Они были одного роста, и Юлия Сергеевна незаметно наблюдала за лицом своего партнера. Он вел. Его руки понравились Юлии Сергеевне. Они тверды, достаточно властны для мужчины, и, когда она вдруг сбилась с такта, руки тут же ее поправили и ободрили. Она шла дальше смелее, и свободнее, и четче, подчиняясь чутким рукам, негромким звукам вальса.
— А вы — красивая,— внезапно слышит Борисова и хмурится:
— Что?
— Жаль, опоздал на совещание. Познакомились бы на день раньше. Вы из какого района?
— А почему вы уверены, что познакомились бы? Столько народу здесь.
— Вас из тыщи угадаешь. Меня Семеном звать. Давайте знакомиться. Вяткин Семен. Агроном из Борисо-польского совхоза.
— Быстро у вас выходит.
Он смущенно улыбается. В нем еще много неустоявшегося, юношеского. Наверное, только-только Тимирязевку окончил. Они молча, с удовольствием танцуют. Музыка умолкает, Юлия Сергеевна с блестящими глазами и вспыхнувшим румянцем легко и неровно дышит. Вяткин медлит убрать руку и благодарит.
Борисовой не хочется возвращаться к Малюгину с его умными рассуждениями и готовой улыбкой.
Вяткин решительно ведет ее к столикам с лимонадом и мороженым. Сам он с жадностью вгрызается в бутерброд с колбасой и, заметив ее взгляд, охотно смеется:
— Не успел поужинать, прямо с поезда. Хотите?
— Нет, не хочу. Вы очень вкусно едите. Вы давно из Тимирязевки?
— Нет, недавно. Первый год. А вы откуда знаете?
— По аппетиту.
Они смеются. Звенит звонок. В дверях в зал Вяткин успевает спросить разрешения проводить Юлию Сергеевну с концерта. Ей становится смешно, и она молча кивает.
— Я найду вас на выходе, очередь на вешалку займу! — кричит он через головы.
Она опять кивает, скрывая блеск насмешливых глаз.
Спускаясь с лестницы в шубке и пуховом платочке, Борисова сталкивается с Малюгиным и останавливается проститься. Малюгин смущенно покашливает.
— Вы хорошо танцуете, Юлия Сергеевна,— говорит он после паузы.— Кто этот решительный молодой человек?
— Борисопольский агроном.— Она пристально смотрит на Малюгина.— А вы и не догадались, Владислав Казимирович.
— Оробел, Юлия Сергеевна, признаться, оробел.
— Что так, Владислав Казимирович?
Они стоят и шутят, и Юлия Сергеевна предостерегающе поднимает руку. К ней подходит агроном, и Юлия Сергеевна смотрит на него с искренним удивлением. Она не узнает сильного и властного танцора, он весь тяжелеет, мнется с ноги на ногу, часто моргает. Теперь он не кажется Юлии Сергеевне молодым, красивым. Малюгин вежли-вот отходит.
— Простите,— тяжело ворочая языком, говорит Вяткин.— Я наболтал вам лишнего. Не знал...
Юлия Сергеевна понимает и морщится.
— Ну-ну,— говорит она,— какие пустяки,— небрежно кивает и проходит мимо.
— Простите,— бормочет агроном ей вслед.
Малюгин предупредительно открывает тяжелую дверь.
Борисова торопится, ей неприятно и никого не хочется видеть. Сухой колкий ветер ударяет с улицы, и Борисова с наслаждением подставляет ему лицо.
Совещание идет своим ходом. Несмотря на видимость благополучия (готовился проект решения, письмо в ЦК и товарищу Сталину), Юлия Сергеевна каким-то особым чутьем улавливала безошибочно: ставка Дербачева на совещание бита, взрыва не произошло. Дербачев держится превосходно и с упорством маньяка гнет свою линию. Юлия Сергеевна совершенно перестает понимать его. Элементарный практицизм подсказывает: в данный момент выгоднее отступить с наименьшими потерями, а не ломиться в открытую дверь. Если он вспоминает Ленина, то и Ленин учил вовремя отступать.
Ну и твердолоб мужик, сам себе готов вырыть могилу. Смешно надеяться. Там, наверху, не утвердят его проекты. Сплошной абсурд и непонимание обстановки. Или ему выгодно прослыть глупым?
И все же Юлия Сергеевна не может решиться на последний шаг и выступить против линии первого открыто. Никто из окружения Дербачева не решался, хотя растерянность и выжидание она читала в опущенных головах и ускользающих взглядах. Только председатель облисполкома Мошканец безоговорочно поддерживал Дербачева, хвалил Лобова и в перерывах всем доказывал, что они правы.
«Надо к чему-то подходить»,— подумала Юлия Сергеевна, когда за день до закрытия совещания ей поручили отредактировать проект революции.
Все последние дни она ждала подобного хода со стороны п е р в о г о,— как видно, не в его характере останавливаться на полпути. Дербачев требовал полного и окончательного размежевания. Юлия Сергеевна не могла позволить захлопнуть себя в ловушку,— высказавшись от-
крыто «за» или «против», она отрезала бы все пути к отступлению. Сказавшись больной, она наутро вызвала врача. В десять вечера раздался звонок Дербачева. Услышав его простуженный встревоженный голос (накануне с участниками совещания они ездили в очень далекий, запущенный колхоз «Коростыли» и промерзли; Дербачев до вечера ходил по угодьям колхоза, на ветру и морозе, до хрипоты доказывая необходимость вспашки многолетнего клеверища), Юлия Сергеевна почувствовала себя глубоко несчастной.
— Юлия Сергеевна, что-нибудь серьезное? Говорил я вам остаться в правлении, не ходить с нами по снегу. В ваших-то ботиночках. Февральские ветры злые. Я сам простужен, мы перцовку пили. Вам теперь отлежаться надо непременно.
Улыбаясь, опустив ресницы, Юлия Сергеевна поблагодарила его, пожелала успеха. Веселая, многолюдная поездка в колхоз была в самом деле хороша и сослужила ей пользу. Потом она узнала еще, что Дербачев очень быстро ходит. За ним никто не поспевает.
Чувствуя к себе отвращение, положив трубку, опустилась тут же на стул. Отступать поздно, да она и не хотела: отменить встречу с Клепановым было нельзя.
Не один раз перебрав аппарат обкома снизу доверху, облисполком и всех секретарей райкомов, она остановилась на Георгии Юрьевиче Клепанове не случайно. Она припомнила каждый косой взгляд в сторону Дербачева за прошедшие месяцы, каждый рассказанный вполголоса анекдот. Она понимала: проиграть в задуманном — значит проиграть все. А выиграть — выиграть тоже все. Дело зашло слишком далеко. «Промедление смерти подобно»,— вспомнились ей ленинские строчки. В конце концов, она коммунист, хотя ей нет прямого дела до сельского хозяйства. И никто не осмелится сказать, что плохой. Она в последний раз взвешивала все «за» и «против». К делу нужно подойти предельно честно — и, самое главное, честно для самой себя. Здесь не место личным интересам, симпатиям и антипатиям.
Юлия Сергеевна торопилась. Она должна четко определить, ухватить главную мысль, главное звено, самое важное доказательство своей правоты. Она должна противопоставить Дербачеву четкую платформу. Она не против нового, нет, просто она видит дальше, чем все они, в том числе и Дербачев. В данный момент ничего хорошего из
его затеи не может получиться, кроме разброда и явного вреда. Техники не хватает? — подсчитывает Юлия Сергеевна. Не хватает. Людей мало? Людей не хватает больше, чем машин, колхоз не заводской цех, здесь не обойтись просто автоматами. Начнется неразбериха, каждый заду-дит в свою дуду, каждый захочет стать пророком в своем отечестве. Она еще раз уверилась, что права, в тех же «Коростылях». Глиняные полы в избах, поросята на соломе, вместе с ребятишками. Что это, в какой век она попала? Ни радио, ни электричества. Конечно, и вспашка залежалых земель, и сортность пшеницы, как толковал Дербачев. Только самое ли это главное? А их, вроде той бабы Салынихи с сизым от сивухи носом, нужно переделать, души их нужно осветить для них самих. В избу бабы Салынихи хотя бы пока только электричество, в светлой избе ей, может, стыдно станет гнать самогон. Дай только волю таким, как тот, однорукий из «Зеленой Поляны»,— по винту растащат государство. Как Дербачев не видит здесь кулацких настроений? А может, не хочет? Кому же кормить, одевать и обувать страну? А враждебное окружение? Нет, довольно она медлила и колебалась. Ведь не пошел народ за Дербачевым. Ну, Лобов. Что один Лобов? Хотя слушают они Дербачева поразительно, ходят за ним как ручные, особенно там, в «Коростылях». И все же совещание скомкано, не без ее, правда, участия. Всеми замечено: народ Дербачева не поддержал. Дербачев решает проблему слишком при-земленно, слишком утилитарно. «Дать людям хлеб». А дальше? Он запутался, взглянуть шире, государствен-нее, не может. Это главное звено, на него она может опереться. Пора действовать, время не терпит. У Москвы рука тяжелая, не замедлит дать себя почувствовать. Потом иди доказывай... В пропасть даже с Дербачевым она лететь не намерена.
Борисова шла к человеку, который ей нужен. Они работали бок о бок много лет и знали друг друга превосходно.
Она позвонила раз и другой, ей открыли.
— Здравствуйте, Юлия Сергеевна. Раздевайтесь. По радио читают заключительную речь Николая Гавриловича на совещании. Вы, кажется,„ сегодня не были? Внушительная речуга. Видите, второй раз слушаю. Он Лобова, председателя, прямо из петли вытянул. Мужик-то совсем зарапортовался, черт знает куда его занесло. Машенька,— крикнул он в другую комнату,— у нас гости дорогие! Кофейком нас побалуешь?
— Здравствуйте, Юлия Сергеевна,— сказала маленькая полная женщина, входя в переднюю, по-женски приветливо и настороженно оглядывая неожиданную гостью.— Милости просим, у меня кофе в самый раз варится.
— Спасибо. Не надо беспокоиться, я к Георгию Юрьевичу по делу.
— Дело не уйдет. Живем рядом, а друг друга в год раз видим, проходите,— сказала хозяйка ласково, отмечая и дорогое и ладное платье Юлии Сергеевны, и ее высокую стройную фигуру, и свежее красивое лицо. «Небось родила бы троих, так не выглядела б»,— подумала она про себя с обидой.— Я уж так рада... Не стой, Георгий, возьми пальто, повесь.
Клепаное засмеялся.
— Ладно, ладно, мать. Свои люди. Что ты, право...
Он в полосатой пижаме, в шлепанцах, очень мужиковат, неловок и весь домашний. «Настоящий добропорядочный отец семейства»,— подумала Юлия Сергеевна и почему-то развеселилась. Клепаное сейчас похож на кого угодно, только не на второго секретаря обкома. Он приглушил радио настолько, чтобы все-таки слышать.
— Садитесь, Юлия Сергеевна.
Из соседней комнаты выглянула дочь Клепанова — косички в стороны. Стрельнула в Юлию Сергеевну черным отцовским глазом и скрылась. Клепаное погрозил пальцем на закрытую дверь.
— Проворная, меньшая,— не без гордости сказал Клепаное, прислушиваясь одновременно к голосу Дер-бачева, приобретшего в записи красивый металлический оттенок.
«Мы — коммунисты,— говорил в это время Дербачев,— должны стать самыми разумными хозяевами. Учитесь разумно и выгодно хозяйствовать, товарищи председатели, учитесь беречь силы народа и постигайте науку экономической выгоды. Каждый колхоз может и должен найти средства для оплаты по трудодням, в разумных размерах, конечно, и тут не может быть двух мнений. Мы много сделали, должны сделать больше — в нашем социалистическом хозяйстве ресурсы для творческой инициативы масс неисчерпаемы, нужно искать, искать и еще раз искать».
— Хорошо говорит,— Клепаное нагнулся за кошкой, поднял ее на колени, и она сразу замурлыкала.
Юлия Сергеевна поморщилась — она не любила кошек.
Хозяйка незаметно и бесшумно накрыла на стол, принесла дымящийся кофе. Клепанов говорил о самых будничных вещах. Юлия Сергеевна поняла, что он озадачен
ее неожиданным звонком и приходом и попросту прощупывает. Она не ошиблась, разговор предстоит трудный и, возможно, безрезультатный, от таких людей заранее не приходится ожидать чего-то определенного — Юлия Сергеевна готова. Она спокойно пила кофе, слушала выступление Дербачева по радио и разговаривала с хозяйкой. Когда из репродуктора понеслась бравурная музыка, Клепанов пригласил ее в кабинет, они закурили.
— Ну так что, Юлия Сергеевна? Мне кажется, вы обеспокоены.
— Немножко,— сказала Юлия Сергеевна.— Поэтому и пришла. Нужно посоветоваться. Знаете, если рубят голову, о волосах не плачут.
Клепанов вопросительно вздернул узкие плечи, и Юлия Сергеевна добавила:
— Мы давно знаем друг друга, Георгий Юрьевич, естественно, должны делиться своими сомнениями.
— Конечно, а как же иначе?
— Верите ли, Георгий Юрьевич, я сейчас словно на перепутье. Скажу прямо: не могу понять Дербачева. К чему он зовет?
Быстрый живой взгляд в сторону Борисовой, точно вспышка мелькнула в глазах Клепанова, мелькнула и пропала.
— Вы имеете в виду заключительное слово?
— Не верю я Дербачеву,— сказала Юлия Сергеевна. Клепанов ждал конкретного разговора.
— Весь шум, поднятый вокруг совещания, само оно... Не кажется вам, Георгий Юрьевич, это «реформаторство» всего-навсего попыткой реабилитировать в глазах ЦК какое-то свое прошлое? Не может он сам не видеть, что все его планы нереальны, не имеют под собой почвы.
И опять глаза Клепанова вспыхнули и погасли.
— В чем нереальны? — спросил он.
— Экономической базы совершенно никакой. И самое главное — Дербачев впадает в грубую политическую ошибку, ведет к открытой ревизии некоторых важных мероприятий партии. Зачем развязывать частнособственнические мужицкие инстинкты? Если не вмешаться, вовремя не остановить, партия нас по голове не погладит.
«Смело»,— подумал Клепанов, понявший цель прихода Юлии Сергеевны. Доводы и опасения Борисовой были созвучны в чем-то его собственным, он имел случай не раз убедиться, что Дербачев хитрый мужик, так просто пальца в рот не положит. В свое время, когда Дербачев появился в Осторецке, Клепанов встретил его со скрытым раз-
дражением, все прочили на место хромого Володина его, Клепанова. (Кстати, это обстоятельство играло немаловажную роль в решении Юлии Сергеевны опереться сейчас на второго секретаря.) Клепаное был дельным, исполнительным работником, с большим опытом, партийная дисциплина взяла в нем тогда верх. Он даже почувствовал облегчение до некоторой степени — все-таки не тебе первый обух. Клепаное оценил выгоду своего положения — быть вторым, особенно в последние месяцы, когда развернулась подготовка к совещанию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69