– Уж не ваша ли бабеха?
– Замолчите! Пугает!
– Если бы вы не были до такой степени распущены… если бы у вас на уме было что-нибудь, кроме вашего козлиного блуда… вы, может быть… немного помогли бы мне. Мало того, что вы совсем юнцом стали инвалидом войны, у вас еще и чувства нездоровые!..
Вот, значит, что откопал! Глядит на меня в упор… прямо в глаза. Нездоровые чувства? Вот так кукарекнул, петушок! Ну, я его сейчас укорочу! Это уж он хватил… лишку! Но я креплюсь… надо бы отдышаться…
– Мы отправляем священную службу! (Но-о-о, поехали! Сел на своего любимого конька!) Вы никогда не понимали меня. (Ах, змея подколодная! Это его мучило!) Что бы я ни делал, все не по вас! (Прослезился.) Вы сводите на нет действие волн… мне от вас никакого проку! Вы одеты непроницаемой броней глупости!.. Моление Духам Гоа, Богоцарям третьего искуса! Я тысячу раз вам объяснял… но все впустую… Как же я малодушен! У вас один блуд на уме, один разврат!.. Порочного вертопраха… вот кого послало мне небо!
Я привожу его в полное отчаяние. Он горестно качает головой, со вздохом роняет:
– Подумать только, я одел его с ног до головы!
Я так и подскочил… Это он перегнул палку! Нет, это уж чересчур! Поганый его язык! Одел… меня? Меня точно под дых двинули. Гадюка семижальная! И все норовит из-за угла, поганец! На костюм поворачивает разговор, на ртуть… Всякое лыко в строку ставит! Подленько заговаривает мне зубы… Я молчу как последний дурак, а он, знай, долбит и долбит по темени. Жужжит своим пискливым голоском… разоблачает меня своими речами донага:
– Разумеется, вам и в голову не приходит! Любую ахинею проглотите, чего же еще ждать? Тупица – он и есть тупица! Вы как английский зритель – в восторге от любого спектакля… Воплощенное простодушие! Да за примером далеко ходить не надо – клюнул на ужимки этой девчонки!
Ух ты! Ух ты! К чему это он клонит? Куда сует свое рыло? И слушать не желаю! Чтобы заткнуть ему рот, я заверещал павлиньим голосом. Он уставился на меня.
– Ну, хватит, дед! Хватит прохлаждаться! Я должен сделать головокружительные успехи. Восхищаюсь вами, заискиваю перед вами! Нельзя терять ни секунды. Быстренько обучите меня вашему гавоту!
Я гоню его трудиться – он не такой злой, когда скачет.
Ладно, он согласен, договорились… Только мне придется скинуть одежку, всю, какая есть… а иначе – какие же прыжки? В этом заключена эзотерическая суть!
– Ну же, ну! Без дураков! Стаскивайте эти грязные штаны! Что за тряпье на вас напялено! Душа проступает сквозь кожу, молодой человек, а вы ее забором отгораживаете! Ваши штаны все давят. Формы, друг мой, все формы без исключения! Бог заключается в формах! Покажите все ваши формы! Догола! Дышим!
Новое требование – хлебом не корми его, дай покомандовать! Но в каком-то смысле он прав – давит… действительно давит… а на мне одежды-то почти нет… одни штаны… Снимаю их. Только какая разница, в штанах или без? Все равно стучать лучше я не стану, сразу начну сбиваться… Мне бы тонкие палочки, настоящие барабанные палочки, а не обломки зубных щеток… Малость получше было бы…
– Срочности нет! – сурово обрывает он меня. – Вам бы только тратить!
А-а-а, пропади ты! Приступаем. Он бросается вперед, начиная пляс. Повторяем всю сцену с бесами. Обольщение, серенада, дробные раскаты… Он в прекрасной форме… Плывет, колыша задом… зачаровывает нечистых. Между ягодиц торчат рыжие волоски, из подмышек тоже. Вот засеменил на цыпочках, сплетя руки гирляндой. Пришел черед колышущихся трансов. Он гипнотизирует бесов… Я грохочу… как сумасшедший. Наддаю еще. Моя партия… От восторга люциферовы исчадия пускают под себя… млеют, охваченные трепетом. Теперь они в прекрасном настроении. Нужно довести их до полной готовности… и тогда в пляс вступаю я. Таков устав эзотеризма. Чары… и более ничего. И вот на сцену выхожу я. Мне должно предстать в облике громовержца Гвендора Великолепного, Богоцаря! Двенадцать проворных щелбанов – отлетает двенадцать голов. Воспользоваться могуществом чар… То ли их околдовывает Состен, то ли одурманивают мои перестуки. Я расправляюсь с ними в подсознании… Стоит коснуться их, и они просто испаряются… вот какое от меня излучение… вот какая во мне гипнотическая сила!.. П-ф-ф! стук! пфр-р-р! Непобедимый юноша! Я, верно, вспыхивал, как молния, двенадцать раз подряд… Первый приз! Захватывающий номер программы – избиение бесовских отродий! А потом – раз! – и я снова сидел на своем месте с палочками. Ни секунды промедления! Вперед, к Апофеозу! Я гнал вовсю, трясся, как припадочный… а ему все мало!
– Нажми, малыш! Нажми! Что-то ты заплетаешься! Вечно недоволен.
– Это торжество победы, а не твоя кислятина!
Опять не так стучат мои палочки! Он был на таком подъеме, в таком накале, в такой горячке… точно сотня сорвавшихся с цепи бесов! А я чтобы поджимал его, чтобы вертелся волчком! Тело взмывает в воздух – фьюить! Для него это была, надо сказать, великая минута. В стремительном порыве он должен был промчаться над головами… подобно крутящемуся волчком метеору из костей… взброшенному ввысь быстротою… втянутому и взметнутому в глубь воздушной толщи вихрем непомерной силы, а я тем временем наносил им удары по голове. Это было нечто! Неистовствующий дервиш – волновой волчок… Я подстегивал его стуком и голосом, шипением разъяренной кошки – чф-ф-ф! чф-ф-ф! изображал жужжание бешено крутящегося волчка – бз-з-з! – дрожащее гудение молниеносного вращения – бж-ж-з-ж!.. Силою пламенной веры, «мистического переноса» он взмывал, извергался из пола. По замыслу, в настоящем представлении он пробивал потолок! Взлет во вращении. Его подкидывало ввысь волшебной силой вихря… Немыслимо! Это называлось Великим Переходом… прыжком в межмировое пространство. Он стремился в измерение. Он мне объяснял – именно так буквально и было написано иероглифами. Я должен верить ему… Как только ему покорится сила Тяжести, ему станет подвластно все, в этом он был совершенно уверен. Успех во всем – он срывал главный приз на мистическом празднике, получал самый большой выигрыш в Великой Игре, мог исчезать, когда только пожелает, становиться совершенно невидимым, становился кудесником головокружения, душою танца и удачи… Одно-единственное движение… и он незрим, пропал! Просто волшебник!.. Это вам не какая-нибудь чепуха на постном масле… стоило попробовать, особенно в наших обстоятельствах. И ему, вроде, тогда совсем нечего было бы опасаться – ни газов, ни полиции… вообще ничего. Он мог себе позволить что угодно… Он становился неуязвим для людей, любой стихии, любой силы – олицетворенная неприкосновенность, Богоцарь волн и необычайного могущества. Это он будет направлять стрелку компасов, как только будет «возведен в сан», «сподобится» волн… Все-таки сильное он производил на меня впечатление, и я по мере возможности помогал ему… что правда, то правда. Я выстреливал свои стуки такими очередями, что трескались обломки зубных щеток… Со страстью, от всего сердца… Старался на совесть. Вот только голосовое сопровождение сплоховало – у меня выходил не скользящий волчок з-з-з! а скребущий, тут он был прав. Четырнадцать раз начинал сызнова – он ведь впридачу ко всему еще и упрямый был. Вроде как пустячок, а все шло насмарку. Все упиралось в оттенки. Никогда ему не удастся взмыть, проломить потолок, все преодолеть, вознестись в зенит с моим царапаньем… ни за что ему не перенестись в метафизическое измерение… Надо, чтобы не скребло! Упрямец! Уперся, как осел! Таратоист хренов!.. Я завожу разговор на его любимую тему – многоцветную брахму, нашу эмблему Тара-Тое…
– Все испробуем, дед! Чудотворную розу!
Но только теперь хорошенько будем ее искать… хоть на краю света, черт побери! Если понадобится, хоть в небесных глубинах! Решено, ни перед чем не остановимся. Только прежде он должен победить, выдержать испытание шельмоватого Богоцаря! Так за дело, черт побери! Не время киснуть!
– Давай, летай, дед!
Ему приходилось начинать с самого начала.
– Шевели казенной частью! Пятнадцатый толчок!
Я тоже переживал, а куда денешься? И не надо ему было начинать! Без вздохов, без срывов!.. И правда, он точно бесноватый!.. Чуть что, чуть палочкой стукнул – он уже завелся… Теперь я командовал!
– Теперь костылем, дед!
Нет, я его точно загоняю… до смерти. Глядеть страшно, как с него льет – ручьями, ливмя. Прямо как под проливным дождем! Уже и стоять не может, задрав ногу… Зашатался, повалился. Ага, допрыгался, старый хрен! Хватит, поиздевался надо мной! Он лежит на боку… судорожно хватает воздух ртом… ревет, как бык.
– Подыхай, дед! – мило так говорю ему.
Свесив язык, он лакает, слизывает что-то на ковре…
– Ну, что, доигрались, дед? А теперь – спать!
Покамест ему незачем было очухиваться, а с него могло статься, и я бы ему всю морду расквасил…
* * *
После всех треволнений, свирепых коррид, «Фероциуса» и прочего, особенно пляски бесов… я был настолько взвинчен, настолько возбужден… что уже и сам не понимал, какие чувства испытываю. Всего боялся, боялся потерять все. Обожаю вас, люблю вас, моя маленькая святыня!.. Я обеспамятел от любви, лишился рассудка от страсти. Желания… чересчур кипучие для моих ран, моей попорченной головы. «Обожаю вас, люблю вас!» – повторял, твердил я. Так накатывало на меня – спасу нет… Ничего не жаль ради счастья… Как мне хотелось целовать ее! Еще крепче! Покусывать ее! Сделать ей больно, черт! Я все сделал бы, на все пошел… лишь бы она хоть немного обожала меня. «Ах, Фердинанд! Это вы! Один! Только вы!» Я изнасилую ее, провалиться мне! Как пить дать! Раз – и готово, охнуть не успеет! Я давно уже поджидал ее… она должна была сойти по этой лестнице. Не хватит же моего терпения… на целые часы! Мы собирались в город, побегать, порыскать вдвоем за покупками. Новое оборудование – моя забота. Ведь сколько добра переломали! Только не мог я больше заниматься этим в одиночку. Нет уж, дудки! С этим… кончено раз и навсегда! Отныне Вирджиния должна была сопровождать меня всегда и всюду – признак и знак недоверия доброго дядюшки. История с ртутью… во всех подорвала доверие ко мне. Я оказался слабым, безответственным, а вот Вирджиния – девочка серьезная… с чувством ответственности… сама добросовестность. На нее и было возложено присматривать за мною. Она должна была неотступно следовать за мной повсюду. Да здравствует моя надсмотрщица! Вот здорово! Я буду таскать свертки. Но-о-о, коняшка, вези железки! А она будет прогуливаться барышней… Ну, может малость пособит… Лондон я не очень хорошо знаю, а вдвоем ни за что не заплутаем. Да одно ее чудесное имя, Вирджиния, чего стоит!.. Все время буду звать ее по имени, чтобы ни на вершок не отходила, чтобы слушалась с полуслова… Нет, лучше мне слушаться ее! С радостью, с восторгом буду исполнять все ее приказы… в ту же секунду. Никогда больше не стану вредничать. Мой ангел-хранитель! Отрада моя! Душа моя!.. Но что-то она замешкалась… все не спускалась и не спускалась. Не догадывалась о нашей гонке, сколько нам с ней предстояло колесить на своих двоих. Но Вот, наконец… ее голос, ее легкие шаги. Вот она сама, моя чудная, моя ненаглядная! Сияние, чары и улыбка делают ее еще более прелестной, милой и радостной, чем в тот вечер… Какой? Вчерашний? Чем в то утро? Не знаю. Она ослепляет ценя… В глазах все меркнет и вспыхивает вдруг. Как я рад ее взгляду! Как люблю ее! Но она смеется, смеется… Все во мне застывает. Гляжу на нее. Жизнь остановилась. Издевается надо мной?.. Нет, смеется, потому что смех разбирает. Жизнь воскресает во мне! Я умираю по десять раз за секунду… Какое счастье! Я плыву! Я на небесах!
– Фердинанд! Фердинанд!
Иду, ангельский голос, иду! Вот он я! Уношусь в грезу.
– Пошли, Фердинанд!
Низвергаюсь с небес… Где опять была моя голова?.. Это же с лестницы!.. Малышка зовет, вот и все… Мои заботы, мои треволнения? Они кишат, ворочаются в голове, хватают за горло, душат… Их тьмы там, огромный клубок змей. Они вяжут мне руки… стискивают меня… не отпускают из дому… Заботы разрывают мою голову… Кино, вспышка! И я вижу… вижу разное!.. Только не двигаться… С рельсов поднимается Сороконожка… Я, вроде, говорил, что ждал такого оборота… Мерзкий канатоходец! Прикинулся кашицей… Готовит мне новую подлость… Нарочно кинулся, чтобы подловить меня… Вот и славно, что кашица. Гнусность гнусностью и останется! Я и сам сплошь из кашицы… и вся куча дряни, наполняющая мое «я», свирепо грызет внутри головы… Какая мерзость! Заливает всю насыпь! Чтобы в таком вот виде я целовал ее? Да я себе все лицо измажу! Это уже черт знает что! А эта тварь приближается… Все пальцы у меня липкие. Я показываю их Вирджинии, которая смотрит на меня с лестницы. Бедные мои пальцы! На какие только пакости не способна эта гадина… Она глядит на меня, да-да!.. И, как всегда, смеется. Не у нее же липкие пальцы… Да там и все остальные, только малышка не видит их… а они рядом… Смеется, как дурочка, забавно смотреть на мое лицо… но у меня есть причины корчить рожи… Но Нельсона она не знает. Он мелькнул, как молния одним прыжком перемахнул через семь ступеней… Нужно бежать за ним, но есть еще и другие, все другие. Узнаю их – голова у меня ясная. Среди них – невероятно жестокие личности! Ван Клабен больше не кашляет, вид решительный, прямо тигр! Он меня живьем располосует надвое. Вот так удар! Это происходит прямо за спиной Вирджинии… Я крикнул «хуа!» и схватился с ним… Похоже, как было с Гоа, только теперь дьявол – этот молодчик… Он кашляет мне в живот, чихает в меня, выворачивает кишки изнутри… Как только появился Сороконожка, у меня возникли предчувствия… А в ушах – Боро… гремит его пианино!.. Он играет… в восемнадцать рук… Жар у меня сильный, точно-точно… Хуже всего, что я закоченел стоя… Лечь мне ни за что не удалось бы, приходится торчать столбом и чувствовать… Смейся, смейся, плутовочка! Знала бы ты, что я слышу: разбитые клавиши играют «Отвагу», «Вальс Роз»… Сейчас спою. Делаю огромное усилие – не могу! Задыхаюсь, ноги дрожат, в глазах темнеет… Надо подавать кому-то знаки… Совсем ничего не вижу… Вирджиния, нежная моя Вирджиния!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99