https://wodolei.ru/catalog/vanni/Astra-Form/
Что это? Отчаяние стареющей в одиночестве женщины?
Она остановилась у тяжелого чугунного парапета. Мертвая, неподвижная вода — даже щепки не плавало на поверхности. Сырой ветер пронизывал насквозь. Юлия Сергеевна торопливо перешла улицу, лавируя в потоке несущихся машин. Одна из них круто объехала, взвизгнули тормоза. Борисову обдало бензином и сочной руганью,— шофер, наполовину высунувшись, грозил ей кулаком — она не заметила. Мраморные колонны. Вестибюль. Лифт. Ковровые дорожки. Пустынный роскошный номер. Двухспальная необъятная кровать. Бессонные ночи и гора искусанных окурков. Такие кровати она никогда не любила. Угрюмое, серое, неохотно вползающее в окно утро. Одинокий завтрак. Коридор. Бесконечные дорожки. Лифт. Колонны. Машина.
Дмитрий исписал несколько больших блокнотов; его сразу захватил энергичный, мускулистый темп совещания, деловая направленность. С трибуны говорили члены правительства, доярки, секретари обкомов, председатели колхозов и пастухи. Он видел, что многого совершенно не знает, его поражала страстность выступавших, он время от времени вспоминал совещание, собранное Дербенёвым в Осторецке в 1952 году. Резкие реплики из президиума, горячие, заинтересованные, без оглядок на авторитеты, выступления участников и не менее бурные схватки в кулуарах во время коротких перерывов. Полякову некогда было даже перекусить, он ходил от одной группы спорящих и обсуждающих к другой, он боялся упустить что-нибудь важное для себя,
вступал в разговоры с незнакомыми людьми, и никто этому не удивлялся. И, самое главное, к нему все ощутимее приходило чувство уверенности в себе. Это было похоже на то, как если бы солдат, неделю, месяц сидевший в окопе и видевший перед собой узкую полоску земли с одинокой обгоревшей березой и глинистым склоном оврага, с разбитым во время атаки танком, вдруг каким-то образом поднялся высоко над полем сражения и увидел весь фронт, крошечной частичкой которого он был. Он увидел бы, что грязи, страдания и крови гораздо больше, чем знал и предполагал до сих пор. И это не подавило бы его — наоборот, он уверовался бы в том, что не один, что его окоп очень важен, и не зря выступала на гимнастерке соль, не зря немели руки на черенке лопаты.
Однажды в перерыв Поляков, обгоняя других, спешил к буфету с твердым намерением поесть. Он не глядел по сторонам; бутылка пива и несколько бутербродов — вот что было нужно ему сейчас. И, однако, опять не удержался и остановился возле одной группы, окружавшей невысокую пожилую женщину с повязанной по-деревенски головой и со Звездочкой Героя на шерстяной вязаной кофте. Вокруг суетились репортеры со своими камерами; к ним привыкли и не обращали на них внимания. Дмитрий уже знал пожилую женщину — знаменитую рязанскую доярку — по ее вчерашнему выступлению. Она приехала на совещание рассказать о своей работе, и сейчас ее осаждали председатели колхозов, бригадиры и животноводы; она неторопливо и певуче рассказывала, и все записывали и забрасывали ее вопросами. Достал блокнот и Поляков, покосившись на буфет, повернувшись к нему спиной, чтобы не видеть.
— Сначала трудно было. Начинали с восьми — десяти литров, кормов не хватало. Корова, она и есть корова, ты ее покорми как следует быть, вот тогда она тебя отдарит. А еще порода много значит. Начали мы это дело ставить, пришлось и поволноваться, недоесть, недоспать. Рационы по-научному составили...
Она начала называть цифры, и вокруг задвигались, зашелестели блокнотами.
Поляков было тоже достал блокнот, послушал и спрятал его обратно. «Э-э, дорогая,— усмехнулся он.— Были бы у нас такие корма, и наши бы доярки — та жа Марфа Лобова — не хуже тебя рационы составили».
Прямо у него под ухом зажужжала кинокамера, и он охотно отступил в сторону, чтобы не мешать. Хлынувший из зала поток отрезал его от рязанской знаменитости, растворил в себе фотокорреспондентов, и молодого парня с кинокамерой, и знакомого усатого бригадира с Осторечья. Дмитрий стал пробираться к буфету.
— Послушай, Юля, хотел тебя спросить про Дербачева. Ты не знаешь, где он сейчас? Как до него добраться?
— Почему же? Работает в ЦК, здравствует.
— И сейчас в Москве? В приемной ЦК сказали, что он в длительной командировке и скоро не будет.
— Он в отъезде сейчас. Между прочим, Николай Гаврилович верен себе. Недавно за границей был, сельское хозяйство изучал.
— Знаю. Читал его статью в «Коммунисте». Так он здесь?
Юлия Сергеевна отхлебнула кофе, отставила. В буфете было много знакомых из соседних областей. В короткий перерыв главное — успеть поесть, заключительное слово затянется часа на четыре, не время сейчас для расспросов.
— Я точно не знаю.— И, ловя себя на нежелании сказать ему правду, поправилась:— Дербачев должен вернуться к пятому.
— Послезавтра, значит. Знаешь, помоги мне с ним связаться. Для меня очень важно. Помнишь, я тебе говорил? А к нему теперь не пробьешься. Я, конечно, попытаюсь сам, но я ведь могу и не дождаться.
— Отчего же? Попробую. Что ты хотел? Мне тоже надо к нему по ряду вопросов. Можешь передать со мной.
Он оторвался от бутерброда и внимательно на нее посмотрел.
— Конечно, если тебе самому не удастся.
И он понял, что зря попросил ее, и пожалел об этом.
Они ушли с первого отделения концерта. Последний вечер не хотелось тратить на привычную парадность обязательного в таких случаях концерта. Юлия Сергеевна предложила пройтись по ее любимым местам и улицам.
— Будем ходить, пока не устанем. Ты ведь первый раз в Москве.
Дмитрий молча кивнул, в который раз отмечая про себя неожиданную осведомленность относительно того, что касалось его жизни и привычек.
— Вот видишь, Дмитрий,— пошутила она.— Когда бы ты еще побывал? Не жалеешь?
— Нет. Много интересного. И все-таки нельзя стричь все колхозы под одну гребенку,— сказал он, возвращаясь к прерванной теме.
Ей не хотелось вступать в их давний спор, он мог занести бог знает как далеко, и она спросила:
— Ты еще ничего не сказал о моем выступлении.
— Хорошо говорила, дельно, умеешь. Даже не ожидал.
— Тебе всегда удавались сомнительные комплименты. Поразительная способность. Почему не ожидал?
— Ну, тот наш разговор после выборного собрания в Зеленой Поляне. Твои сомнения...
— Ты об этом... У меня одна просьба: давай, Дима, об этом сейчас не будем...
— Ты считаешь, я не должен помнить? Но, кажется, все приходит в норму, бури улеглись. Ладно, ладно, молчу!
Ее вера, ее сомнения... Кому это нужно?
— Хорошее выступление, думаю — реальное, трезвое. Ты знаешь, я как-то по-другому посмотрел. Честно говоря, мне ведь не очень по душе эта твоя ГЭС.
— Благодарю, товарищ Поляков,— серьезно поклонилась она.
— Чего там, пустяк, Юлия Сергеевна. Вот еще что заметил: в президиуме понравилось. Одно место, я помню, где ты говорила о необходимости подбора в председатели колхозов честных и деловых людей. Помнишь? Приводила примеры, когда проходимцы разваливали колхозы.
— Из президиума реплику подали: что-то о деятелях, готовых взяться за все, лишь бы руководить.
Юлия Сергеевна оживилась на минуту и снова замолчала, напряженно вслушиваясь.
— Мне тоже кажется. Сами себя в буддистов превратили. Если подумать, так сами создали специальную касту руководящих. Попадет человек в такой разряд — и жизнь его до конца дней налажена. Провалится в одном месте — в другое. Из партийных работников — в общественные, из общественных — в хозяйственные. От физиков — к шахтерам, от шахтеров — в медицину. Затем и в искусство, в литературу — везде он руководит. А иногда ведь дурак дураком, хоть топором теши. Не правда ль, доблестный путь? Солидная пенсия, почетная старость, уважение общественности.— Поляков засмеялся. — Учит, как уголек давать, хлеб сеять, книги писать — везде руководит. Я теперь на коне — председатель. Вот недостаток — думать много приходится. Со временем такая необходимость отпадет, и тогда...
— К сожалению, думать везде нужно. Смотри-ка, и ты разговорился?
— Нервное возбуждение.
— Вот новость. У тебя? Он засмеялся:
— По-моему, ты должна быть довольна, интересные цифры. Оказывается, наша область далеко не на последнем счету. Если взять в среднем три тысячи пятьсот литров...
Ее цифры... Неужели она живет ради них? И этот разговор ради них, и этот вечер?
Борисова поежилась, рассмеялась.
— У тебя навязчивая идея. Филиал совещания ЦК на Гоголевском бульваре. Прения по докладу: слово имеет председатель колхоза «Зеленая Поляна» товарищ Поляков. Я же тебя просила.
Сгущались сумерки; мимо, смеясь, пробегала молодежь, беззаботная, счастливая, и Юлия Сергеевна со страхом думала о той минуте, когда нужно будет сказать «до свидания» и остаться в пустом номере с огромной кроватью, с атласным желтым одеялом, которое многократно отражалось в больших зеркалах напротив. Дмитрию до нее нет никакого дела, весь вечер он будет говорить о колхозе, советоваться о перспективном плане, вежливо проводит до дверей, вежливо подождет, пока она закроет за собой дверь, потом отправится к себе. Дверь скрипнет — она уже не один раз просила что-нибудь сделать с дверью.
Так всю неделю, пока идет совещание. Ему безразлична ее жизнь за дверью в пустом двойном номере «люкс», он делает вид, что ничего не замечает. Теперь она уверена: он далеко пойдет и сможет многое. Он одержим своими планами, и она поневоле увлекается, поневоле спорит. А в сущности, какое ей дело до его планов? Просто не умерла еще та детская нелепая привязанность к нему. Хватит себя обманывать. А подумать — так смешно... Она еще любит, еще к кому-то привязана.
Они прошли мимо собора, обогнули Кремль и углубились в путаницу улиц и переулков. Поляков замолчал и шел, поглядывая по сторонам, всматриваясь в лица прохожих.
— Что с тобой, Юля? — мягко спросил он наконец, когда они забрели куда-то во двор, окруженный со всех сторон высокими обшарпанными зданиями.
Она тихонько сжала его руку, и он понял: просит молчать. Они стояли словно на дне глубокого колодца и смотрели на далекое угасающее небо. За каждым светящимся окном шла своя жизнь, скрытая от посторонних взглядов. К ним подошел высокий старик в теплом пальто.
— Вы кого-нибудь ищете?
Они посмотрели на него, не понимая, и он вежливо извинился, приподняв шляпу. Они прошли через двор, вышли на другую улицу, на глаза им попалась вывеска кафе. Они переглянулись и вошли. Дмитрий нагрузил круглый поднос сосисками, пивом, паюсной икрой, прихватил компот из чернослива. Юлия Сергеевна сидела за столиком и, наблюдая за ним, улыбалась. Ей не хотелось есть, но настроение как-то переломилось, и она вместе с Дмитрием пила пиво, делала бутерброды.
— Сейчас бы посмотреть что-нибудь веселое...— неожиданно сказала она.
— А мне, знаешь, и так весело.
Он взял ее за руку у локтя, указал глазами. В дверь ломился тучный, с багровым лицом человек; такая же объемистая женщина в белой форменной куртке стояла насмерть — кафе закрывалось. Разговор зашел уже о жалобной книге, женщина в куртке, сверху перегибаясь через плечо настойчивого посетителя, пронзительно звала милиционера.
Юлия Сергеевна засмеялась и тут же примолкла. Женщина оглянулась на нее, ухватившись за ручку, потеснила тучного человека, захлопнула дверь и поплыла по залу. Проходя мимо, она приостановилась, оглядела Юлию Сергеевну и сказала Дмитрию:
— Вы, гражданин, не очень-то рассиживайтесь со своей девушкой. Закрывать надо.
Юлия Сергеевна смеялась в кулак, улыбались и за соседними столиками. Улыбаясь, Дмитрий становился моложе и проще.
В заполненном тенями номере они не сразу включили свет. Обоим было неловко: пришедшее им в холле гостиницы внезапное решение скоротать остаток вечера за чаем казалось сейчас надуманным и смешным. Дмитрий снял пиджак. «Можно? Ужасно тесный!» — смущенно улыбнулся он Юлии Сергеевне и остался в клетчатой рубашке, которая очень шла ему. Если бы не седеющие виски, он казался бы сейчас совсем молодым, не старше тридцати. «До чего же я его не знаю,— подумала Юлия Сергеевна.— Вот с ним действительно встречаешься всякий раз впервые».
Она с любопытством обежала комнату: аккуратно увязанные пачки книг, свертки, мешочки с семенами, арифмометр, портативная пишущая машинка, еще несколько незнакомых аппаратов в футлярах, высоких и плоских, какие-то папки, расчеты, чертежи. «Ничего-то я о нем не знаю»,— снова грустно подумала Юлия Сергеевна, а вслух сказала полунасмешливо:
— Сразу видно, руководитель современного типа. Тут тебе все налицо. Кругозор, запросы, размах.
Дмитрий оторвался от своего занятия — он расчищал стол от свертков и пакетов — и внимательно посмотрел на нее. Она с вызовом встретила его взгляд и, чувствуя, что краснеет, натянуто улыбнулась.
— Брось издеваться, тебя что-то тревожит. Никак не докопаюсь что.
— А чай? Как обстоит с нашим чаем?
— С чаем нормально, чай будет через десять минут,— сказал он, возвращаясь от коридорной.— Вот только...
— Да?
— Есть бутылка «КВ». Как высокое начальство, снизойдет?
— Снизойдет, отчего же?
— Тогда закажем ужин? Ведь сосиски не в счет.
— Ничего больше. Никого не хочется видеть, не хочу людей. Тебя не касается,— ответила она на вопросительный взгляд Дмитрия.— Чужих людей.
— И много их у тебя?
— Все. Почти все,— поправилась она.— А своих нет, не обзавелась.
— Что я должен сказать? Что ты еще молодая и все впереди?
Дмитрий с неловкой бестолковостью топтался у стола, и Юлия Сергеевна, оценивающе наблюдавшая за его неумелыми хлопотами, поднялась и решительно его отстранила:
— Эх ты, мужчина! Займись лучше приемником.
Она незаметно и быстро накрыла на стол, нарезала колбасу, кекс и сыр, вымыла стаканы, разлила чай.
Они сидела друг против друга в низких креслах у приемника. По просьбе Юлии Сергеевны Дмитрий выключил верхний свет, и холодный, казенно убранный номер в мягком свете торшера стал уютнее и теплее. Никелированный пузатый чайник с тоненькой струйкой пара и накрытый стол делали его почти домом, их общим домом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
Она остановилась у тяжелого чугунного парапета. Мертвая, неподвижная вода — даже щепки не плавало на поверхности. Сырой ветер пронизывал насквозь. Юлия Сергеевна торопливо перешла улицу, лавируя в потоке несущихся машин. Одна из них круто объехала, взвизгнули тормоза. Борисову обдало бензином и сочной руганью,— шофер, наполовину высунувшись, грозил ей кулаком — она не заметила. Мраморные колонны. Вестибюль. Лифт. Ковровые дорожки. Пустынный роскошный номер. Двухспальная необъятная кровать. Бессонные ночи и гора искусанных окурков. Такие кровати она никогда не любила. Угрюмое, серое, неохотно вползающее в окно утро. Одинокий завтрак. Коридор. Бесконечные дорожки. Лифт. Колонны. Машина.
Дмитрий исписал несколько больших блокнотов; его сразу захватил энергичный, мускулистый темп совещания, деловая направленность. С трибуны говорили члены правительства, доярки, секретари обкомов, председатели колхозов и пастухи. Он видел, что многого совершенно не знает, его поражала страстность выступавших, он время от времени вспоминал совещание, собранное Дербенёвым в Осторецке в 1952 году. Резкие реплики из президиума, горячие, заинтересованные, без оглядок на авторитеты, выступления участников и не менее бурные схватки в кулуарах во время коротких перерывов. Полякову некогда было даже перекусить, он ходил от одной группы спорящих и обсуждающих к другой, он боялся упустить что-нибудь важное для себя,
вступал в разговоры с незнакомыми людьми, и никто этому не удивлялся. И, самое главное, к нему все ощутимее приходило чувство уверенности в себе. Это было похоже на то, как если бы солдат, неделю, месяц сидевший в окопе и видевший перед собой узкую полоску земли с одинокой обгоревшей березой и глинистым склоном оврага, с разбитым во время атаки танком, вдруг каким-то образом поднялся высоко над полем сражения и увидел весь фронт, крошечной частичкой которого он был. Он увидел бы, что грязи, страдания и крови гораздо больше, чем знал и предполагал до сих пор. И это не подавило бы его — наоборот, он уверовался бы в том, что не один, что его окоп очень важен, и не зря выступала на гимнастерке соль, не зря немели руки на черенке лопаты.
Однажды в перерыв Поляков, обгоняя других, спешил к буфету с твердым намерением поесть. Он не глядел по сторонам; бутылка пива и несколько бутербродов — вот что было нужно ему сейчас. И, однако, опять не удержался и остановился возле одной группы, окружавшей невысокую пожилую женщину с повязанной по-деревенски головой и со Звездочкой Героя на шерстяной вязаной кофте. Вокруг суетились репортеры со своими камерами; к ним привыкли и не обращали на них внимания. Дмитрий уже знал пожилую женщину — знаменитую рязанскую доярку — по ее вчерашнему выступлению. Она приехала на совещание рассказать о своей работе, и сейчас ее осаждали председатели колхозов, бригадиры и животноводы; она неторопливо и певуче рассказывала, и все записывали и забрасывали ее вопросами. Достал блокнот и Поляков, покосившись на буфет, повернувшись к нему спиной, чтобы не видеть.
— Сначала трудно было. Начинали с восьми — десяти литров, кормов не хватало. Корова, она и есть корова, ты ее покорми как следует быть, вот тогда она тебя отдарит. А еще порода много значит. Начали мы это дело ставить, пришлось и поволноваться, недоесть, недоспать. Рационы по-научному составили...
Она начала называть цифры, и вокруг задвигались, зашелестели блокнотами.
Поляков было тоже достал блокнот, послушал и спрятал его обратно. «Э-э, дорогая,— усмехнулся он.— Были бы у нас такие корма, и наши бы доярки — та жа Марфа Лобова — не хуже тебя рационы составили».
Прямо у него под ухом зажужжала кинокамера, и он охотно отступил в сторону, чтобы не мешать. Хлынувший из зала поток отрезал его от рязанской знаменитости, растворил в себе фотокорреспондентов, и молодого парня с кинокамерой, и знакомого усатого бригадира с Осторечья. Дмитрий стал пробираться к буфету.
— Послушай, Юля, хотел тебя спросить про Дербачева. Ты не знаешь, где он сейчас? Как до него добраться?
— Почему же? Работает в ЦК, здравствует.
— И сейчас в Москве? В приемной ЦК сказали, что он в длительной командировке и скоро не будет.
— Он в отъезде сейчас. Между прочим, Николай Гаврилович верен себе. Недавно за границей был, сельское хозяйство изучал.
— Знаю. Читал его статью в «Коммунисте». Так он здесь?
Юлия Сергеевна отхлебнула кофе, отставила. В буфете было много знакомых из соседних областей. В короткий перерыв главное — успеть поесть, заключительное слово затянется часа на четыре, не время сейчас для расспросов.
— Я точно не знаю.— И, ловя себя на нежелании сказать ему правду, поправилась:— Дербачев должен вернуться к пятому.
— Послезавтра, значит. Знаешь, помоги мне с ним связаться. Для меня очень важно. Помнишь, я тебе говорил? А к нему теперь не пробьешься. Я, конечно, попытаюсь сам, но я ведь могу и не дождаться.
— Отчего же? Попробую. Что ты хотел? Мне тоже надо к нему по ряду вопросов. Можешь передать со мной.
Он оторвался от бутерброда и внимательно на нее посмотрел.
— Конечно, если тебе самому не удастся.
И он понял, что зря попросил ее, и пожалел об этом.
Они ушли с первого отделения концерта. Последний вечер не хотелось тратить на привычную парадность обязательного в таких случаях концерта. Юлия Сергеевна предложила пройтись по ее любимым местам и улицам.
— Будем ходить, пока не устанем. Ты ведь первый раз в Москве.
Дмитрий молча кивнул, в который раз отмечая про себя неожиданную осведомленность относительно того, что касалось его жизни и привычек.
— Вот видишь, Дмитрий,— пошутила она.— Когда бы ты еще побывал? Не жалеешь?
— Нет. Много интересного. И все-таки нельзя стричь все колхозы под одну гребенку,— сказал он, возвращаясь к прерванной теме.
Ей не хотелось вступать в их давний спор, он мог занести бог знает как далеко, и она спросила:
— Ты еще ничего не сказал о моем выступлении.
— Хорошо говорила, дельно, умеешь. Даже не ожидал.
— Тебе всегда удавались сомнительные комплименты. Поразительная способность. Почему не ожидал?
— Ну, тот наш разговор после выборного собрания в Зеленой Поляне. Твои сомнения...
— Ты об этом... У меня одна просьба: давай, Дима, об этом сейчас не будем...
— Ты считаешь, я не должен помнить? Но, кажется, все приходит в норму, бури улеглись. Ладно, ладно, молчу!
Ее вера, ее сомнения... Кому это нужно?
— Хорошее выступление, думаю — реальное, трезвое. Ты знаешь, я как-то по-другому посмотрел. Честно говоря, мне ведь не очень по душе эта твоя ГЭС.
— Благодарю, товарищ Поляков,— серьезно поклонилась она.
— Чего там, пустяк, Юлия Сергеевна. Вот еще что заметил: в президиуме понравилось. Одно место, я помню, где ты говорила о необходимости подбора в председатели колхозов честных и деловых людей. Помнишь? Приводила примеры, когда проходимцы разваливали колхозы.
— Из президиума реплику подали: что-то о деятелях, готовых взяться за все, лишь бы руководить.
Юлия Сергеевна оживилась на минуту и снова замолчала, напряженно вслушиваясь.
— Мне тоже кажется. Сами себя в буддистов превратили. Если подумать, так сами создали специальную касту руководящих. Попадет человек в такой разряд — и жизнь его до конца дней налажена. Провалится в одном месте — в другое. Из партийных работников — в общественные, из общественных — в хозяйственные. От физиков — к шахтерам, от шахтеров — в медицину. Затем и в искусство, в литературу — везде он руководит. А иногда ведь дурак дураком, хоть топором теши. Не правда ль, доблестный путь? Солидная пенсия, почетная старость, уважение общественности.— Поляков засмеялся. — Учит, как уголек давать, хлеб сеять, книги писать — везде руководит. Я теперь на коне — председатель. Вот недостаток — думать много приходится. Со временем такая необходимость отпадет, и тогда...
— К сожалению, думать везде нужно. Смотри-ка, и ты разговорился?
— Нервное возбуждение.
— Вот новость. У тебя? Он засмеялся:
— По-моему, ты должна быть довольна, интересные цифры. Оказывается, наша область далеко не на последнем счету. Если взять в среднем три тысячи пятьсот литров...
Ее цифры... Неужели она живет ради них? И этот разговор ради них, и этот вечер?
Борисова поежилась, рассмеялась.
— У тебя навязчивая идея. Филиал совещания ЦК на Гоголевском бульваре. Прения по докладу: слово имеет председатель колхоза «Зеленая Поляна» товарищ Поляков. Я же тебя просила.
Сгущались сумерки; мимо, смеясь, пробегала молодежь, беззаботная, счастливая, и Юлия Сергеевна со страхом думала о той минуте, когда нужно будет сказать «до свидания» и остаться в пустом номере с огромной кроватью, с атласным желтым одеялом, которое многократно отражалось в больших зеркалах напротив. Дмитрию до нее нет никакого дела, весь вечер он будет говорить о колхозе, советоваться о перспективном плане, вежливо проводит до дверей, вежливо подождет, пока она закроет за собой дверь, потом отправится к себе. Дверь скрипнет — она уже не один раз просила что-нибудь сделать с дверью.
Так всю неделю, пока идет совещание. Ему безразлична ее жизнь за дверью в пустом двойном номере «люкс», он делает вид, что ничего не замечает. Теперь она уверена: он далеко пойдет и сможет многое. Он одержим своими планами, и она поневоле увлекается, поневоле спорит. А в сущности, какое ей дело до его планов? Просто не умерла еще та детская нелепая привязанность к нему. Хватит себя обманывать. А подумать — так смешно... Она еще любит, еще к кому-то привязана.
Они прошли мимо собора, обогнули Кремль и углубились в путаницу улиц и переулков. Поляков замолчал и шел, поглядывая по сторонам, всматриваясь в лица прохожих.
— Что с тобой, Юля? — мягко спросил он наконец, когда они забрели куда-то во двор, окруженный со всех сторон высокими обшарпанными зданиями.
Она тихонько сжала его руку, и он понял: просит молчать. Они стояли словно на дне глубокого колодца и смотрели на далекое угасающее небо. За каждым светящимся окном шла своя жизнь, скрытая от посторонних взглядов. К ним подошел высокий старик в теплом пальто.
— Вы кого-нибудь ищете?
Они посмотрели на него, не понимая, и он вежливо извинился, приподняв шляпу. Они прошли через двор, вышли на другую улицу, на глаза им попалась вывеска кафе. Они переглянулись и вошли. Дмитрий нагрузил круглый поднос сосисками, пивом, паюсной икрой, прихватил компот из чернослива. Юлия Сергеевна сидела за столиком и, наблюдая за ним, улыбалась. Ей не хотелось есть, но настроение как-то переломилось, и она вместе с Дмитрием пила пиво, делала бутерброды.
— Сейчас бы посмотреть что-нибудь веселое...— неожиданно сказала она.
— А мне, знаешь, и так весело.
Он взял ее за руку у локтя, указал глазами. В дверь ломился тучный, с багровым лицом человек; такая же объемистая женщина в белой форменной куртке стояла насмерть — кафе закрывалось. Разговор зашел уже о жалобной книге, женщина в куртке, сверху перегибаясь через плечо настойчивого посетителя, пронзительно звала милиционера.
Юлия Сергеевна засмеялась и тут же примолкла. Женщина оглянулась на нее, ухватившись за ручку, потеснила тучного человека, захлопнула дверь и поплыла по залу. Проходя мимо, она приостановилась, оглядела Юлию Сергеевну и сказала Дмитрию:
— Вы, гражданин, не очень-то рассиживайтесь со своей девушкой. Закрывать надо.
Юлия Сергеевна смеялась в кулак, улыбались и за соседними столиками. Улыбаясь, Дмитрий становился моложе и проще.
В заполненном тенями номере они не сразу включили свет. Обоим было неловко: пришедшее им в холле гостиницы внезапное решение скоротать остаток вечера за чаем казалось сейчас надуманным и смешным. Дмитрий снял пиджак. «Можно? Ужасно тесный!» — смущенно улыбнулся он Юлии Сергеевне и остался в клетчатой рубашке, которая очень шла ему. Если бы не седеющие виски, он казался бы сейчас совсем молодым, не старше тридцати. «До чего же я его не знаю,— подумала Юлия Сергеевна.— Вот с ним действительно встречаешься всякий раз впервые».
Она с любопытством обежала комнату: аккуратно увязанные пачки книг, свертки, мешочки с семенами, арифмометр, портативная пишущая машинка, еще несколько незнакомых аппаратов в футлярах, высоких и плоских, какие-то папки, расчеты, чертежи. «Ничего-то я о нем не знаю»,— снова грустно подумала Юлия Сергеевна, а вслух сказала полунасмешливо:
— Сразу видно, руководитель современного типа. Тут тебе все налицо. Кругозор, запросы, размах.
Дмитрий оторвался от своего занятия — он расчищал стол от свертков и пакетов — и внимательно посмотрел на нее. Она с вызовом встретила его взгляд и, чувствуя, что краснеет, натянуто улыбнулась.
— Брось издеваться, тебя что-то тревожит. Никак не докопаюсь что.
— А чай? Как обстоит с нашим чаем?
— С чаем нормально, чай будет через десять минут,— сказал он, возвращаясь от коридорной.— Вот только...
— Да?
— Есть бутылка «КВ». Как высокое начальство, снизойдет?
— Снизойдет, отчего же?
— Тогда закажем ужин? Ведь сосиски не в счет.
— Ничего больше. Никого не хочется видеть, не хочу людей. Тебя не касается,— ответила она на вопросительный взгляд Дмитрия.— Чужих людей.
— И много их у тебя?
— Все. Почти все,— поправилась она.— А своих нет, не обзавелась.
— Что я должен сказать? Что ты еще молодая и все впереди?
Дмитрий с неловкой бестолковостью топтался у стола, и Юлия Сергеевна, оценивающе наблюдавшая за его неумелыми хлопотами, поднялась и решительно его отстранила:
— Эх ты, мужчина! Займись лучше приемником.
Она незаметно и быстро накрыла на стол, нарезала колбасу, кекс и сыр, вымыла стаканы, разлила чай.
Они сидела друг против друга в низких креслах у приемника. По просьбе Юлии Сергеевны Дмитрий выключил верхний свет, и холодный, казенно убранный номер в мягком свете торшера стал уютнее и теплее. Никелированный пузатый чайник с тоненькой струйкой пара и накрытый стол делали его почти домом, их общим домом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69