На протяжении всех этих месяцев пребывания в Мюнхене он остаётся с
кромным копировальщиком почтовых открыток со своими видениями, кошмар
ами и страхами, неспособным, однако, перевести их на язык искусства. А та п
едантичная тщательность кисти, с которой он превращал свой населённый п
ризраками комплексов и агрессивности внутренний мир в рейнские идилли
и, свидетельствовала о его тайной тяге к неприкосновенности и идеализир
уемой красоте.
Чем явственнее крепнет в нём, в его внутренней глубине, осознание своего
творческого неумения, да и вообще своей беспомощности, тем настоятельне
е ощущает он потребность находить оправдания для собственного превосх
одства. Поэтому цинизм, с которым он поздравлял себя по поводу открытия «
зачастую бесконечно примитивных воззрений» людей, был родом оттуда же, ч
то и его склонность повсюду видеть лишь проявления самых низких побужде
ний Ч коррупцию, заговорщицкую жажду власти, беспощадность, зависть, не
нависть, Ч то есть, из стремления компенсировать свои собственные беды
за счёт всего мира. И в случае с расовой принадлежностью это тоже служило
ему в первую очередь в качестве зацепки для его потребности в индивидуал
ьном превосходстве, т. е. как подтверждение того, что он другой и выше, неже
ли все эти пролетарии, бродяги, евреи и чехи, что встречались ему на его пу
ти.
И всё-таки тяжёлым камнем, как и прежде, на него давил страх, что он может оп
уститься до уровня люмпенов, обитателей домов для бедных или пролетарие
в. Те бесчисленные фигуры, которые прошли мимо него в мужском общежитии, т
е лица из читального зала и тёмных коридоров, которые, как зеркало, отрази
ли крушения столь многих надежд и личных судеб, наложили на него свой нес
мываемый отпечаток. И фоном тут была Вена рубежа веков, город с настроени
ем эпилога и запахом тления Ч эта школа жизни и впрямь научила его мысли
ть преимущественно категориями заката. И не что иное, как страх, был главн
ым содержанием лет его формирования, а в конце даже, как это окажется, импу
льсом головокружительной динамики всей его жизни вообще. Его столь комп
актно выглядевшая картина мира и человека, его чёрствость и бесчеловечн
ость были преимущественно защитным жестом и рационализацией того «исп
уганного существа», каким видели его немногие свидетели тех лет его моло
дости См
.: Jetzinger F. Op. cit. S. 115; Kubizek A. Op. cit. S. 215.
. Куда бы ни бросил он свой взор, всюду виделись ему лишь симптомы из
нурённости, распада, расставания, признаки отравления крови, расового то
ржества, упадок и катастрофа. И этот обертон, в который он вслушивался, был
связан с тем пессимистическим жизнеощущением, которое принадлежит к гл
убинным чертам XIX века, заметно заглушая и всю веру в прогресс, и всю оптими
стическую науку эпохи. Но радикальность этого ощущения, и та бездеятельн
ость, с которой он отдался страху, стали такими индивидуальными и неповт
оримыми, что это сделало их присущими именно ему.

Как раз этот комплекс ощущений и распознается за его объяснением, почему
же он, после нескольких лет бездеятельности, эксцентричных снов наяву, п
остоянных побегов в гротесковые миры своих фантазий, покинул, наконец, В
ену. В его уверениях содержатся и эротические, и пангерманские, и сентиме
нтальные причины, выливающиеся в объяснение в ненависти к этому городу:


«Отвратителен был для меня р
асовый конгломерат, который являла собой столица империи, отвратительн
ой была эта смесь народов из чехов, поляков, венгров, русинов, сербов, хорв
атов и т. д., а между всем этим, как вечный грибок человечества, Ч евреи и сн
ова евреи. Огромный город казался мне символом кровосмешения…
По всем этим причинам всё сильнее проявлялось страстное стремление отп
равиться, наконец, туда, куда с самой ранней юности влекли меня тайные жел
ания и тайная любовь. Я надеялся сделать когда-нибудь себе имя в качестве
архитектора и так, в малом и великом, в зависимости от того, что будет угот
овано мне судьбою, честно послужить нации.
Однако в конечном счёте мне хотелось приобщиться к счастью иметь право б
ыть и действовать там, откуда когда-нибудь придёт исполнение моей самой
заветной мечты Ч присоединение моей любимой родины к общему отечеству
по имени Германский рейх»
Hitler A. Mein Kampf, S. 135 f.
.

Вероятно, эти мотивы действительно сыграли свою роль в том, что он покину
л Вену; другие же соображения, надо полагать, оказали на принятие решения
лишь большее или меньшее побочное воздействие. Он сам впоследствии созн
ался, что он так и не смог «научиться венскому жаргону»; кроме того, он обн
аружил в этом городе «в области чисто культурных и художественных дел вс
е признаки изнеможения» и счёл дальнейшее пребывание в нём бесцельным у
же потому, что для архитектора «после перестройки Рингштрассе задачи, по
крайней мере в Вене, большей частью были незначительными»
О совокупности причин
отъезда из Вены см.: Hitler А. Mein Kampf, S. 134 ff.
.
И всё же не эти причины были решающими. В значительно большей мере и здесь
сыграло свою главную роль его отвращение ко всему тому, что было нормой и
обязанностью. Выплывшие на свет в 50-х годах его военно-призывные докумен
ты, за которыми по его приказу так лихорадочно охотились ещё в марте 1938 год
а, сразу же вслед за вступлением в Австрию, исключают всякие сомнения в то
м, что им было совершено так называемое уклонение от освидетельствовани
я, т. е. он хотел увильнуть от прохождения военной службы. Дабы затемнить э
то дело, он поэтому, явившись в Мюнхен, не только зарегистрировался в поли
ции как человек без подданства, но и неверно указал затем в своей автобио
графии дату отъезда из Вены: Гитлер покинул этот город не весной 1912 года, ка
к он будет утверждать, а в мае года следующего.
Расследования австрийских властей были поначалу безуспешными. 22 август
а 1913 года уполномоченный службы безопасности в Линце Цаунер, отвечавший з
а розыски, записывает: «Представляется, что Адольф Гиитлер (!) не отметился
в полиции ни здесь, ни в Урфаре, и его пребывание в каком-нибудь другом мес
те также не выявлено.» Бывший опекун Гитлера глава общинного совета Леон
динга Йозеф Майрхофер на соответствующие запросы тоже не мог сообщить о
местонахождении Гитлера, а обе его сестры, Ангела и Паула, также заявили о
своём брате, что они «с 1908 года ничего о нём не знают». И только розыски в Вен
е выявили, что он перебрался в Мюнхен и проживает там по адресу Шляйсхайм
ерштрассе, 34. И вот там-то 18 января 1914 года, во второй половине дня, появился н
ежданно-негаданно служащий уголовной полиции, он арестовал находящего
ся в розыске и препроводил его на следующий день в австрийское консульст
во?
Выдвинутое против него обвинение имело очень серьёзный характер, и Гитл
ер, после того как он столь долго пребывал в безопасности, столкнулся с не
посредственной угрозой подвергнуться осуждению. Это было одно из тех ба
нальных событий, которые в будущем ещё чаще могли придать его жизненному
пути совсем иное направление. Трудно представить, чтобы он с таким пороч
ащим честь в глазах общества пятном мог объединить и мобилизовать на вое
нный лад миллионы последователей.
Однако и здесь, как и в ряде других эпизодов позднее, на помощь Гитлеру при
шёл случай. Власти Линца предложили ему явиться в столь короткий срок, чт
о выполнить это оказалось уже нереальным. А перенос срока дал ему возмож
ность тщательно обдумать письменное объяснение. В этом пространном Ч н
а нескольких страницах Ч послании в адрес «Второго отдела магистрата г
орода Линца», представляющем собой наиболее объёмистый и весомый докум
ент его молодости, Гитлер пытался всеми правдами и неправдами обелить се
бя. Письмо не только свидетельствовало о его по-прежнему плохом знании н
емецкого языка и орфографии, но и, по описанию того, как шли его личные дел
а, говорило, что в целом его жизнь и тут скорее всего текла столь же неупор
ядоченно и бесцельно, как и в венские годы:

«В повестке я назван художни
ком. И хотя это звание принадлежит мне по праву, оно всё же правильно тольк
о условно. Вернее, я зарабатываю на жизнь как самостоятельный художник т
олько ради того, поскольку я полностью лишён состояния (отец мой был госу
дарственным чиновником), чтобы обеспечить себе продолжение образовани
я. Я могу уделять зарабатыванию на хлеб только частицу моего времени, пот
ому что я всё ещё учусь на художника-архитектора. Так что мои даходы (!) очен
ь скромные, они как раз таковы, чтобы хватить на кусок хлеба.
Прилагаю в качестве даказательства (!) этого справку о налогообложении и
покорнейше прошу тут же сразу вернуть мне её назад. Мой заработок опреде
ляется в ней в 1200 марок и скорее преувеличен, чем преуменьшен, и это нельзя
понимать так, что на каждый месяц приходится ровно 100 марок. О нет. Месячные
заработки очень колеблются, а сейчас они уж точно плохие, потому что ведь
художественная жизнь в Мюнхене в это время как бы находится в зимней спя
чке…»

Объяснение, которое он нашёл для своего поведения, было, конечно, притяну
то за уши, но оказалось в целом достаточно эффективным. Оно сводилось к то
му, что хотя он и пропустил первое освидетельствование, но всё же вскоре в
след за тем объявился сам, по собственному почину, а его бумаги, по всей ве
роятности, затерялись где-то в канцеляриях. Своё же упущение он пытается
оправдать слезливой ссылкой, рассчитанной на сочувствие и не лишённой п
одобострастной хитрости, на нищенские условия существования в годы жиз
ни в Вене:

«Что же касается упущения, в
коем я грешен, осенью 1909 г., то это было для меня чрезвычайно горькое время. Я
был молодым неопытным человеком, без какого-либо денежного вспомоществ
ования и слишком гордым, чтобы принимать его от кого-то не говоря уш (!) о то
м, чтобы просить его. Будучи лишён любого рода поддержки и полагаясь толь
ко на самого себя, моих немногих крон, а часто только геллеров, вырученных
за мои работы, с трудом хватало мне на ночлег. На протяжении двух лет у мен
я не было другой подруги кроме заботы и нужды, не было другого спутника кр
оме вечного неутолимого голода. Я никогда не знал прекрасного слова „мол
одость“. И сегодня спустя 5 лет осталась память в виде пятен на обмороженн
ых пальцах, руках и ногах. И всё же я не могу не вспоминать об этом времени с
определённой радостью, сейчас когда все самое горькое уже позади меня. Н
есмотря на жесточайшую нужду, находясь в зачастую более чем сомнительно
м окружении, я всегда достойно берег своё имя, совершенно безупречен пер
ед законом и чист перед своей совестью…»

Примерно две недели спустя, 5 февраля 1914 года, Гитлер предстаёт перед призы
вной комиссией в Зальцбурге. Заключение, подписанное и самим Гитлером, г
ласит: «Негоден к несению строевой и вспомогательной службы, слишком сла
б. Освобождён от воинской службы»
Описание истории с освидетельствованием
основано на разысканиях Етцингера (Jetzinger F. Op. cit. S. 253 ff.), благодаря которому и стали
известны эти обстоятельства. Там же опубликовано и послание Гитлера в а
дрес магистрата города Линца.
. Сразу же после этого он отправляется назад в Мюнхен.
Есть все основания полагать, что в Мюнхене он не был совсем уж несчастным.
Сам он потом скажет о «внутренней любви», которую он ощутил с первого взг
ляда к этому городу, и объяснит этот необычный оборот в первую очередь «ч
удесным союзом первобытной силы и тонкого художественного настроения,
этой единой линией от „Хофбройхауза“ до „Одеона“, от „Октоберфест“ до „П
инакотеки“, не называя, однако, Ч и это весьма характерно Ч в качестве о
боснования своей симпатии никакого политического мотива. Он по-прежнем
у живёт одиноко и замкнуто на своей Шляйсхаймерштрассе, но, кажется, дефи
цит в человеческом общении ощущается им тут не столь сильно, как раньше. У
него устанавливаются, правда, довольно приличные отношения с портным По
ппом, а также с его соседями и друзьями, что объяснялось обоюдной тягой к п
олитизированным беседам. А уж в пивных Швабинга, где происхождение и пол
ожение не играют никакой роли и признается любая социальная принадлежн
ость, Гитлер находит ту форму контакта, которую он только и мог выносить, и
бо она обеспечивала ему одновременно и близость, и отчуждённость, Ч неп
ринуждённые, случайные знакомства за кружкой пива, легко возникавшие и с
толь же легко утрачивавшиеся. Это были те „маленькие кружки“, о которых о
н потом упомянет, где его считали „образованным“ и где он, судя по всему, ч
аще встречал не возражения, а одобрение, когда распространялся о непрочн
ости австро-венгерской монархии, неизбежности германо-австрийского со
юза, антинемецкой и прославянской политике Габсбургов, о евреях или о сп
асении нации. В том окружении, которое культивировало аутсайдеров и охот
но усматривало за эксцентричными мнениями и манерами гениев, он едва ли
выделялся этим. Как мы сегодня знаем, когда вопрос его возбуждал, он неред
ко срывался на крик, но все его высказывания, сколь бы страстными они ни бы
ли, отличались своею последовательностью. И ещё он любил пророчествоват
ь и прогнозировать процессы политического развития
См.: Hitler A. Mein Kampf, S. 138 f.; 163; Heiden К. Hitler. Bd. 1.S.53.
.
А от решения, которым он около десяти лет назад обосновывал свой уход из у
чилища, Гитлер к этому времени отказался Ч теперь он уже не стремился ст
ать художником, скажет он после, не упоминая, правда, о том, в чём же виделос
ь ему теперь его будущее, и заверит, что рисованию он тогда уделял столько
времени, сколько было нужно, чтобы заработать на жизнь и получить возмож
ность учиться. Однако он не предпринял ничего для осуществления этого на
мерения. Сидя у окна своей комнаты, он продолжал рисовать маленькие аква
рели-пейзажи:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56