Поймите меня правильно, товарищи. Я далеко не ханжа, никогда им не был. Тут дело особое, чистота морального облика коммуниста обязывает.
Дмитрий, разглядывая свои руки, почувствовал, что усилился интерес к происходящему, к самому Малюгину, к его тихому голосу. «Подойти бы, хряснуть в ухо,— беззлобно подумал он.— Потом, с ходу,— в другое. Вот была бы картина». Платон Николаевич Дротов щурился, все вдруг перестали глядеть друг на друга, усиленно делали вид, что заняты каждый своим делом.
«Хорошо, Катя не пошла, не ждет в заводоуправлении. Не надо делать веселое лицо,— подумал Дмитрий.— Было бы трудно скрыть, она бы сразу почувствовала. Да, я должен ответить, меня должны были спросить. Зачем таким тоном и в эту минуту?»
— Я отвечу,— сказал он, тяжело поднимаясь.— Понял вас, товарищ Малюгин, отвечу. Я люблю Солонцову и верю ей. Она цельный, честный человек, хороший друг. Она много пережила. Я ей верю.
— Товарищи, продолжим,— прерывая молчание, снова встал Владислав Казимирович, кивком разрешая Дмитрию садиться, и тот сел и снова стал разглядывать свои большие руки, темные от въевшейся в поры металлической пыли. Он разозлился на себя. Откуда такая уязвимость? Значит, есть что-то непрочное, болезненное в их отношениях с Солонцовой, если каждый может залезть сапогом в душу. Он огляделся вызывающе и сердито, он не так представлял себе прием в партию, ожидая необыкновенных, сильных слов и чувств. Сила — в другом, совсем в другом. Заключительное напутственное слово Малюгина, окрашенное теперь, после дружного голосования, отеческими нотками, Дмитрий выслушал без раздражения и досады.
Он понял, что пришел в партию с тем, что есть у него. И каждый приходит со своим, партии нужно это, свое, что есть у каждого и отличает его от других. И вместе с тем они составляют партию, дополняя, обогащая друг друга, и это общее называется партией. Партия — это то, что он до сих пор делал и будет делать дальше, его работа, его мечты, его идеалы и общая высокая цель. И еще он вынес первую настоящую тревогу за семью, за Катю.
Его поздравляли.Николай Гаврилович обсуждал с Клепановым положение на заводе «Металлист» — завод запарывал квартальный план по литью,— когда Дербачеву принесли срочную шифровку.
Клепаное отошел в сторону, к шкафам, где рядами стояли тисненные золотом тома Ленина и Сталина, Маркса и Энгельса. Клепанов знал кабинет первого давно, чуть ли не с войны. Менялись его хозяева, книги оставались. Уборщица протирала время от времени их корешки влажной тряпкой, протирала и ставила обратно, аккуратно прилаживая корешок к корешку. Дербачев их часто листал, и уборщица была недовольна. Он никогда не ставил книг на место, бросал их где попало. Уборщица жалела добротные, толстые тома, неодобрительно разглядывала жирно исчерканные красным карандашом страницы. «Не свое, ничуть не жалеет». Еще сердилась она на Дербачева за рассыпанный всюду пепел. Он оказывался на подоконниках на полках с книгами, под столом.
И только пепельница, заваленная к вечеру газетами и книгами, всегда оставалась чистой. Уборщица каждое утро демонстративно ставила ее на самую середину стола. Дербачев, ничего не подозревая, приходя, тут же отодвигал ее подальше. Клепаное знал об этой молчаливой борьбе и про себя улыбался. В кабинете у него тоже стояли шкафы с книгами, точно такими же. Он ими почти не пользовался — слишком их много. Готовясь к докладам, листал у себя дома затрепанные страницы старого ист-партовского издания.
Дербачев сердито кашлянул, и Клепаное оглянулся.
— Прочитай,— сказал Дербачев с неприятной усмешкой, протягивая бланк Клепанову.
«Первому секретарю Осторецкого обкома ВКП(б) Дербачеву тчк Решение бюро от пятого апреля сего года о выводе Борисовой считаем ошибочным и вредным тчк Рекомендуем немедленно восстановить в прежнем положении...»
Дербачев видел, как Клепаное читал, шевеля губами, читал еще раз, оттягивая время и собираясь с мыслями. Дербачев успел узнать его и понимал, что первым он не выскажется. Вопреки ожиданию, Клепаное, взглянув на подпись, спросил осторожно:
— Что вы думаете делать, Николай Гаврилович? Вам нельзя уходить.— И с необычной горячностью: — Вы слишком большое дело заварили.
— И вы бы не ушли?
— Я — другое дело. Простой исполнитель, выше голубятни никогда не поднимался. Примиритесь, Николай Гаврилович. По-моему, лучшее сейчас — выждать ради дела. Борьба есть борьба. Иногда надо и отступить. Для пользы дела,— опять повторил он.
В дверях появилась секретарша и напомнила, что вызванная на утро группа по комбайну с «Сельхозмаша» ждет в приемной.
— Ага. Сейчас, Варвара Семеновна. Ну, Георгий Юрьевич, спасибо за откровенность. Мы к разговору вернемся. Кончай дела и заходи. Надо подтолкнуть с комбайном. Свяжись с главком, что они там морочат.
Клепанов посмотрел, ничего больше не сказал и вышел. В коридоре остановился, прежде чем идти к себе, зашел в буфет, медленно выпил бутылку холодного, бьющего в нос «Боржоми».
— Проходите, товарищи, рассаживайтесь. У меня мало времени, приступим сразу. Обком интересует стадия готовности новой машины. Кто будет говорить?
Селиванов смущенно откашлялся, встал. От него пахло крепким «Шипром», перестарался.
— Если позволите, обрисую, для ясности картины, общее положение дел.
— Только короче, Артем Витальевич. Самую суть.
— Хорошо, Николай Гаврилович,— зачастил Селиванов, поправляя твердый от крахмала воротничок и принюхиваясь.— Самую суть. К сентябрю машина будет готова к испытаниям. Так я говорю? — обратился он к своим.— Мы решили назвать ее «УН Осторецк-1». Машина рассчитана на уборку картофеля и свеклы. Над ее созданием работает большая группа. Руководитель группы, товарищ Капица Яков Клавдиевич, к сожалению, не смог прийти — болеет. Сердце пошаливает. Конечно, идея принадлежит вам, Николай Гаврилович, и мы...
Дербачев, слушавший молча, поднял глаза и встретил взгляд Полякова.
— Я только к слову. Мы столкнулись с большими трудностями. До сих пор у нас в стране строились две машины примерно такого назначения — картофелекопалки и свеклоуборочные комбайны. Перед нами было две модели. Нужно получить, если так можно выразиться, гибрид. И наш коллектив с честью выполнил задачу, учитывая...
— Все это очень хорошо, Артем Витальевич. Остается лишь уяснить одно: здесь деловое совещание—не митинг. Агитировать нас излишне,— опять прервал его Дербачев и добавил мягче: — Давайте положение дел на сегодня. Простите, что вы все нюхаете? — подозрительно спросил он.— Тоже нездоровы?
— Я... видите ли... оно...
— Что, Артем Витальевич?
— «Шипр». Попался такой...
— Ну, это не смертельно,— сказал Дербачев.— Продолжаем, Артем Витальевич.
Селиванов покосился по сторонам, вздернул длинное, узкое лицо.
— Лично я доволен машиной. Есть несколько недоделок в трансмиссиях, в приемнике. Еще недостаточно четко разработан один из важнейших узлов агрегата: переключение со свеклы на картофель. Захватывающее устройство ботвы ненадежно, прямо скажем. Сейчас ищем более эффективное решение. Мы это сделаем — отрубите мне голову.
— Слишком сильно, зачем же голову. Голова еще может пригодиться.
Селиванов поправил тесный воротничок, заговорил свободнее.
— Меня тревожит другое, Николай Гаврилович. По согласованию с вами мы отправили в главк и министерство чертежи, расчеты, требования на необходимые станки, оборудование и материалы, сметы на выделение заводу дополнительных фондов. Серийный выпуск новой машины своими силами не осилим, вы знаете. Нужен новый цех, не все необходимые сорта стали у нас в наличии. Мало ли что нужно! Никакого вразумительного ответа пока нет. Меня это очень тревожит как директора.
Вошел Клепаное, кивком поздоровался со всеми и молча сел в уголок напротив стенографистки, закинул ногу на ногу и стал сосредоточенно рассматривать развешанные чертежи.
— Две недели назад мы видели машину, сейчас идет работа по уточнению узлов. Чертежи — вот они, Николай Гаврилович. Собственно, докладывать должен Яков Клав-диевич...
Дербачев поморщился:
— Понятно, давайте дальше. Я бы хотел знать мнение и предложение каждого товарища. Со многими мы говорили. Жаль, Капицы нет сегодня. Артем Витальевич не подготовлен к обстоятельному докладу. Давайте, товарищи, восполнять пробел. И конкретнее, пожалуйста, поменьше уверений и общих фраз. Я и без того уверен в успехе.
Стараясь не глядеть в сторону Селиванова, начали высказываться. Последним встал Поляков, быстро разложил перед Дербачевым на столе чертежи отдельных узлов, частей и машин в целом.
— Вы знаете, нам пришлось изготовлять самим все, до последнего шурупа. Даже необходимые подшипники вытачивали и делали сами. Сортность материала заставляет желать лучшего, при испытании могут начаться неожиданности. Вот основная часть для уборки картофеля. Четыре захватывающих лемеха-ножа, отбрасывающие массу на подающие в приемный бункер или барабан трансмиссии. Для перехода на свеклу лемехи легко переставляются. Здесь, возле бункера, включаются дисковые режущие ножи. Включаются и работают одновременно с захватывающим ботву устройством... Наглядно можно продемонстрировать... Вот плоскость трансмиссий...
Четко изложив принцип работы машины, Поляков, не отходя от стола, спросил:
— Вопросы есть, товарищи?
— Вопросы начнутся во время испытаний,— пошутил Клепаное.
— Я оговорился, доводка машины вообще нелегкое дело.
— Минутку,— Клепаное придвинул к себе чертежи.— Вам не кажется диаметр задних колес великоватым?
— Мы думали, Георгий Юрьевич. К сожалению, расчеты не позволяют. Зависит от веса и проходимости. Пришлось учесть и время года: машина должна работать осенью.
Все сгрудились вокруг чертежа. Селиванов тоже подошел сбоку и стал смотреть. Дербачев подвел итоги:
— Благодарю всех, товарищи. Недельки через две примерно мы вот с Георгием Юрьевичем,— он кивнул в сторону Клепанова,— снова к вам заглянем. Желаю успеха. (Стенографистка собирала исписанные листы.) Со всеми вопросами и затруднениями прошу ко мне. До свидания, товарищи. Всего хорошего.
Когда дверь за Селивановым закрылась и он, бледный и узколицый, бледнее обычного, прошел через приемную, забыв попрощаться с Варварой Семеновной, Дербачев подошел к окну и распахнул его, выпуская дым. Повернулся к ожидавшему Клепанову, хохотнул, кивая на дверь:
— Хитрец, не подготовился, на духи валит. Невест выбирать явился, что ли?
— Почешется хотя бы теперь, Николай Гаврилович?
— Почешется. Рассказывай, что у тебя там еще.
— Я с замом связался, с Корольковым. Ничего утешительного, к сожалению. В стадии решения, говорит... Надо отстоять машину, Николай Гаврилович.
— Думаешь?
— Жалко ведь. Труда сколько вложено.
Дербачев оторвался от блокнота, Клепаное отвел глаза. Под «машиной» надо было полагать кое-что другое.
— Не раскисай, Юрьевич. Возьми Селиванова, еще кого-нибудь, Полякова, что ли. Быстренько еще раз уточни сметы, заявки. Чертежи в порядке?
— Сделаем, Николай Гаврилович.
— Давай к четвертому,— Дербачев полистал календарь.— Раньше никак не успею.
— Сами полетите, Николай Гаврилович?
_ Угу,— Дербачев опять что-то размашисто писал в блокноте.
— Это дело!—обрадовался Клепаное.— Тряхнуть надо хорошенько. А мы тут постараемся.В отсутствие Дербачева жизнь шла своим ходом, в аппарате обкома чувствовалась некоторая растерянность. С Юлией Сергеевной, сдержанной и молчаливой, раскла-
нивались многие торопливее обычного. Дербачева замещал второй секретарь Клепаное. С Борисовой он держался непринужденно и ровно,— когда хотел, он умел быть непробиваемо спокойным. Все с нетерпением ждали возвращения Дербачева.
Дербачев прилетел через две недели, сразу собрал имевшихся налицо членов бюро и поставил вопрос об отмене прежнего решения о Борисовой. Горизов отсутствовал, отсутствовало еще несколько человек — близился сенокос, проливные дожди грозили сорвать заготовку кормов, и многие из аппарата обкома разъехались по районам. Горячка с колхозами, отпуска, почти неделю льющие дожди — все как-то притупило, стушевало остроту момента, и Юлия Сергеевна была этому рада. Дербачев подошел к делу просто, почти буднично, тем самым сразу отняв возможность перешептываться и злословить, и Борисова — в который раз! — не могла не воздать ему должного. Ее насторожила легкость, с которой все началось и кончилось. Расходились, разговаривали у дверей, она все сидела. Спохватилась, встала, Дербачев подошел к ней:
— Вот так, Юлия Сергеевна. Работать нам придется вместе.
— Учту, Николай Гаврилович.— И другим, непринужденным тоном: — Я хотела поговорить по ряду вопросов. Не сейчас, более детально.
— Заходите, Юлия Сергеевна, всегда рад.— Дербачев наклонил бритую голову, прощаясь.
— Все хорошо, что хорошо кончается,— бросил Клепаное, выходя вслед за Борисовой.
Она оглянулась, засмеялась глазами:
— Кто старое помянет, тому глаз вон, Георгий Юрьевич.
— Я то же самое думаю, Юлия Сергеевна.
— Именно. Всегда говорила, вы человек осмотрительный, надежный.
— Уж каким мать родила, Юлия Сергеевна.
— Вы словно собой недовольны, Георгий Юрьевич,— подзадорила Борисова.— Давно ли?
— Всю жизнь. Покой нам только снится.— Он наклонился и шутливым шепотом сообщил:—Даже страдаю, Юлия Сергеевна, какая-то неполноценность, что ли.
— Не сказала бы, глядя на вас. Такой цветущий вид..,
— Увы,— развел Клепанов руками.— Способность к самопожертвованию тоже талант, с ним нужно родиться.
Прошла неделя, вторая, пошел второй месяц лета, начиналась косовица яровых, и не было дня без дождя. Дербачев ходил хмурый, кормов по области заготовили недостаточно, сводки, ежедневно поступавшие из района, утешали мало. Пятнадцать агитбригад разъехалось по области с концертами и лекциями. Дербачев, узнав, поморщился:
— Во сколько влетит!
— Николай Гаврилович...
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69