На этот раз уже не Цареградский вел мое дело (позж
е мне говорили, что его уволили из прокуратуры по подозрению во взяточни
честве). Его сменил специальный помощник Руденко Преображенский, работа
вший в паре со старшим следователем Андреевым. Преображенскому было за п
ятьдесят, он ходил на костылях, что отразилось на его характере Ч сквалы
жном и замкнутом. Он, кстати, вошел в историю борьбы властей с интеллигенц
ией, подготовив для Руденко записку в ЦК, что Борис Пастернак якобы вел се
бя на допросах трусливо. Угрюмость Преображенского составляла разител
ьный контрасте манерой поведения Андреева. Андреев был моложе, всегда ак
куратно одет, ироничен и часто позволял себе шуточки по поводу выдвинуты
х против меня обвинений. Он протоколировал допрос, не искажая моих ответ
ов, и я почувствовал, что он начал симпатизировать мне, после того как выяс
нил, что к убийству Михоэлса я не имел никакого отношения, как и к эксперим
ентам на людях, приговоренных к смерти, проводившимся сотрудниками токс
икологической лаборатории. Суть моего дела, по словам Андреева, была ясн
а, но большого тюремного срока мне все равно не избежать. учитывая отноше
ние высшего руководства к людям, работавшим с Берией. Он предположил, что
мне дадут пятнадцать лет.
Преображенский тем временем подготовил фальсифицированные протоколы
допросов, но я отказался их подписать и вычеркнул все ложные обвинения, к
оторые он мне инкриминировал. Затем Преображенский пытался шантажиров
ать меня, заявив, что добавит новое обвинение Ч симуляцию сумасшествия,
на что я спокойно ответил:
Ч Пожалуйста, но вам придется аннулировать два заключения медицинской
комиссии, подтверждающие, что я находился в состоянии ступора и совершен
но не годился для допросов.
В свою очередь, я обвинил Цареградского и Руденко в том, что они довели мен
я, лишая сна более трех месяцев и, заключив в камеру без окон, до того состо
яния, из которого нельзя выйти без длительного лечения.
Преображенский все время пытался выбить из меня признания, но я не подда
вался. В конце концов он объявил: «Следствие по вашему делу закончено». И в
от в первый Ч и единственный! Ч раз мне дали все четыре тома моего следс
твенного дела. Обвинительное заключение занимало две странички. Читая е
го, я убедился, что Андреев сдержал свое слово Ч из-за отсутствия каких-л
ибо доказательств обвинение в том, что я пытался в сговоре с Берией участ
вовать в захвате власти, было снято. Обвинения в том, что я сорвал операцию
покушения на жизнь маршала Тито и в 1947Ч 1948 годах скрыл имевшиеся у меня дан
ные о готовившемся им заговоре против нашей страны, также были сняты. В мо
ем деле больше не фигурировали фантастические планы бегства Берии на За
пад со специальной военно-воздушной базы под Мурманском при содействии
генерала Штеменко. Не было и упоминания о Майрановском как о моем родств
еннике. Тем не менее обвинительное заключение представляло меня закоре
нелым злодеем, с 1938 года находившимся в сговоре с врагами народа и выступа
вшим против партии и правительства. Для доказательства использовались
обвинения против сотрудников разведки, которые в начале войны были осво
бождены из тюрем по моему настоянию, и мои связи с «врагами народа» Ч Шпи
гельглазом, Серебрянским, Мали и другими, хотя все они, кроме Серебрянско
го, были к тому времени уже реабилитированы посмертно. С точки зрения зак
она обвинения эти потеряли юридическую силу, но никого данное обстоятел
ьство не волновало.
Из первоначально выдвинутых обвинений осталось три:
первое Ч тайный сговор с Берией для достижения сепаратного мира с гитле
ровской Германией в 1941 году и свержения советского правительства;
второе Ч как человек Берии и начальник Особой группы, созданной до войн
ы, я осуществлял тайные убийства враждебно настроенных к Берии людей с п
омощью яда, выдавая их смерть за несчастные случаи;
третье Ч с 1942 по 1946 год я наблюдал за работой «Лаборатории-Х» Ч спецкамеры
, где проверялось действие ядов на приговоренных к смерти заключенных.
В обвинении не было названо ни одного конкретного случая умерщвления лю
дей. Зато упоминался мой заместитель Эйтингон, арестованный в октябре 1951
года, «ошибочно и преступно» выпущенный Берией на свободу после смерти С
талина в марте 1953 года и вновь осужденный по тому же обвинению Ч измена Ро
дине Ч в 1957 году.
Обвинительное заключение заканчивалось предложением о слушании моего
дела в закрытом порядке Военной коллегией Верховного суда без участия п
рокурора и защиты.
Я вспомнил, как жена во время свидания в «Крестах» говорила о Райхмане и у
помянула, что практика закрытых судов без участия защиты, введенная посл
е убийства Кирова, запрещена законом с 1956 года. Райхман сумел избежать тай
ного судилища и был поэтому амнистирован. Передо мной стояла непростая з
адача: как сказать Преображенскому, что мне известно о законе, запрещающ
ем рассматривать дела без защитника? Ведь я был в коматозном состоянии.
Тогда я обратился к Преображенскому с письменным ходатайством мотивир
овать, почему вносится предложение слушать дело без участия защитника. О
н ответил, что в обвинительном заключении нет необходимости вдаваться в
столь мелкие подробности, и объявил мне под расписку решение об отказе в
предоставлении адвоката. Я потребовал Уголовно-процессуальный кодекс,
чтобы можно было реализовать конституционное право на защиту, но и это х
одатайство было отвергнуто Преображенским также под расписку. Для меня
было очень важно зафиксировать в письменной форме сознательное наруше
ние закона. Андреев, относившийся ко мне сочувственно, сказал, что было бы
наивно с моей стороны рассчитывать, что к моему делу будет допущен адвок
ат.
После этого я обратился к заместителю начальника тюрьмы, моему бывшему п
одчиненному в годы войны, с ходатайством предоставить мне Уголовно-проц
ессуальный кодекс. Надзиратель сообщил, что мое ходатайство отклонено, н
о заместитель начальника тюрьмы готов принять меня и выслушать мои жало
бы, касавшиеся условий содержания в тюрьме. Когда меня привели в его каби
нет, который, конечно, прослушивался, мы ничем не выдали, что знаем друг др
уга. Он подтвердил, что мое ходатайство отклонено, но сказал, что я могу оз
накомиться с инструкцией об условиях содержания подследственных в тюр
ьме, прежде чем писать официальную жалобу. Я уловил в его фразе особенный
смысл. На столе рядом с инструкцией лежало приложение, в котором было как
раз то, что меня интересовало, Ч Указ Президиума Верховного Совета СССР
от 30 апреля 1956 года об отмене особого порядка закрытого судебного разбира
тельства по делам о государственной измене без участия защиты.
Мое официальное заявление о предоставлении адвоката проигнорировали с
корее всего по распоряжению «инстанций», то есть самого Хрущева, который
к этому времени стал главой и партии, и правительства. Я решил подождать н
екоторое время и повторить свое требование о защитнике уже в ходе самого
судебного разбирательства.
Последняя встреча со следователем кончилась для меня неожиданным пово
ротом. Преображенский вдруг потребовал, чтобы я написал об участии Молот
ова в зондаже Стаменова. Меня это крайне озадачило, и я понял, что Молотов
сейчас, должно быть, не в фаворе. Я ничего не знал об «антипартийной группе
», отстраненной от руководства в 1957 году, куда входили Молотов, Маленков и К
аганович. Моя записка явно произвела на Преображенского впечатление, ос
обенно сообщение, что Молотов устроил на работу жену Стаменова в Институ
т биохимии Академии наук СССР к академику Баху. Я также вспомнил, что с Мол
отовым консультировались насчет подарков, которые Стаменов вручал у се
бя на родине царской семье. Реакция следователя укрепила мою надежду, чт
о, несмотря на закрытое заседание, меня оставят в живых как свидетеля про
тив Молотова.
Тридцать три Ч таково было число моих заявлений, направленных Хрущеву,
Руденко, секретарю Президиума Верховного Совета СССР Горкину, Серову, ст
авшему председателем КГБ, и другим с требованием предоставить мне защит
ника и протестом по поводу грубых фальсификаций, содержащихся в выдвину
тых против меня обвинениях. Ни на одно из них я не получил ответа.
Обычно, когда следствие на высшем уровне по особо важным делам завершало
сь, дело незамедлительно передавалось в Верховный суд. В течение недели
или, в крайнем случае, месяца я должен был получить уведомление о том, когд
а состоится слушание дела. Но прошло три месяца Ч и ни слова. Только в нач
але сентября 1958 года меня официально известили, что мое дело будет рассма
триваться Военной коллегией 12 сентября без участия прокурора и защиты. Я
был переведен во внутреннюю тюрьму Лубянки, а затем в Лефортово. Через мн
ого лет я узнал, что генерал-майор Борисоглебский, председатель Военной
коллегии, трижды отсылал мое дело в прокуратуру для проведения дополнит
ельного расследования. И трижды дело возвращали с отказом.
Сейчас мне кажется, что моя судьба была предрешена заранее, но никто не хо
тел брать на себя ответственность за нарушение закона в период широкове
щательных заверений о соблюдении законности, наступивший после смерти
Сталина и разоблачений Хрущевым его преступлений на XX съезде партии. Поз
днее мне стало известно, что мои обращения к Серову и Хрущеву, в которых я
ссылался на наши встречи в Кремле и на оперативное сотрудничество в годы
войны и после ее окончания, вызвали быструю реакцию. Мой бывший подчинен
ный полковник Алексахин был сразу направлен в прокуратуру для изъятия в
сех оперативных материалов из моего дела, касавшихся участия Хрущева в т
айных операциях против украинских националистов. Прокуратура заверила
его, что ни в одном из четырех томов моего уголовного дела нет ссылок на Х
рущева.
Полковник Алексахин был опытным офицером разведки, и, когда ему показали
обвинительное заключение против меня, он прямо сказал военному прокуро
ру, что обвинения неконкретны и сфальсифицированы. Младшие офицеры-след
ователи согласились с ним, но сказали, что приказы не обсуждаются, а выпол
няются Ч они поступают сверху.
Алексахин взял в прокуратуре три запечатанных конверта с непросмотрен
ными оперативными материалами, изъятыми из моего служебного сейфа при о
быске в 1953 году. Конверты он отдал в секретариат Серова и больше их никогда
не видел. Я не могу вспомнить всего, что находилось у меня в сейфе, но знаю н
аверняка, что там были записи о санкциях тогдашнего высшего руководства
Ч Сталина, Молотова, Маленкова, Хрущева и Булганина Ч на ликвидацию неу
годных правительству лиц и, кроме того, записи по агентурным делам нашей
разведки о проникновении через сионистские круги в правительственные
сферы и среду ученых, занимавшихся исследованиями по атомной энергии.
Позднее, в 1988 году, когда Алексахин с двумя ветеранами разведки ходатайст
вовали о пересмотре моего дела, они сослались на этот эпизод. Им посовето
вали молчать и не компрометировать партию еще больше, вытаскивая на свет
Божий столь неблаговидные дела.

В здание Верховного суда на улице Воровского меня привезли в тюремной ма
шине. На мне не было наручников, и конвоирам КГБ, которые меня сопровождал
и, приказали ждать в приемной заместителя председателя Военной коллеги
и, то есть за пределами зала судебных заседаний. Им не разрешили войти в за
л вопреки общепринятой процедуре. Я был в гражданском. Комната, куда я вош
ел, совсем не напоминала зал для слушания судебных дел. Это был хорошо обс
тавленный кабинет с письменным столом в углу и длинным столом, предназна
ченным для совещаний, во главе которого сидел генерал-майор Костромин, п
редставившийся заместителем председателя Военной коллегии. Другими су
дьями были полковник юстиции Романов и вице-адмирал Симонов. В комнате п
рисутствовали также два секретаря Ч один из них, майор Афанасьев, поздн
ее был секретарем на процессе Пеньковского.
Я сидел в торце длинного стола, а на другом конце располагались судьи Ч в
се трое. Заседание открыл Костромин, объявив имена и фамилии судей и осве
домившись, не будет ли у меня возражений и отводов по составу суда. Я ответ
ил, что возражений и отводов не имею, но заявляю протест по поводу самого з
акрытого заседания и грубого нарушения моих конституционных прав на пр
едоставление мне защиты. Я сказал, что закон запрещает закрытые заседани
я без участия защитника по уголовным делам, где в соответствии с Уголовн
ым кодексом речь может идти о применении высшей меры наказания Ч смертн
ой казни, а из-за серьезной болезни, которую перенес, я не могу квалифицир
ованно осуществлять свою собственную защиту в судебном заседании.
Костромин остолбенел от этого заявления. Судьи встревоженно посмотрел
и на председателя, особенно обеспокоенным казался адмирал. Костромин об
ъявил, что суд удаляется на совещание для рассмотрения моего ходатайств
а, и возмущенно заметил, что у меня нет никакого права оспаривать процесс
уальную форму слушания дела. Тут же он попросил секретаря проводить меня
в приемную.
Судьи совещались примерно час, и за это время мне неожиданно удалось уви
деть тех, кто должен был выступить против меня в качестве свидетелей. Пер
вым из них в приемной появился академик Муромцев, заведовавший ранее бак
териологической лабораторией НКВДЧ МГБ, где испытывали бактериологич
еские средства на приговоренных к смерти вплоть до 1950 года. Я едва знал его
и никогда с ним не работал, если не считать того, что посылал ему разведыва
тельные материалы, полученные из Израиля по последним разработкам в обл
асти бактериологического оружия. Другим свидетелем был Майрановский:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88