., знаменитую сцену из второго акта!..
Какой триумф! Нескончаемые аплодисменты! Разумеется, ее снова вывели! Это полиция!.. А публика была счастлива!.. Вопила от восторга! Стоя!.. Она повторила номер в другом месте… потом еще… из театра в театр… всегда неожиданно!., с балкона!., и весь зал поворачивался к ней… аплодировал! всегда после второго акта…
Она знакомилась с актерами, поднималась к ним в уборные… Личное общение с ними ее нередко разочаровывало… «Одно возбуждение, а души нет! but no soul..» Таков бывал ее приговор! Фотографий актеров не собирала, хоть бы и подписанных, отказывалась наотрез, даже от фотографии самого Бэрримора…
«Poor mortal soul!..» Бедная смертная душа!..
Так она его называла.
К артистам она испытывала жалость, пусть хоть знаменитые-раззнаменитые, считала их всех пигмееями, убогими человечками, затерявшимися средь великих шедевров… раздавленными текстом… Хорошо еще, в ярость не впадала!.. В театральном сезоне она ни одного спектакля не пропускала! На классику, как на работу… первая в очереди на галерку… иногда два-три раза в неделю… понятно, расход большой!.. Однако материально она ни от кого не зависела, что и подчеркивала при случае, ренту имела крошечную и пенсию, правда, вряд ли бы их хватило на удовлетворение всех ее «духовных» запросов и на светскую жизнь!.. Одеваться на них она бы не смогла… Работа «экономкой» у Титуса позволяла ей сводить концы с концами… иметь вечерние платья с выпивкой, не считая прочих прихотей, театров, музыкальных праздников, благотворительных вечеров… Она появлялась повсюду… А с началом войны мероприятий только прибавилось, тут и концерты для раненых, и выступления знаменитых виртуозов…
Она любезно соглашалась выполнять кое-какие поручения… оказывать Титусу разные услуги… Но именно услуги ему лично, она на этом настаивала… отнюдь не в качестве cлужанки!.. Помилуйте, какая же она служанка! Шляпы, вуалетки, перчаток она не снимала никогда, так и уборкой занималась, выряженная с головы до пят! с перьями, лорнетом, корсетом, высокими ботинками, ридикюлем…
– Пусть только прикоснется ко мне какой проходимец!.. – Она приходила в ярость от одной мысли о таких наглецах… выхватывала булавку от шляпы и замахивалась!., как кинжалом!..
Светские манеры не мешали ей все-таки немного подворовывать… самую малость!., сущие пустяки… она перепродавала их в базарные дни на Петтикоут-лейн и выручку пускала на мелкие расходы… на ерунду всякую, безделушки, Обрезки отрезков… Титус все ее подловить хотел… Понятно, он догадывался!.. Получалась вроде как игра… Он подозревал ее уже двадцать лет… При этом они прекрасно ладили… С той минуты, как она входила, он не спускал с нее глаз… до самого ее ухода! Чтоб ни одно ее движение, ни малейшее шевеление от него не ускользнуло, он с другого конца комнаты наблюдал за ней в бинокль, цейсовский, морской. Требовал, чтоб окна были открыты, пока она с мебелью возится, видеть хотел, что происходит, но только в эти минуты… Чтоб не ускользнула она с какой драгоценностью! с вещицей коллекционной. Он поднимался на самый верх лестницы, укутывался от сквозняков в три-четыре плаща… поверх парчи басурманской. Надвигал тюрбан пониже, сидел, скрючившись, на ступеньках с карабином на коленях и не спускал с Дельфины… глаз… бинокля, то есть… Так продолжалось часами…
– Дельфина! Дельфина! Hurry up!.. Поторопитесь! Дельфина!..
Она же нарочно поднимала смерчи, сирокко, ураганы пыли… окутывавшей их с головой. Он кашлял, харкал, задыхался, но не сдавался… Сидел себе на насесте и ругал ее на чем свет стоит…
Дабы высвободить немного места, она принималась утрамбовывать горы барахла, чем провоцировала новые обвалы… все рушилось!.. Ее накрывало лавиной, и начиналась свистопляска! она оказывалась погребенной под завалами… Приходилось вытаскивать ее из-под них… как я тогда клиентку… Кричать друг на друга они уже теперь не могли, задыхались от пыли… Страшнее всего, в смысле веса, была коллекция старинных доспехов, помещавшихся на стене слева, и еще зубоврачебные кресла, вставленные одни в другие… Если завалятся… тогда все! конец… Навопившись, наругавшись, задохнувшись, он решал положить безумию конец!..
– Стоп! Дельфина! Хватит! Я больше не могу!
Передышки просил!.. Тогда она открывала другое окно, в другом тупике, и в помещение врывался ветер… обрушивая все, что не рухнуло раньше!., теперь уже до следующей недели!.. Дельфина торжествовала на развале!..
Столько усилий понапрасну!
Милашке Дженни
Горя мало:
Не было ни пенни –
Королевой стала!
Пожалуйте куплетик! А уж довольна-то! Так Титусу и надо!.. Победа за ней!.. Клиентам уже надоедало ждать под дверью… они ворчали, хмурились…
Клабен кричал в сердцах:
– Да поторопитесь же, наконец, Дельфина! Вы же видите, я простужаюсь!..
Ей надо было еще поправить постель – немыслимую груду мехов… в самой глубине норы… Он никогда не покидал помещения, никогда не раздевался, ни шаровар не снимал, ни пелеринок, ни тюрбана, так во всем и зарывался под шубы собольи, выдровые, норковые… Сон его был тревожен: грабителей опасался… От сквозняков его защищала гигантская портьера-гобелен, как сейчас ее вижу, необъятную, она разделяла дом пополам, изображен на ней был «Блудный сын»…
Он кхекал, кашлял, хлюпал носом… будто вправду простужается!.. На Дельфину злился… Уборка между тем подходила к концу… оползни товара были кое-как остановлены… дрожащие склоны укреплены… Дельфина закрывала ставни, Титус зажигал шар водяной лампы… и еще курильницу, кадильницу византийскую, раскачивавшуюся под потолком… когда она начинала потрескивать и дымиться, он глубоко втягивал носом… после чего был готов приступить к торговле!.. Клиент усаживался напротив… завязывалась беседа… но тотчас прерывалась… «Оах! кхе! кха!..» – он разражался приступом кашля! «Астма! Астма разыгралась! сидеть вот так на холоде! в пыли!.. Мать честная!..» От астмы он чего только не перепробовал, всевозможные лекарства, все, что удавалось отыскать в рекламных объявлениях… и от эмфиземы тоже… все, что узнавала Дельфина из разговоров в округе с домохозяйками, страдающими этим недугом!., кроме того, средства, которые поставлял Клодовиц, мази, порошки, пузырьки всех размеров и цветов… Всякие новшества!.. Дельфина забегала в госпиталь и непременно возвращалась с каплями, с двумя-тремя ампулами новоизобретенного чудодейственного средства!.. Он все пробовал!.. Диковинные благовония и шарлатанские порошки… все перенюхал… самые одуряющие ароматы, самые гнусные зловония… абсолютно все, что потребляют от астмы… от удушья туманами… Когда прихватывало его! то-то в панику впадал!.. Видели б вы его глаза!., из орбит от ужаса вылезали!.. В критические минуты разогревал разных растений полные тарелки… Однажды сенегальской травы нагрел такой, что едкая вонь с ног сшибала, а на ночь какую-то толченую скорлупу нюхал… которую в трубке тоже курят… Чтоб задобрить его, чтоб он поменьше сквалыжничал насчет продления договора, клиенты чрезвычайную озабоченность его состоянием выказывали, о болезни его с ним заговаривали, расспрашивали о здоровье, сочувствовали, пастилки всякие приносили, таблетки эвкалиптовые, которые с сахаром жечь надо для ингаляций… Тоже вонища невообразимая! Он любым россказням следовал, что бы ни посоветовали, но улучшений не наблюдалось… Скорее, даже ухудшения… В носу у него хлюпало все сильней… особенно после той бомбы, когда ночью цеппелин прилетал; она разорвалось в Милл-Уолл, в полутора километрах от него, меньше даже!., все вокруг дрожало, дом его тряхнуло… он уже думал – конец!., его тогда приподняло из-под мехов, взметнуло в воздух и шмякнуло плашмя всем его весом! Ох! какая встряска! катапультация! Реакция наступила через день, у него сделался приступ, да такой сильный и острый, что, как прихватило его на нижних ступеньках собственной лестницы, так он и остался лежать-хрипеть!., язык на циновку свесил… воздух ртом ловит!., пролежал по меньшей мере двое суток, ни спуститься, ни подняться, ни вообще шевельнуться не мог, ни на помощь позвать… Лавка закрыта, ответить никому не в силах, клиенты ждали, ждали, да и подняли тревогу, соседей позвали, сторожей в парке, пожарных, чтоб те замок выломали, – думали, помер. Такой вот тип был.
У Каскада на него особенно не жаловались, находили, что он не самый большой жулик из себе подобных живоглотов, наживающихся на нищете, кровопийц, вампиров и прочих. Он, конечно, краденым не брезговал, но кто из его алчных собратьев не балуется перекупкой… и от Каскада ему тоже кое-что перепадало, но только по мелочи, безделицы всякие, барахлецо, которое девицы у клиентов лямзили, пустяки… в шутку вроде как… можно сказать, подарки… Каскад их не поощрял… воровок не любил… но поди им запрети… они за должное почитали все карманы обшарить!., там карандашик золотой!., там мундштук!., все что-нибудь приносили… а то даже и часы с цепочкой!.. Каскад этого в доме не терпел!., крик поднимал! Чтоб с глаз долой и немедленно! тотчас!.. Вот для чего нужен был Титус! ох, эквилибрист!.. никогда ни одного вопроса!., в переделку!., и – оп! с концами!.. А после тотчас забывал… И никаких накладок… ни единого обмана!.. А главное, не помнил ничего уже в ту же секунду!., ни предметов, ни девиц, кто принес!.. Все забывал с быстротой молнии! Он даже и с нами такой фокус проделывал!.. В лицо нас не помнил!.. То-то и было в нем привлекательного! память эта молниеносная!.. Через его лавку народу невесть сколько проходило… по пять человек, по десять! разные люди… и скромные, и вызывающие!., скандалисты буйные и жмоты-крохоборы… Беда, она не разбирает… но основу составляли, завсегдатаями у него были люди маленькие, народец разный из кварталов напротив… поденщики, рабочие, мелкие торговцы… Больше с того берега Темзы… Ист-Уолл… Уоппинг… Беклтон… отставников много, подавальщиц, морячек, ремесленников – кто только ни приходил… но немало было и людей с самолюбием, которым не хотелось, чтоб видели, как они тащат свой скарб в ломбард… Конкуренция у него была могучая! В Ист-сайде он не один такой существовал!.. На Майл-Энд ломбардов пруд пруди, в каждом доме по ростовщику, один на другом, дверь в дверь… никак нельзя, чтоб тебя тут в очереди видели. А вот у Клабена местечко укромное!., окон вокруг никаких, исключительно вид на парк… Кроме того, это ж целое путешествие, переправляться надо… И потом… если встретишь кого в аллее… неловкость почувствуешь… проще простого сделать вид… будто приехал погулять… и проходишь себе мимо с достоинством…
Клабен, как я уже сказал, с клиентами много не разговаривал… зато подолгу рассматривал товар, изучал подробнейше… бросал взгляд на пробу… потом поближе подносил и смотрел в толстую лупу… он на нее с такой силой… с такой страстью… налегал обвислой щекой, что валик жира накатывал на самое ухо… Он даже и про астму свою забывал… Хватал другую лупу… больше еще!., огромнейшую… чтобы лучше видеть… и так волновался, пока всматривался, что все кругом сотрясал: стол, лампу водяную, кресло… к тому же шепелявил, говорить членораздельно не мог, каша какая-то… Зубов у него мало осталось, да и то одни обломки, жевать нечем было… Дельфина ему все меленько рубила, особенно мясо, бифштексы по два шиллинга за шесть штук!.. Но клиентам своим он нравился, это факт, – может, из-за маскарада, казакина своего восточного и манер Али-Бабы, благовоний, гобеленов и так далее… Англичане любят, когда иностранец сохраняет самобытность… не играет в джентльмена, а остается, как есть, чудак чудаком… обезьяной, короче… Я ни разу не слышал, чтоб на Клабена кто-нибудь голос повысил, несмотря ни на что, на все поборы и лихоимства, а ведь какой скупердяй был, шакал из шакалов, отвратительный крохобор насчет процентов! Чтоб в долг, так никогда! ни дня не простит… ни пенни единого… жесточайший тиран в том, что касается сроков… должников как липку обдирал… даже тех доходяг, с кого и обдирать было нечего, добивал их и косточки обсасывал!.. И при этом сам же их и оскорблял! ноги об них вытирал за задержку, пусть крошечную! Слышать надо было его шепелявое шипение! Как он из голытьбы душу вытрясал! И нисколько это ему не вредило… напротив!.. Когда с ним тот приступ случился, что он чуть не помер, народу набежало, слетелись с разных концов города о здоровье его осведомиться, все со словами поддержки, с добрыми пожеланиями, цветами и фруктами… Иные из беднейших его клиентов, которых он раздел донага, все забрал – столы, часы, коврики, – все равно приходили его проведать… без обиды, без злобы, да еще новых клиентов приводили, знакомых своих, кто в нужде оказался… Он им даже «спасибо» не говорил… Приезжали издалека, тащились после работы в холод, стужу, дождь, град ради одного только удовольствия видеть, что сидит Кощей в своем логове, хрипит, сопит, ворчит, что не помер еще… Таким вот он магическим очарованием обладал. Говорил он с ними только о деньгах, никогда ни одного приветливого слова… Сказал – и точка… Кто наживается на нищете, пользуется уважением… перед ними заискивают, сюсюкаются с ними, что, дескать, они несчастненьких в гроб вгоняют!.. Бедняка прикончить не зазорно… Попользоваться чужим несчастьем на всю катушку, кровью харкать его заставить – вот в чем искусство, колдовство, высший класс! Остальное – болтовня!
Это что касается Титусова дома и самого хозяина… «Титус ван Клабен и партнер»… гласила цинковая табличка… «Три шара»… «Деньги в рост под залог и на слово»!., прямо на балконе желто-золотая вывеска… Никакого партнера я никогда не видел… сомневаюсь даже, что он существовал… А вот насчет «слова» – точно вранье!
Начинать работать Титус не спешил, открывал лавочку часам к четырем… а то и позже… Чтоб не нервничать, клиенты могли тем временем пройтись по парку… природой полюбоваться… прогуляться по лужайке до деревьев, до больших тополей поодаль… Понятно, в теплое время года.
Тут тебе игры, карусели, детки щебечут стайками!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99