— Бери, бери.
Вахтер подцепил папиросу из портсигара толстыми, ловкими пальцами, критически прищурившись, прочитал, сказал по слогам «Казбек» — и сунул в рот.
— Свои у меня вот-вот кончились, правда, я не такие курю — гвоздики. «Прибой», а то махорку. На моих пяти сотнях далеко не ускачешь.
— Семья большая?
— Куда ж без семьи. Добро б свои, эти своих дороже. Дочка в войну умерла, четверых мал мала меньше оставила, старшему одиннадцать, а зять не вернулся из-под Праги. Хороший токарь, много зарабатывал. А теперь что? В сиротский дом отдавать? Жалко.— В голосе вахтера прозвучала усталость, в глазах опять появилась усмешка.— Вот и приходится курить гвоздики, да здравствует туберкулез, по-нашему.
— Бросить разве нельзя?
— Все одно. Только вот дети да еще женка, бабка-то ихняя, хворая у меня с войны. Конечно, не пропадут... Минутку, гражданин.
Он подошел к воротам и через железные прутья ловко откинул цепь.
Директорская «Победа» проскочила в ворота, тут же остановилась, резко притормозив. Дербачев увидел директора завода Селиванова. Тот торопливо выбрался из машины, торопливо захлопнул дверку и подошел к Дербачеву. Дербачев протянул руку.
— Здравствуйте, Николай Гаврилович. Какими судьбами?
Явно встревоженный, Селиванов вопросительно моргнул и развел руками.
— Решил заглянуть. Заговорился с вашим сторожем.
— С Назарычем? — Селиванов оглянулся на топтавшегося рядом вахтера, рассеянно кивнул: — Здорово, Назарыч. Что ж ты, секретаря обкома не узнал, старик?
— Гм... Мне-то, Артем Витальевич, все одно кто. Для меня главное — документ, мы на войне выучены.
И Дербачев, и Селиванов, и даже шофер в машине засмеялись, а вахтер закрыл ворота и захромал в проходную.
— Хороший старик,— сказал Дербачев.— Давай показывай хозяйство, Селиванов, после поговорим. Не все ли равно, в обкоме или здесь?
Вахтер стоял в дверях проходной, и Дербачев оглянулся. Оглянулся поэтому и Селиванов.
— Хороший старик,— повторил Дербачев.
— Вообще-то скандальный немного. До денег лют, как-то такой скандал учинил, до меня дошло.
— Посмотрел бы я на тебя в его шкуре. Четверо ребятишек, старшему — одиннадцать.
Селиванов ничего этого не знал — Дербачев понял по его недоуменному взгляду. Он не стал продолжать разговора, но все время, пока ходил по цехам, затем сидел в директорском кабинете и слушал объяснения инженеров, самого директора, снабженцев по поводу невыполненного плана за пятьдесят первый год, нет-нет и возвращался мыслями к вахтеру.
В обед Дербачева покормили в заводской столовой русскими щами и пшенной кашей. Повариха переусердствовала, каша плавала в масле, и ее было противно глотать. Селиванов, сидевший рядом, видел это и страдальчески хмурился.
Дербачев, не глядя в тарелку, чтобы кончить скорее с едой, носил полными ложками. Он съел почти псе и со вздохом похвалил:
— Хорошая каша. Спасибо.
Повариха, толстощекая и веселая, все время крутившая- я рядом, просияла, а Селиванов не выдержал и рассмеялся, открыв рот с длинными, острыми зубами.
В фойе рабочего клуба — дверь в дверь со столовой — Дербачев остановился перед заводской Доской почета. По-сле чересчур жирной еды его слегка подташнивало.
«Поляков Дмитрий Романович, слесарь пятого разряда,— прочитал он.— Выполняет производственные нормы на 150—170%».
На Дербачева глядели серые, рассеянные глаза, лицо открытое, с прямым носом. «Красивый парень,— подумал
Дербачев, невольно останавливаясь взглядом на портрете.— Везет мне сегодня на Поляковых».
— Наш передовик,— не дожидаясь вопроса, сказал Селиванов.— Вообще-то человек тяжелой судьбы. Был переброшен в сорок первом сюда для работы в тылу у немцев, попал в плен, увезли в Германию. Вернулся только в сорок шестом. А здесь голо — мать эсэсовцы повесили, в подполье была.
— Полякова?
— Да, Галина Ивановна. Ее в нашем городе от ребенка до старика — все знают. Слава заслуженная. Мне приходилось лично их семью знать — чистой души женщина.
— Вот как... Ну и что ж?
—- Попалась на пустяке, понимаете, обронила немецкий пропуск для ночного хождения, она ведь в госпитале работала. Новый стали выписывать — началась проверка...
— Понятно. А сын?
— Что сын... Работает, учится сейчас заочно — будет инженером, диплом защищать собирается. Вообще-то мужик толковый, только в общественной жизни мало участвует. Впрочем, свое дело любит. Расшевелить — начинает даже ругаться. Как-то принес чертежи усовершенствованного плуга, специально для глинистых почв. Чему вы улыбаетесь, Николай Гаврилович?
— Ты словно по анкете шпаришь. Вот что, если у тебя есть время, подвези меня до обкома. Потолкуем кое о чем.
Они разговаривали всю дорогу, и машина потом долго стояла перед зданием обкома. Селиванов хмурился — разговор был не из приятных.
— Брось, я не новичок. Что за трудности монтажа? —-говорил Дербачев.— Поточная линия в сборочном давно должна работать. Ведь отсюда срыв плана, если разобраться. Так или не так?
— В основном — да, существует и еще множество, казалось, ничтожных причин. Изношенное оборудование, внедрение в производство новых марок машин, нехватка рабочих, почти ежемесячный срыв графика снабжения заготовками, деталями. Например, Покровский завод поставляет нам лемехи для тракторных плугов, зубья для борон. Мы — завод республиканского значения. За счет некоторых марок продукции могли бы справляться с планом, хоть в рублях. А так что же? Нам в таком-то месяце нужна тысяча лемехов, а дают вполовину меньше. Везде тол-
качей рассылай — опять непроизводительные расходы. Гайки, болты, железо, лапы...
— Подожди, подожди, какие лапы?
— Для культиваторов. Опять же рядом, под боком, «Металлист», а мы их с Урала получаем. Разные министерства, наши на тяжелую промышленность работают, не подступись. Дали б нам прокат нужный да штамповальные машины, мы бы кое-что сами организовали, а так...
Селиванов безнадежно махнул рукой, и его узкое, чисто выбритое лицо сморщилось. «Дока,— подумал Дербачев.— Объясняет, как юнцу, спрашивать пока бесполезно. Вывернется. Шофер у него под стать — нем как рыба».
Шофер, медлительный русый парень, копался в моторе, постукивая нога об ногу.
— Ладно,— сказал Дербачев.— Ты мне вот что ответь. Нельзя организовать, притом быстро, производство свеклоуборочных машин? А еще лучше, если вы сможете сконструировать такую машину, чтобы убирать и картофель и свеклу. Можно назвать ее комбайном, как хочешь. Не вам доказывать экономическую выгоду. Так, чтобы через год полным ходом. Конструкторское бюро у вас есть. Полную поддержку обещаю.
Селиванов завозился, стараясь не коснуться секретаря обкома плечом.
— Думаю, задача непосильна. Вы меня простите за прямоту, Николай Гаврилович. Вы хорошо представляете, что это такое?
— Представляю, Артем Витальевич, хотя, может быть, и не во всей полноте, как ты. Важно другое. В нашей области сейчас свеклы кот наплакал, сошла на нет. А примерно в девяностых годах прошлого столетия в Осто-рецкой губернии начали строиться сахароваренные заводы, к революции сахарная свекла в наших местах занимала большие площади. Урожаи колебались с полутора до двух тысяч пудов с десятины. Я просмотрел сводки по колхозам за последние годы. Сто пятьдесят — двести центнеров — самое большое. На десяти — двенадцати гектарах. Всего и посевов! Это и понятно, в революцию свеклу некуда было девать, сахарозаводчики разбежались. А заводы частью разгромили, что осталось — пришло в негодность. В первые годы организации колхозов свекла сошла на нет. Потом к ней не возвращались серьезно. Ты понимаешь, почему я взялся читать тебе эту скучную лекцию?
— Примерно да.
— Тем лучше. Нужны свеклоуборочные комбайны. Без машин дела не потянуть — в колхозах мало людей.
Сахарная свекла в нашей области одна из выгоднейших культур. Так что дело за вами. Если уж браться — с размахом. Принципиально новую марку машины легче будет отстоять. Я имею в виду расчет на все корнеплоды. С конструкторской стороны встретятся трудности — чести больше.
Селиванов слушал Дербачева с интересом, шофер совсем замерз и, потоптавшись, залез в машину. Селиванов обдумывал и прикидывал и все больше убеждался в душе, что дело, предлагаемое Дербачевым, почти безнадежно. Он не решался высказать этого вслух, и Дербачев словно подслушал его мысли:
— Надо начинать. Дать задания конструкторам, я думаю, в расчете на свеклу бить на трехрядную машину. Замахиваться так замахиваться.
Селиванов думал о другом.
— Приказ, что ли? — спросил он наконец спокойно, со свойственной ему насмешливой интонацией в голосе, которую он не мог скрыть даже в самых необходимых случаях.
Дербачев смотрел прямо перед собой — на идущих по тротуару, подгоняемых морозом людей.
— Зачем же? — сказал он.— Обещаю тебе во всем полную поддержку, понимаешь? Нужны машины. Министерство нам их не дает — по планам мы не должны сеять свеклы. А если даст — с гулькин нос. Справитесь — машина пойдет по всей стране.
— Простите, Николай Гаврилович, вы все окончательно продумали?
— Что именно? — Теперь Дербачев повернул голову, и Селиванов пожалел — об этом не стоило спрашивать.
Селиванов стал разъяснять свою мысль и, торопясь, очень много не договорил, получилось куце и путано. Он вконец смешался и рассердился на Дербачева. Словно нельзя поговорить в кабинете, в тепле, черт возьми! Поди подладься под каждого. Если разобраться, так что ему до сахарной свеклы? Есть план министерства, есть утвержденные марки машин для производства. А это сумасбродное требование...
Селиванов опять про себя выругался. Понимает ли Дербачев все трудности и ответственность, отдает ли отчет в том, на что решается? Вслух же сказал:
— Знаете, Николай Гаврилович, здесь нужно подумать. Этого сразу не решишь.
— Сколько? Селиванов помедлил.
— Неделю.
— Три дня,— сказал Дербачев.— Ровно через три дня в два часа жду. До свидания. Извини, оторвал тебя от дел.
Селиванов поглядел на хлопнувшую за секретарем обкома дверку. «Дурачком он меня считает, что ли?» — с обидой подумал он. Шофер оглянулся, и Селиванов сказал:
— Поехали, поехали!.. Черт знает как день пролетел!
Ощущение клочковатости, неполноценности прошедшего дня было и у Дербачева. Впервые за много лет он поддался чувству, и получилось плохо, и он не знал, как будет дальше и хватит ли выдержки продолжить.
В коридоре Дербачев встретил Борисову.
— Здравствуйте, Николай Гаврилович,— сказала она.
— Добрый день, Юлия Сергеевна. Рад видеть вас.
У него медленно проходила досада от неудачно начатого дня, он глядел на нее с интересом, две орденские ленточки на лацкане ее костюма привлекли его внимание — раньше их не было.
— Вы прекрасно выглядите, Юлия Сергеевна. Она поблагодарила.
— Очевидно, мне на пользу бессонница. Сегодня я спала от силы три часа. Читала Толстого.— Дербачев поднял брови, и Борисова пояснила: — По правде говоря, так и не поняла, как уживалось в одном столько? Великий бунтарь, великий художник, рядом фальшивый смиренник-непротивленец. В одном — добрый десяток. Каждый мог бы составить эпоху.
— В свое время меня тоже интересовало. Думаю, Юлия Сергеевна, Толстой вряд ли сознательно фальшивил. Просто большой и противоречивый человек. Было бы странно требовать от него коммунистических взглядов, вы не находите? Кстати, вы хорошо знаете Ленина?
— Конечно,— ответила она в тон.— И я согласна с мыслями Ленина о Толстом.
— А мне сейчас совсем не хватает времени на чтение. Скажите, Юлия Сергеевна, вы знакомы с семьей Поляковых? В частности, с Галиной Ивановной — врачом? Она похоронена на Центральной площади. Вы ведь оставались в подполье.
Юлия Сергеевна не ожидала этого вопроса, но отнеслась к нему слишком спокойно, и сама подумала, что слишком.
— Хорошая была семья,— медленно сказала она.— С сыном Галины Ивановны — Дмитрием — училась в одном классе. Он всего на несколько месяцев старше меня.
Даже дружили. Почему вы спросили, Николай Гаврилович?
— Сегодня вспомнил Полякову, я знал о ней понаслышке. Вы давно не виделись со своим школьным товарищем, Юлия Сергеевна?
— Пожалуй, давно. Несколько лет.
Дербачев глядел вопросительно, и под его пристальным взглядом она слегка пожала плечами и улыбнулась, ее недоумение было искренним. Спустя минуту она добавила, четко выговаривая слова;
— Слишком разные дороги, Николай Гаврилович, интересы тоже. В нашем классе было сорок учеников. Кто из нас сейчас помнит друг о друге? Мало кто,— ответила она сама себе.— Да многих нет уже, очень многих. Наше поколение попало в самую мясорубку. Кто остался — счастливец, если с руками, с ногами, с головой... Здоровый.
Они разошлись. Несмотря на интересный разговор с Борисовой, когда он впервые почувствовал в этой женщине сильную волю, у Дербачева осталась неудовлетворенность прошедшим днем.
И Юлия Сергеевна в своем просторном кабинете так и не смогла до конца дня настроиться на рабочий лад. Горка писем, резолюций, бумаг осталась непросмотренной. Юлия Сергеевна сидела, положив тонкие красивые руки на стол, на стекло, под которым лежал настольный календарь. «Кому это нужно?»—спрашивала она себя. Она была твердо уверена, что Дмитрия, такого, какой был ей нужен, ее Дмитрия, давно нет, и некоторое время, по-видимому, так оно и было. Но сейчас, в разговоре, кого она старалась обмануть? Дербачева? Себя?
«Себя, себя»,— сказала она и нажала кнопку звонка. Дверь почти тотчас бесшумно открылась, и исполнительная Елизавета Ивановна, тучная, приземистая женщина средних лет, появилась на пороге.
— Я вас слушаю, Юлия Сергеевна.
— Елизавета Ивановна, принесите мне, пожалуйста, «Правду» за сорок второй год, мне нужно кое-что посмотреть.
Сразу же с начала января ударили сильные морозы, по утрам и к вечеру чуть ли не каждый день доходило до сорока. Были частые случаи обмораживания, дороги глубоко, причудливо растрескались, от мостовых, от стен каменных зданий несло холодом, галки слетались к по-
мойным ямам, где от гниющих отбросов было теплее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69