Сигэ и Мицу укладывали в рюкзаки вещи, предназначавшиеся для обмена — пайковый табак, полотенца, гэта и тому подобное.
— Значит, рис, мука и что еще? Да, я думаю, там сами знают... — глядя на стоявшую молча Рэн, заговорила Кику.
Так как Рэн и Хацуэ должны были присутствовать сегодня на заседании комсомольского бюро, они не могли пойти вместе со всеми.
— У Торидзава-сан дом, наверно, похож на замок, так что такие, как я, пожалуй, и войти побоятся... — сказала Синобу, но Хацуэ мягко улыбнулась ей:
— Ничего, всё будет хорошо...
Рэн в неуклюжих шароварах, с бледным, осунувшимся лицом без малейших следов пудры, молча стояла в дверях.
— Ну, пойдем в столовую... — Хацуэ дотронулась до ее плеча, заострившегося за какой-нибудь месяц жизни в общежитии.
Рэн послушно кивнула.
В полдень Рэн и Хацуэ вышли из общежития.
С тех пор как члены «Общества Тэнрю» потребовали, чтобы комсомольцам было запрещено занимать выборные должности в молодежной секции профсоюза, и эту резолюцию едва удалось отклонить большинством всего лишь в четырнадцать голосов, бюро комсомола избегало собираться на территории завода. Теперь заседания происходили обычно на квартире Араки.
— Постой, посмотри-ка!
Они пересекли заводский двор и проходили мимо галереи, где стояли контрольные часы, когда Хацуэ, заметив какое-то новое объявление, коснулась рукой плеча Рэн. На белом щите была наклеена вырезка из газеты «Асахи», обведенная красной рамкой, и над ней черной тушью был написан заголовок: «Отрицательное отношение к коммунизму. Заявление представителя Соединенных Штатов Америки Атчесона... Сообщение газеты „Нью-Йорк таймс"».
«Специальный корреспондент газеты „Нью-Йорк таймс" г-н Бартон Крейн сообщает о состоявшемся 15 числа сего месяца заседании Союзного совета для Японии следующее.
Сегодня Советский Союз получил от штаба Макар-тура категорическое заявление о том, что Америка отрицательно относится к коммунизму, безотносительно, будь то в Америке или в Японии. Это заявление было сделано представителем Союзного совета для Японии
г-ном Атчесоном в то время, когда в совете проходило обсуждение петиции, направленной некоторыми организациями японцев ,в адрес штаба Макартура и в адрес Союзного совета после первомайского митинга».
Растерянно моргая, как будто в глаза ей попала пыль, Хацуэ отошла от доски объявлений, и Рэн, не дочитав заметку до конца, тоже последовала за ней.
Выйдя за ворота, они молча пошли по «шоссе Кадо-кура». Рэн была поглощена собственными переживаниями, а Хацуэ вообще не любила говорить о том, в чем она сама еще не разобралась как следует. Девушка понимала, что появление этой заметки на доске — дело рук членов «Общества Тэнрю» и что над ее головой и головами ее товарищей нависает черная туча.
— О, Рэн-сан! А Икэ-сан еще не пришел! — закричал Кискэ Яманака, когда девушки подошли к дому Араки. Яманака сказал это с таким видом, словно Рэн была виновата в этом. Все засмеялись — и Нобуко Кайсима, пришедшая раньше их, и Оути, молодой парень, чертежник из экспериментального цеха, и Код-зима из контрольного цеха. На Кискэ Яманака был красный галстук, повязанный под воротником свитера; высокий, тонкий юноша походил на растение суйба. Голос у него ломался, над верхней губой появились тоненькие усики.
— Что же делать... Уже три часа...
Рэн, понурившись, уселась позади Хацуэ. Кискэ недовольно фыркнул.
— Ведь должны слушаться отчеты ответственных по районам! Может быть, съездить за ним в Ками-Сува?
— Не надо... Сейчас придет... — проговорил Араки, отрываясь от газеты, которую держал на коленях. Возле него валялось несколько газет, и во всех под крупными заголовками была помещена та заметка, которую только что читали Рэн и Хацуэ. Пока стеснительная Хацуэ раздумывала, можно ли ей спросить у Араки об этой заметке, сёдзи внезапно раздвинулись. Араки оглянулся. В комнате без шапки стоял Икэнобэ,
— А где Фурукава и Оноки?
— Фурукава заболел. У него воспаление легких, — торопливо проговорил Икэнобэ.
— Воспаление легких?!
— Да... Температура сорок...
Хацуэ побледнела.
— Со вчерашнего вечера Накатани-сан, Оноки и Иноуэ дежурят около него по очереди...
— А что, есть опасность?
В голосе Араки зазвучали тревожные нотки.
— Опасность для жизни? — Икэнобэ покачал головой. — Нет, кажется, всё в порядке... Ему сделали два укола, и потом, по словам доктора, у него очень здоровое сердце...
— Это верно... — Араки было вскочил, но снова сел на свое место и прибавил: — Да, уж у этого парня сердце здоровое!
Все с облегчением рассмеялись.
Никто, кроме Араки, не обратил внимания на волнение Хацуэ. Теперь на лице девушки появилась слабая, чуть заметная улыбка.
Заседание бюро началось при неполном составе. В комнате было тихо, на время заседания жена Араки с детьми уходила на улицу.
Сам Араки, сидя подле хибати, слушал, рассеянно просматривая газеты. «Отрицательное отношение к коммунизму...» «Заявление представителя США Атче-сона...» Несомненно, молодчики из «Общества Тэнрю» не замедлят воспользоваться этим заявлением, чтобы усилить нажим...
— Я считаю, что борьба за расширение производства должна разоблачить эту лживую пропаганду и положить конец саботажу, который осуществляет компания... Правильно я говорю, Араки-сан? — обратился к Араки председатель собрания Икэнобэ. Он разъяснял комсомольцам, как следует понимать выдвинутый профсоюзным комитетом проект решения о борьбе за расширение объема производства.
Последнее время по цехам пошли разговоры о том, что после организации профсоюза на заводе появилось много лентяев и по этой причине компания терпит большие убытки.
Араки понимал, что за этим скрывается чей-то злой умысел, что это одна из форм саботажа, проводимого компанией. Для того чтобы пресечь это, профсоюзный комитет должен был поставить на очередном общем собрании вопрос о борьбе за расширение объема производства.
После бессонной ночи, проведенной у постели Фурукава, вид у Икэнобэ был усталый, но постепенно щеки у него разгорелись от волнения, и он снова казался свежим и бодрым — молодость не знает усталости, особенно весной.
Араки не имел права голоса на этом собрании и только кивнул в ответ. Председатель повернулся к присутствующим. Взгляды всех снова обратились к нему, и обсуждение продолжалось.
— Правильно! Всё время твердят, будто мы ленимся, не работаем, а сами только и делают, что заставляют нас простаивать в ожидании сырья... — сказал Кискэ Яманака, который работал теперь на сверлильном станке и чувствовал себя взрослым, самостоятельным человеком.
Кодзима из контрольного цеха покачал головой.
— Нет, есть и такие, которые и правда ленятся... Вот у нас в цехе имеются рабочие, которые в обеденный перерыв занимаются спекуляцией.
— Это всё из-за того, что людям не платят положенного... Куда это годится, в самом деле, до сих пор еще не платили за вторую половину апреля!.. — проговорил кто-то, но Икэнобэ остановил его:
— С места говорить запрещается! Во всяком случае, комсомольцы должны возглавить борьбу за расширение производства... Нет возражений против этого?
Икэнобэ подвел итоги обсуждения вопроса.
Араки сидел задумавшись.
До сих пор еще на заводе нет коммунистической ячейки. Поэтому и создалось такое ненормальное положение, при котором комсомольцам одним приходится брать на себя руководящую роль. Если считать, что Тидзива и Такэноути со своими приспешниками представляют собой правую группировку в профсоюзе, то комсомольцы являются движущей силой левой группировки.
К входной двери на велосипеде подъехал Касавара. Он с озабоченным видом вошел в комнату.
— Араки-кун! Телеграмма из «Объединенного штаба».
«Объединенным штабом» называлась созданная рабочими после февральской борьбы организация профсоюзных комитетов одиннадцати предприятий, располо-
женных в районе Канто и принадлежащих компании «Токио-Электро». Штаб-квартира этой организации находилась при профсоюзном комитете главного завода компании.
Телеграмма извещала об экстренном созыве представителей профсоюзных комитетов заводов компании «Токио-Электро».
Некоторое время Араки и Касавара совещались в углу комнаты, потом, сунув телеграмму в рукав, Араки подошел к Икэнобэ и попросил слова.
— Ввиду того что мне нужно срочно выехать в Токио, я хотел бы, товарищи, добавить сейчас несколько слов к резолюции, которую вы собираетесь принять...
Араки, опустив голову и сложив на груди руки, говорил медленно, как будто подбирая слова:
— То, что я скажу, еще нигде не опубликовано и известно только «Объединенному штабу» профсоюза... Но кое-какие слухи об этом уже просочились... Вот сейчас я получил телеграмму об экстренном созыве совещания... Отсюда можно сделать вывод, что атмосфера еще больше накаляется. В связи с этим я хочу поделиться с вами своими соображениями... А именно — я полагаю, что выдвигаемый компанией проект реэвакуации предприятий и программа так называемого «упорядочения производства» представляют собой не что иное, как проект массовых увольнений и сокращения объема производства...
Выдвинутый компанией проект «упорядочения производства» находился еще в стадии разработки, но на совещании «Объединенного штаба» в прошлом месяце уже приступили к обсуждению контрмер.
— По всей вероятности, это всё скоро будет опубликовано... По цехам действительно распускались слухи, что якобы из-за профсоюза развелось много прогульщиков и лентяев. Эта пропаганда могла иметь успех безусловно только в той обстановке неорганизованности, которая имела место в первый период после февральских событий. Но почему она особенно усилилась сейчас, несмотря на то, что благодаря воспитательной работе, которую проводит профсоюз, количество прогулов чрезвычайно сократилось? Ну, это, я думаю, вы и сами все понимаете... Движение за расширение объема производства, которое по своей инициативе начинает
теперь профсоюз, включает в себя и борьбу с нарушениями дисциплины и поможет разоблачить эту лживую пропаганду.
Араки кончил, и слово взял Касавара. — Это частная информация, поэтому я не имею права называть сейчас цифры и имена, но и на нашем заводе тоже готовится проект реэвакуации и составляются списки лиц, подлежащих увольнению...
— Тогда... тогда... зачем же откладывать?.. Нужно объявить об этом всем и бороться... — взволнованно сказал Кискэ Яманака.
Нобуко Кайсима, сидевшая рядом с ним, толкнула его, и он замолчал, тяжело дыша от волнения.
— Вот поэтому-то мы с Араки-кун сегодня вечером выезжаем в Токио на совещание «Объединенного штаба». В отличие от февраля, компания проводит теперь свои мероприятия в масштабе всей страны, ну, значит, и мы должны действовать таким же образом,— с озабоченным видом проговорил секретарь профсоюзного комитета Касавара. Помолчав немного, он продолжал:
— Выяснилась, наконец, эта история с военными рубашками. Есть и свидетель. Он присутствует здесь, поэтому я ограничусь пока только этим сообщением... В ближайшие дни от имени профсоюза предадим дело
гласности...
В одно мгновение взоры всех присутствующих обратились к Касавара. Речь шла о том, что в последнее время члены «Общества Тэнрю» и связанные с ними лица получили по чрезвычайно дешевой цене рубашки военного образца; это вызвало недовольство рабочих. — Кое-что нам сообщили об этом, а кое-что мы сами узнали из заявления Рэн Торидзава. Эти рубашки относятся к тем материальным ценностям, которые несколько влиятельных на заводе лиц, сговорившись, утаили... Часть этих ценностей была вывезена с гор и спрятана в амбарах одного дома...
Все удивленно посмотрели на Рэн. До сих пор Рэн, прислонившись к плечу Хацуэ, сидела неподвижно и не поднимала глаз. Она спокойно, как будто речь шла о чем-то совершенно для нее постороннем, заявила:
— У нас дома, в амбарах, есть какие-то вещи, которые компания сдала на хранение... Я не знаю, что это за вещи, но видела, как с завода часто приходили люди и уносили что-то с собой... Это я готова подтвердить где угодно...
Сгущались вечерние сумерки. Спускаясь с насыпи, тянувшейся вдоль реки Тэнрю, Рэн шла, как ребенок ухватившись за рукав Синъити.
Синъити никогда еще не видел Рэн такой подавленной.
— Что с тобой?
Синъити замедлил шаг, но Рэн ничего не ответила и отвернулась.
После собрания, распрощавшись у дома Араки, все разошлись в разные стороны. Синъити выбрал уединенную дорогу вдоль реки и собирался проводить Рэн до общежития. Но когда они подошли к висячему мостику, Рэн с капризной гримаской протестующе покачала головой. Они двинулись дальше, огибая скалы и спускаясь по насыпям, разделявшим поля, которые уступами сбегали к реке.
— Тебе тяжело стало жить в общежитии? Да? Рэн остановилась, повернувшись лицом к реке, и продолжала молчать, чуть приподняв плечи. Она печально стояла на камнях в своем белом коротком пальто и красной юбке.
Синъити чувствовал на себе ответственность за то, что Рэн перешла в общежитие. Поступок этот согласовался с его представлением о классовой морали, но треножная мысль о том, выдержит ли Рэн, заставляла Синъити страдать.
— Ты больше не можешь там оставаться? Рэн неопределенно качнула головой.
— Тогда что же?
Синъити снова пошел вперед, чувствуя, что Рэн крепко держится за его рукав. Он немного растерялся. Почему это у женщин такие сложные, непонятные чувства и переживания? И потом настроение у них постоянно меняется... Синъити впервые видел Рэн такой кроткой, присмиревшей. Никогда еще он не разговаривал с ней так легко и просто. Сейчас она казалась Синъити беззащитной, точно былинка у дороги.
— Нет, я знаю, тебе и в самом деле должно быть нелегко... Я-то, например, с детства ко всему привык,
поэтому мне было не так уж тяжело, а тебе, я думаю, даже к обедам в заводской столовой и то, наверное, трудно было привыкнуть...
Они подошли к насыпи, и Синъити первый уселся на землю в тени отцветающих вишневых деревьев.
— И тем не менее всё это — борьба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46