https://wodolei.ru/catalog/dushevie_kabini/
Graf. Op. cit. S. 206.
.
Во внутриполитическом плане возмущение положениями мирного договора е
щё больше усилило настроение антипатии к республике Ч ведь она оказала
сь неспособной оградить страну от тягот и бесчестия этого «позорного ди
ктата». Собственно говоря, только теперь по-настоящему и выяснилось, нас
колько же непопулярной она была Ч во всяком случае, в этой форме, Ч явля
ясь результатом смятения умов, случая, усталости и ожиданий мира. К тем мн
огим сомнениям, которые порождались её бессилием во внутренней политик
е, добавилась теперь и дурная репутация, которую заработала она слабость
ю своей внешней политики, и все большему числу людей слово «республика»
стало уже представляться вскоре синонимом позора, бесчестия и беспомощ
ности. Так или иначе, но ощущение, будто республика была навязана немецко
му народу обманом и принуждением и является чем-то абсолютно чуждым ему,
закрепилось и, в общем и целом, уже не менялось. Правильно, конечно, что нес
мотря на весь этот груз у неё были все же шансы, но даже в немногие счастли
вые свои годы она «не сумела по-настоящему привлечь к себе ни преданност
и, ни политической фантазии людей»
Слова Уинстона Черчилля, цит. по: Deuerlein E. Aufstieg, S. 23. О
негативной оценке Веймарской конституции см.: Fleischmann. HdbDStR. Bd. 1, 18, S. 221 f. В 1918 году также
и Макс Вебер жаловался на увязывание демократизации с ожиданием мира: «В
нутри страны это в будущем отзовётся так: Заграница навязала нам демокра
тию! Плачевная история!»
.
Значение всех этих событий состояло в том, что они дали мощный толчок про
цессу политизации общественного сознания. Широкие слои, находившиеся д
о того в политическом подполье, оказались вдруг преисполненными полити
ческих страстей, надежд и отчаяний, и эти настроения захватили в лазарет
е в Пазевальке и повлекли за собой и Гитлера, которому было в то время уже
около тридцати лет. У него было смутное, но одновременно радикальное ощу
щение несчастья и предательства. И хотя это ощущение приблизило его на о
дин шаг к политике, но само решение стать политиком, которое он связывает
в «Майн кампф» с ноябрьскими событиями, пришло, несомненно, позднее, Ч ск
орее всего, в тот поразительный момент примерно год спустя, когда он в чад
у маленького помещения выступил в гипнотическом возбуждении перед неб
ольшой аудиторией, открыл в себе талант оратора и увидел вдруг выход из с
трахов безнадёжно блокированного существования в какое-то будущее.
Это утверждение подкрепляется, во всяком случае, его поведением в течени
е последующих месяцев. Когда Гитлер в конце ноября, уже выздоровев, был вы
писан из лазарета в Пазевальке, он тут же направился в Мюнхен и прибыл в за
пасной батальон своего полка. И хотя этот город, сыгравший в ходе ноябрьс
ких событий немалую роль и положивший начало свержению германских княж
еских династий, буквально вибрировал от политического возбуждения, Гит
лер остался ко всему этому безучастен и, вопреки его позднейшим заверени
ям о созревшем решении заняться политикой, ни интереса, ни причастности
к этим событиям не проявил. Весьма скупо он заметит, что власть «красных»
вызвала у него отвращение; но поскольку такое же отношение к «красным» б
ыло у него и после Ч да и в принципе, по его же собственным словам, на протя
жении всего существования республики, Ч это замечание едва ли можно ра
ссматривать как оправдание его слабого интереса к политике. Не имея ника
кой цели, но ощущая потребность хоть в каком-то занятии, он в начале февра
ля записывается, в конце концов, добровольцем в службу охраны лагеря для
военнопленных, находившегося близ Траунштайна неподалёку от австрийск
ой границы. Когда же примерно месяц спустя военнопленных Ч несколько со
т французских и русских солдат Ч выпустили, а лагерь вместе с его охрано
й расформировали, он вновь оказался не у дел и в растерянности вернулся н
азад в Мюнхен.
Поскольку он не знал, куда ему деться, то снова занял койку в казарме в Обе
рвизенфельде. Вероятно, это решение далось ему нелегко, потому что оно пр
инуждало его вступить в Красную армию, взявшую к тому времени власть, и но
сить на рукаве её красную повязку. Но так или иначе, ему пришлось с этим см
ириться и встать на сторону победивших революционеров, хотя он мог бы вс
тупить в один из добровольческих отрядов, либо в иную воинскую часть, не с
вязанную с «красной» властью. И это едва ли не лучшее доказательство тог
о, насколько слаборазвитым было ещё в то время его политическое сознание
и насколько низким Ч его политическое чутьё, которое потом, как говорят,
заставило его впадать в ярость уже при самом упоминании слова «большеви
зм», Ч вопреки всему позднейшему украшательству, его политическое безр
азличие на том этапе явно было сильней унизительного чувства оказаться
солдатом армии мировой революции.
Впрочем, у него и не было никакого выбора, кроме армии. Милитаризованный м
ир был по-прежнему единственной социальной системой, в которой он ощуща
л себя дома, демобилизоваться означало бы для него вернуться в тот анони
мный мир потерпевших крушение, откуда он пришёл. Потом Гитлер сам засвид
етельствует, что он отчётливо представлял всю безысходность своего лич
ного положения: «В это время в моей голове роились бесконечные планы. Цел
ыми днями обдумывал я, что же вообще можно сделать, но всякий раз итогом вс
ех размышлений была трезвая констатация того, что я, не имея имени, не имею
и ни малейшего условия для какого-нибудь целесообразного дела.»
Hitler A. Mein Kampf, S. 226. О красно
й повязке на рукаве см.: Maser W. Fruehgeschichte, S. 132. Эрнст Дойер-ляйн будет даже утверждать,
что зимой 1918-1919 гг. Гитлер подумывал о вступлении в СДПГ; см.: Deuerlein E. Aufstieg, S. 80.
Это замечание демонстрирует, насколько далёк оставался он и тепер
ь от мысли о работе, о хлебе насущном и гражданском ремесле; больше всего е
го мучило сознание отсутствия имени. Если верить его автобиографии, как
раз в это время он навлекает на себя своими политическими выступлениями
«недовольство Центрального совета» правительства Баварской советско
й республики, и в конце апреля будто бы его даже решают арестовать, но он, у
грожая карабином, обращает команду, пришедшую взять его, в бегство. На сам
ом деле к указанному времени Центральный совет уже прекратил своё сущес
твование.
В большей степени все говорит тут за то, что его поведение в это время было
смесью из растерянности, пассивности и оппортунистического приспособ
ленчества. Даже в бурных событиях начала мая, когда добровольческие отря
ды под командованием Эппа и другие соединения захватили Мюнхен и сброси
ли власть Советов, он не принимает никакого сколь-нибудь заметного учас
тия. Отто Штрассер, бывший одно время среди его соратников, впоследствии
публично задаст такой вопрос: «Где был Гитлер в тот день? В каком уголке Мю
нхена прятался солдат, который должен был бы сражаться в наших рядах?» А в
место этого Адольф Гитлер был арестован войсками, вошедшими в город, и ок
азался на свободе только благодаря заступничеству нескольких офицеров
, которые его знали. Рассказ о якобы имевшей место попытке его ареста Цент
ральным советом представляет собой, возможно, ретушированную версию ка
к раз этого события.
Вслед за вступлением Эппа в Мюнхен начались многочисленные расследова
ния того, что происходило в городе в период власти Советов, и существуют р
азные предположения насчёт роли Гитлера в ходе этих расследований. Точн
о известно, однако, лишь то, что он предоставил себя в распоряжение следст
венной комиссии 2-го пехотного полка. Он собирает сведения для развёрнут
ых допросов, нередко заканчивавшихся чрезвычайно суровыми, нёсшими на с
ебе отпечаток ожесточённости только что утихших боев приговорами, выис
кивает солдат, служивших коммунистическому советскому режиму и, по всей
вероятности, выполняет свои задания в целом так успешно, что вскоре посл
е этого его направляют на курсы, где велось обучение «гражданственности
».
Вот тут он впервые и начинает выделяться, выступать из безликой массы, чь
я анонимность так долго и скрывала, и угнетала его. Сам он назовёт свою слу
жбу в следственной комиссии «первой более или менее настоящей политиче
ски активной деятельностью»
Hitler A. Mein Kampf, S. 227.
. Он всё ещё продолжает дрейфовать, но та струя, в которую он угодил, б
ыстро принесёт его к финишу периода его формирования, лишь смутно освеща
емого удивительной полутьмой из асоциальности и ощущения своей миссии.
Если же смотреть на все в совокупности, то бросается в глаза, что Адольф Ги
тлер, которому суждено будет стать явлением в политике этого столетия, д
о тридцатилетнего возраста не принимал в ней никакого участия. В том же в
озрасте Наполеон был уже первым консулом, Ленин находился после ссылки в
эмиграции, Муссолини стал главным редактором газеты социалистов «Аван
ти». Гитлера же, напротив, ни одна из идей, которые в скором времени понесу
т его к попытке захватить весь мир, пока ещё не подвигла ни на один хотя бы
сколько-нибудь достойный упоминания шаг; он не вступил пока ни в какую па
ртию, ни в какой-нибудь из многочисленных союзов своего времени Ч за иск
лючением венского союза антисемитов Ч дабы приблизить осуществление
своих представлений. Нет ни единого свидетельства того, чтобы хоть как-т
о проявилось его стремление к действиям, и не единого признака, который б
ы хоть в чём-то поднимался над косноязычным лепетом банальностей эпохи.
Эта отрешённость от какой бы то ни было политики может Ч хотя бы частичн
о Ч объясняться внешними обстоятельствами его становления, его одиноч
еством в Вене, ранним переездом в Мюнхен, где до того, как началась война и
увела его на фронт, он считался иностранцем; можно допустить также, что эт
о впечатление определяется и своеобразием его спутников в те годы, чьи в
оспоминания о «друге юности» и его политических симпатиях не столь полн
ы, как того заслуживал молодой Адольф Гитлер. Но ведь это может также озна
чать, что политика для него, если судить по гамбургскому счёту, тогда мало
что значила.
Он сам, выступая 23 ноября 1939 года, уже в зените сознания собственной власти,
перед высшим генералитетом, сделает поразительное признание, что он ста
л политиком в 1919 году после долгих внутренних баталий с самим собой и что д
ля него это было «самое трудное решение из всех»
Из выступления Гитлера 23 н
оября 1939 года перед высшим генералитетом, см.: Prozess gegen die Hauptkriegsverbrecher vor dem Internationalen Militaergerichtshof (дале
е Ч IMT), PS-789, Bd. XXVI, S. 328.
. И хотя это выражение, разумеется, имеет в виду трудности любого нач
ала, оно всё-таки, помимо всего, явно свидетельствует и о его внутреннем п
редубеждении по отношению к политической карьере. Вероятно, тут сыграло
свою роль и традиционно немецкое пренебрежение к тому, что вкладывалось
в понятие «текущая политика» и уже в понятийном плане воспринималось ка
к более низкий уровень по сравнению с любым крупным творческим деянием,
особенно же, если иметь в виду его безвозвратно оставленную юношескую ме
чту стать «одним из лучших, если не лучшим архитектором Германии». Уже в а
погее власти он как-то скажет, что куда охотнее скитался бы по Италии «неи
звестным художником» и что якобы только смертельная угроза собственно
й расе толкнула его на, откровенно говоря, чуждый ему путь политики
Tischgespraeche, S. 323; Libres propos, S. 11, 45.
. И тогда становится понятным, почему даже революция не затронула е
го в политическом плане. Конечно, ноябрьские события, крах всех авторите
тов, гибель династии и царивший хаос в значительной степени подорвали ег
о консервативные инстинкты, но все это не подвигло его на действенный пр
отест. Ещё сильнее, чем презрение к политическому гешефту, было у него отв
ращение к бунту и революционным интригам. Пройдёт двадцать пять лет, и он
в одной из своих застольных бесед, говоря о событиях ноябрьской революци
и, поставит знак равенства между участниками переворота и уголовниками,
видя в них лишь «асоциальное отребье», которое следует вовремя уничтожи
ть Tischgespraeche, S. 449.
.
Только личные мотивы, осознание им в дальнейшем силы воздействия собств
енных выступлений, побудили его отбросить все предубеждения Ч и предуб
еждение против политической карьеры, и робость, продиктованную боязнью
прослыть нарушителем порядка. И вот только теперь встрял он в политику
Ч фигура революции, хотя и Ч как скажет он через четыре года, оправдывая
сь на процессе в мюнхенском народном суде, Ч революционер против револ
юции. Но был ли он при всём при этом чем-то другим, а не тем растерянным пере
д жизнью, подавленным человеком искусства, которого перенесли в политик
у какое-то стремление к тому, чтобы переделать мир, и некий необыкновенны
й, особый талант? Этот вопрос будет то и дело всплывать на протяжении всей
этой жизни, и то и дело будет возникать искушение спросить, означала ли ко
гда-либо политика для него нечто большее, нежели средства, с помощью кото
рых он её проводил, Ч как например, триумфы риторики, театральность демо
нстраций, парадов и партсъездов, спектакль применения военной силы в год
ы войны.
Верно, конечно, что крах старого строя вообще только лишь открыл ему путь
в политику. Пока буржуазный мир стоял прочно и политика оставалась карье
рой для буржуа, у него было мало шансов на имя и успех Ч для неустойчивого
темперамента Гитлера этот мир с его формальной суровостью и серьёзност
ью требований не сулил возможностей взлёта. 1918 год открыл ему дорогу. «Я до
лжен был теперь смеяться при мысли о собственном будущем, мысли, которая
ещё совсем недавно доставляла мне такие горькие заботы», Ч писал он
Hitler A. Mein Kampf, S. 225.
.
Он вступил на политическую сцену.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
.
Во внутриполитическом плане возмущение положениями мирного договора е
щё больше усилило настроение антипатии к республике Ч ведь она оказала
сь неспособной оградить страну от тягот и бесчестия этого «позорного ди
ктата». Собственно говоря, только теперь по-настоящему и выяснилось, нас
колько же непопулярной она была Ч во всяком случае, в этой форме, Ч явля
ясь результатом смятения умов, случая, усталости и ожиданий мира. К тем мн
огим сомнениям, которые порождались её бессилием во внутренней политик
е, добавилась теперь и дурная репутация, которую заработала она слабость
ю своей внешней политики, и все большему числу людей слово «республика»
стало уже представляться вскоре синонимом позора, бесчестия и беспомощ
ности. Так или иначе, но ощущение, будто республика была навязана немецко
му народу обманом и принуждением и является чем-то абсолютно чуждым ему,
закрепилось и, в общем и целом, уже не менялось. Правильно, конечно, что нес
мотря на весь этот груз у неё были все же шансы, но даже в немногие счастли
вые свои годы она «не сумела по-настоящему привлечь к себе ни преданност
и, ни политической фантазии людей»
Слова Уинстона Черчилля, цит. по: Deuerlein E. Aufstieg, S. 23. О
негативной оценке Веймарской конституции см.: Fleischmann. HdbDStR. Bd. 1, 18, S. 221 f. В 1918 году также
и Макс Вебер жаловался на увязывание демократизации с ожиданием мира: «В
нутри страны это в будущем отзовётся так: Заграница навязала нам демокра
тию! Плачевная история!»
.
Значение всех этих событий состояло в том, что они дали мощный толчок про
цессу политизации общественного сознания. Широкие слои, находившиеся д
о того в политическом подполье, оказались вдруг преисполненными полити
ческих страстей, надежд и отчаяний, и эти настроения захватили в лазарет
е в Пазевальке и повлекли за собой и Гитлера, которому было в то время уже
около тридцати лет. У него было смутное, но одновременно радикальное ощу
щение несчастья и предательства. И хотя это ощущение приблизило его на о
дин шаг к политике, но само решение стать политиком, которое он связывает
в «Майн кампф» с ноябрьскими событиями, пришло, несомненно, позднее, Ч ск
орее всего, в тот поразительный момент примерно год спустя, когда он в чад
у маленького помещения выступил в гипнотическом возбуждении перед неб
ольшой аудиторией, открыл в себе талант оратора и увидел вдруг выход из с
трахов безнадёжно блокированного существования в какое-то будущее.
Это утверждение подкрепляется, во всяком случае, его поведением в течени
е последующих месяцев. Когда Гитлер в конце ноября, уже выздоровев, был вы
писан из лазарета в Пазевальке, он тут же направился в Мюнхен и прибыл в за
пасной батальон своего полка. И хотя этот город, сыгравший в ходе ноябрьс
ких событий немалую роль и положивший начало свержению германских княж
еских династий, буквально вибрировал от политического возбуждения, Гит
лер остался ко всему этому безучастен и, вопреки его позднейшим заверени
ям о созревшем решении заняться политикой, ни интереса, ни причастности
к этим событиям не проявил. Весьма скупо он заметит, что власть «красных»
вызвала у него отвращение; но поскольку такое же отношение к «красным» б
ыло у него и после Ч да и в принципе, по его же собственным словам, на протя
жении всего существования республики, Ч это замечание едва ли можно ра
ссматривать как оправдание его слабого интереса к политике. Не имея ника
кой цели, но ощущая потребность хоть в каком-то занятии, он в начале февра
ля записывается, в конце концов, добровольцем в службу охраны лагеря для
военнопленных, находившегося близ Траунштайна неподалёку от австрийск
ой границы. Когда же примерно месяц спустя военнопленных Ч несколько со
т французских и русских солдат Ч выпустили, а лагерь вместе с его охрано
й расформировали, он вновь оказался не у дел и в растерянности вернулся н
азад в Мюнхен.
Поскольку он не знал, куда ему деться, то снова занял койку в казарме в Обе
рвизенфельде. Вероятно, это решение далось ему нелегко, потому что оно пр
инуждало его вступить в Красную армию, взявшую к тому времени власть, и но
сить на рукаве её красную повязку. Но так или иначе, ему пришлось с этим см
ириться и встать на сторону победивших революционеров, хотя он мог бы вс
тупить в один из добровольческих отрядов, либо в иную воинскую часть, не с
вязанную с «красной» властью. И это едва ли не лучшее доказательство тог
о, насколько слаборазвитым было ещё в то время его политическое сознание
и насколько низким Ч его политическое чутьё, которое потом, как говорят,
заставило его впадать в ярость уже при самом упоминании слова «большеви
зм», Ч вопреки всему позднейшему украшательству, его политическое безр
азличие на том этапе явно было сильней унизительного чувства оказаться
солдатом армии мировой революции.
Впрочем, у него и не было никакого выбора, кроме армии. Милитаризованный м
ир был по-прежнему единственной социальной системой, в которой он ощуща
л себя дома, демобилизоваться означало бы для него вернуться в тот анони
мный мир потерпевших крушение, откуда он пришёл. Потом Гитлер сам засвид
етельствует, что он отчётливо представлял всю безысходность своего лич
ного положения: «В это время в моей голове роились бесконечные планы. Цел
ыми днями обдумывал я, что же вообще можно сделать, но всякий раз итогом вс
ех размышлений была трезвая констатация того, что я, не имея имени, не имею
и ни малейшего условия для какого-нибудь целесообразного дела.»
Hitler A. Mein Kampf, S. 226. О красно
й повязке на рукаве см.: Maser W. Fruehgeschichte, S. 132. Эрнст Дойер-ляйн будет даже утверждать,
что зимой 1918-1919 гг. Гитлер подумывал о вступлении в СДПГ; см.: Deuerlein E. Aufstieg, S. 80.
Это замечание демонстрирует, насколько далёк оставался он и тепер
ь от мысли о работе, о хлебе насущном и гражданском ремесле; больше всего е
го мучило сознание отсутствия имени. Если верить его автобиографии, как
раз в это время он навлекает на себя своими политическими выступлениями
«недовольство Центрального совета» правительства Баварской советско
й республики, и в конце апреля будто бы его даже решают арестовать, но он, у
грожая карабином, обращает команду, пришедшую взять его, в бегство. На сам
ом деле к указанному времени Центральный совет уже прекратил своё сущес
твование.
В большей степени все говорит тут за то, что его поведение в это время было
смесью из растерянности, пассивности и оппортунистического приспособ
ленчества. Даже в бурных событиях начала мая, когда добровольческие отря
ды под командованием Эппа и другие соединения захватили Мюнхен и сброси
ли власть Советов, он не принимает никакого сколь-нибудь заметного учас
тия. Отто Штрассер, бывший одно время среди его соратников, впоследствии
публично задаст такой вопрос: «Где был Гитлер в тот день? В каком уголке Мю
нхена прятался солдат, который должен был бы сражаться в наших рядах?» А в
место этого Адольф Гитлер был арестован войсками, вошедшими в город, и ок
азался на свободе только благодаря заступничеству нескольких офицеров
, которые его знали. Рассказ о якобы имевшей место попытке его ареста Цент
ральным советом представляет собой, возможно, ретушированную версию ка
к раз этого события.
Вслед за вступлением Эппа в Мюнхен начались многочисленные расследова
ния того, что происходило в городе в период власти Советов, и существуют р
азные предположения насчёт роли Гитлера в ходе этих расследований. Точн
о известно, однако, лишь то, что он предоставил себя в распоряжение следст
венной комиссии 2-го пехотного полка. Он собирает сведения для развёрнут
ых допросов, нередко заканчивавшихся чрезвычайно суровыми, нёсшими на с
ебе отпечаток ожесточённости только что утихших боев приговорами, выис
кивает солдат, служивших коммунистическому советскому режиму и, по всей
вероятности, выполняет свои задания в целом так успешно, что вскоре посл
е этого его направляют на курсы, где велось обучение «гражданственности
».
Вот тут он впервые и начинает выделяться, выступать из безликой массы, чь
я анонимность так долго и скрывала, и угнетала его. Сам он назовёт свою слу
жбу в следственной комиссии «первой более или менее настоящей политиче
ски активной деятельностью»
Hitler A. Mein Kampf, S. 227.
. Он всё ещё продолжает дрейфовать, но та струя, в которую он угодил, б
ыстро принесёт его к финишу периода его формирования, лишь смутно освеща
емого удивительной полутьмой из асоциальности и ощущения своей миссии.
Если же смотреть на все в совокупности, то бросается в глаза, что Адольф Ги
тлер, которому суждено будет стать явлением в политике этого столетия, д
о тридцатилетнего возраста не принимал в ней никакого участия. В том же в
озрасте Наполеон был уже первым консулом, Ленин находился после ссылки в
эмиграции, Муссолини стал главным редактором газеты социалистов «Аван
ти». Гитлера же, напротив, ни одна из идей, которые в скором времени понесу
т его к попытке захватить весь мир, пока ещё не подвигла ни на один хотя бы
сколько-нибудь достойный упоминания шаг; он не вступил пока ни в какую па
ртию, ни в какой-нибудь из многочисленных союзов своего времени Ч за иск
лючением венского союза антисемитов Ч дабы приблизить осуществление
своих представлений. Нет ни единого свидетельства того, чтобы хоть как-т
о проявилось его стремление к действиям, и не единого признака, который б
ы хоть в чём-то поднимался над косноязычным лепетом банальностей эпохи.
Эта отрешённость от какой бы то ни было политики может Ч хотя бы частичн
о Ч объясняться внешними обстоятельствами его становления, его одиноч
еством в Вене, ранним переездом в Мюнхен, где до того, как началась война и
увела его на фронт, он считался иностранцем; можно допустить также, что эт
о впечатление определяется и своеобразием его спутников в те годы, чьи в
оспоминания о «друге юности» и его политических симпатиях не столь полн
ы, как того заслуживал молодой Адольф Гитлер. Но ведь это может также озна
чать, что политика для него, если судить по гамбургскому счёту, тогда мало
что значила.
Он сам, выступая 23 ноября 1939 года, уже в зените сознания собственной власти,
перед высшим генералитетом, сделает поразительное признание, что он ста
л политиком в 1919 году после долгих внутренних баталий с самим собой и что д
ля него это было «самое трудное решение из всех»
Из выступления Гитлера 23 н
оября 1939 года перед высшим генералитетом, см.: Prozess gegen die Hauptkriegsverbrecher vor dem Internationalen Militaergerichtshof (дале
е Ч IMT), PS-789, Bd. XXVI, S. 328.
. И хотя это выражение, разумеется, имеет в виду трудности любого нач
ала, оно всё-таки, помимо всего, явно свидетельствует и о его внутреннем п
редубеждении по отношению к политической карьере. Вероятно, тут сыграло
свою роль и традиционно немецкое пренебрежение к тому, что вкладывалось
в понятие «текущая политика» и уже в понятийном плане воспринималось ка
к более низкий уровень по сравнению с любым крупным творческим деянием,
особенно же, если иметь в виду его безвозвратно оставленную юношескую ме
чту стать «одним из лучших, если не лучшим архитектором Германии». Уже в а
погее власти он как-то скажет, что куда охотнее скитался бы по Италии «неи
звестным художником» и что якобы только смертельная угроза собственно
й расе толкнула его на, откровенно говоря, чуждый ему путь политики
Tischgespraeche, S. 323; Libres propos, S. 11, 45.
. И тогда становится понятным, почему даже революция не затронула е
го в политическом плане. Конечно, ноябрьские события, крах всех авторите
тов, гибель династии и царивший хаос в значительной степени подорвали ег
о консервативные инстинкты, но все это не подвигло его на действенный пр
отест. Ещё сильнее, чем презрение к политическому гешефту, было у него отв
ращение к бунту и революционным интригам. Пройдёт двадцать пять лет, и он
в одной из своих застольных бесед, говоря о событиях ноябрьской революци
и, поставит знак равенства между участниками переворота и уголовниками,
видя в них лишь «асоциальное отребье», которое следует вовремя уничтожи
ть Tischgespraeche, S. 449.
.
Только личные мотивы, осознание им в дальнейшем силы воздействия собств
енных выступлений, побудили его отбросить все предубеждения Ч и предуб
еждение против политической карьеры, и робость, продиктованную боязнью
прослыть нарушителем порядка. И вот только теперь встрял он в политику
Ч фигура революции, хотя и Ч как скажет он через четыре года, оправдывая
сь на процессе в мюнхенском народном суде, Ч революционер против револ
юции. Но был ли он при всём при этом чем-то другим, а не тем растерянным пере
д жизнью, подавленным человеком искусства, которого перенесли в политик
у какое-то стремление к тому, чтобы переделать мир, и некий необыкновенны
й, особый талант? Этот вопрос будет то и дело всплывать на протяжении всей
этой жизни, и то и дело будет возникать искушение спросить, означала ли ко
гда-либо политика для него нечто большее, нежели средства, с помощью кото
рых он её проводил, Ч как например, триумфы риторики, театральность демо
нстраций, парадов и партсъездов, спектакль применения военной силы в год
ы войны.
Верно, конечно, что крах старого строя вообще только лишь открыл ему путь
в политику. Пока буржуазный мир стоял прочно и политика оставалась карье
рой для буржуа, у него было мало шансов на имя и успех Ч для неустойчивого
темперамента Гитлера этот мир с его формальной суровостью и серьёзност
ью требований не сулил возможностей взлёта. 1918 год открыл ему дорогу. «Я до
лжен был теперь смеяться при мысли о собственном будущем, мысли, которая
ещё совсем недавно доставляла мне такие горькие заботы», Ч писал он
Hitler A. Mein Kampf, S. 225.
.
Он вступил на политическую сцену.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56