Телефон дай! Вынь да положь. Подаю ему трубку.
– Кто самый могущественный в Лондоне? – спрашивает он вдруг.
Я растерялся.
– Кого ты больше всех боишься? Я молчу как дурак.
– Сейчас увидишь, как это делается!
– Что ты замыслил? – спрашиваю.
– Не суетись, говорю не я, а Гоа! Он у меня внутри!
Он хлопает себя по лбу, по животу, по бокам. Хочет доказать мне, что он перестал быть сам собой, что он стал целиком Гоа, что он одержим… И поклон отвешивается в сторону окна. Такой чинный, такой чинный! Потом еще ниже… Очень глубокий поклон…
– Духи Ночи! – возвещает он.
Он настежь распахивает окно… Простынет насмерть! Еще два, три поклона.
– Гоа, Гоа! – трепещет он, сам с собой говорит, сам себя молит, вбирает себя, падает ниц, задрав зад.
Молитвенно взывает:
– Гоа! Гоа!
Как он худ – кожа да кости! – зад торчит востреньким кулечком. Он вновь принимается за свою гимнастику… десять, пятнадцать коленопреклонений.
Воздание почестей Гоа.
О, пошло дело: он встает в полный рост, радостный, бодрый, в полной готовности, опьяненный тайными токами и верой – верой браминской!
– Телефон, лоботряс! Давай сюда трубку! Теперь он уверен в себе. Ну, держись!
– Ну, так за какого фендрика возьмемся? – нетерпеливо осведомляется он.
Не возьму в толк, кого он может напугать, тем более по телефону.
– Нашлю на него порчу Мурвидиас, слышишь? Самую страшную! Под землей настигнет! Так кого возьмем в оборот, говоришь? Ты пока еще никого не назвал. Увидишь через недельку рожу этого ханурика! Нет, милый мой, ты не знаешь силу чар Мурвидиаса!
Вижу, что он лечит мне мозги, и тут меня осеняет:
– Позвони французскому консулу!.. Редкая сволочь!
Клянусь, тот действительно был мне гадок со дня памятного визита, когда он вышвырнул меня на улицу. Ах, гнида! Чтоб ему поленом в харю заехало, вот радость была бы!.. Вообще чем-нибудь потяжелее! Вот где пригодилось бы чародейство! Чтобы этого консула Франции, мать его так, на кусочки разодрало!
– Подай-ка телефонный справочник, гуляка! Сейчас увидишь, как я разделаю под орех этого гуся лапчатого! Через недельку сходишь взглянуть на своего консула Франции! Ты понятия не имеешь, что такое порча, какую я насылаю через Гоа! Только бы успеть воспользоваться токами Гоа! Дремать нельзя – чуть замешкаешься, и они уже забастовали!
Вдвоем роемся в справочнике, ищем номер.
– Bedford!.. French Consul… Bedford square… вот он: Tottenhem 48486!
– Спроси его сам! Говори!
У него самого не получалось. Я помогаю ему:
– Four.. Eight… Four…
А, вот и консульство. Передаю ему трубку.
– Соедините меня с консулом Франции, лично с консулом!
Сказано властно, безоговорочно.
На том конце провода замешательство. Кто-то мямлит:
– Да, в чем дело?
Он взъяривается: такого он не потерпит! Хватает трубку:
– Консул Франции, вы слышите меня?
– Консул Франции уже в постели! – раздается в ответ.
– В постели? В постели, говорите? Немедленно разбудите! На проводе президент! Президент, вы слышите? На проводе Раймон Пуанкаре! Пошевеливайтесь! Поворачивайтесь!
Лихо прозвучало. Вот это твердость! Какие могут быть сомнения?
На том конце провода сразу зашевелились, звук телефонных включений, настроек, звучащие наперебой голоса… А, вот и консул!
– Алло! Алло! Консул Франции на проводе!
– Алло! Алло! Это вы, господин консул? С вами говорит президент Пуанкаре!
Он шепнул мне: «Сейчас увидишь!», подмигивает: не бойся, мол, я уверен в себе.
– Алло! Алло! Это вы, господин консул? Прекрасно, благодарю вас! На проводе президент Пуанкаре! Я кое-что хотел сказать вам: дерьмо, дерьмо, дерьмо! Вы – паршивое дерьмо и сдохнете властью Гоа! Кушайте на здоровье!
И – бряк! – вешает трубку. Доволен до опису, в диком восторге, сигает, взбрыкивает козлом, откалывает ригодончик, гоняет нагишом вокруг ковра… Джига браминского победителя!
Вот он каков!
– Ты слышал? Слышал? Прямо в лоб! Троекратное дерьмо! Этого что, мало? С запасом хватит! На восемьдесят лет! С помощью Гоа это самое малое – от восьмидесяти до девяноста лет! Ну как, неплохо получилось? Ему теперь барахтаться до скончания века! Вот тебе бенаресская школа!
Как он гордился собой, этой телефонной победой! Он скакал кругами, отплясывая сарабанду блистательного торжества. Усталость как рукой сняло – резвая лань!
– Тройное дерьмо! – ликует он. – Тройное! Так-то, малыш, так-то! Может быть, у тебя еще какая-нибудь сволочь найдется? Кого бы еще отхлестать по мордасам? Давай живее, нельзя терять ни минуты!
Видно, на него накатило, полностью погрузило в транс Князя Флюидов.
– Он мне уже до костей добрался, до самых костей! Потрогай бедро! Более явного знака быть не может! Чего же лучше? Еще немного моления… Погоди, погоди!
Он вновь простирается, затем поклон… Еще пять, шесть раз… Духам Ночи в сопровождении обрядовых блеяний Гоа… Ну вот, теперь он в полной готовности, грызет удила.
– Можно начинать?
– Давай, колоти: тик, тик, так! Сейчас нашлю ему смертельную порчу! – возвещает он.
– Сейчас ему такая пакость приключится, что хоть вешайся, хоть под трамвай бросайся! Вот такие токи я на него насылаю! Излучай со мной!
Вот чего ему желательно. Какая уверенность в себе! Удивляет он меня. Может быть, в этом что-то есть? Может быть, он действительно обладает некой властью… как и те, кто занимается столоверчением? Тут призадумаешься. Уж очень у него уверенный вид. Сверхмагия – это лапша на уши, мошенничество и облапошивание… А может быть, он просто фокусник? Пакости на расстоянии? Было от чего придти в недоумение! На ком бы испробовать? Почему бы и нет?
– О, Нельсон! Гаденыш, каких поискать!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99