. послушайте! Вот это самое... — Держа в руке пачку листовок, он подошел к группе девушек, но те, завизжав, отступили назад. Однако стоило ему сделать шаг к другой группе работниц, как девушки снова возвращались на прежнее место.
— Да послушай, ну возьми, вот хотя бы ты... Заметив Кику Яманака, которая, расхрабрившись,
тоже вышла в коридор, Фурукава радостно приблизился к ней. Эту девушку он видел недавно в общежитии в Ками-Сува.
— Вот, раздай всем...
Он протянул листовки Кику, но та, взвизгнув, спряталась за спину Хацуэ. Рука Дзиро, державшая листовки, повисла в воздухе.
— О черт!
И вдруг Хацуэ выступила вперед и, молча протянув руку, взяла листовки.
— Смотрите, смотрите! Ай да Яманака-сан!..
— Вот это храбрая!
Разом поднялись смех и крики. У Хацуэ, испуганной собственной смелостью, лицо пылало как в огне.
Глава пятая
БУРАН В УЩЕЛЬЕ
Икэнобэ Синъити проснулся первым и, взглянув на лежащие у изголовья ручные часы, испуганно вскочил — было уже без четверти семь.
— Фурукава, вставай!— торопливо одеваясь, крикнул он спавшему на соседней постели товарищу.
Обычно Синъити тратил пять минут на умыванье, в десять минут управлялся с завтраком, еще пять минут уходило у него на то, чтобы добежать до вокзала. Там он садился на поезд, отправлявшийся в начале восьмого, и двадцать минут спустя уже шагал по шоссе, которое вело от станции Окая к заводу.
— Фурукава, смотри опоздаешь!
Накинув старое пальто и застегнув на руке ремешок часов, Синъити нагнулся, чтобы собрать лежавшие у изголовья тетради и записи, над которыми трудился накануне до поздней иочи, и, невольно задержавшись взглядом на одной из страниц, присел на корточки.
«...Наша страна потерпела военное поражение, и мы на развалинах должны сейчас построить новую, демократическую Японию. Мы, рабочая молодежь, провозглашаем новый гуманизм послевоенной эпохи...»
Это был конспект речи, которую Синъити должен был произнести послезавтра на общезаводском собрании. Синъити и Оноки было поручено выступить с приветственными речами от имени рабочих.
«...Да, мы — простые рабочие, но мы — носители гуманизма. Более того...»
Впервые в жизни выступить публично, раскрыть свои сокровенные мысли! Синъити невольно робел.
«Послезавтра!» — эта мысль преследовала его, он ни на минуту не забывал об этом.
«...Более того, именно мы, трудящиеся, призваны
утвердить новые принципы гуманизма...» — засовывая в карман тетрадь, тихонько шептал он, повторяя текст своей речи. Мысленно Синъити представил себе зал собрания и прежде всего Рэн, которая там непременно будет. В своей речи Синъити провозглашал идеи гуманизма в самых красивых и звучных выражениях, какие только был способен придумать, — правда, он не совсем был уверен, подойдут ли они к данному случаю... И Потсдамскую декларацию, и «Развитие социализма от утопии к науке» Энгельса он воспринимал па свой лад, по-своему. Синъити чувствовал, как под влиянием учения о классовой борьбе изменяются его представления о гуманизме. Для Синъити понятия «гуманизм» и «классовая борьба» были теперь неразрывно связаны между собой, взаимно дополняли друг друга. Он твердо верил, что любовь его к Рэн тоже основана на принципах гуманизма, и тревожился, как бы Рэн не отшатнулась от него, отказавшись принять идеи классовой борьбы. Если бы это случилось, между ними неизбежно возникла бы пропасть.
— Фурукава, ну что же ты? — еще раз на ходу крикнул Синъити. Что за парень, опять его не добудишься! И вчера не ходил на работу... Неужели сегодня он тоже собирается прогулять?
— Ты что, нездоров?
Фурукава спал, раскинув руки, уткнувшись лицом в подушку.
— Здо...ров... — пробормотал он, когда Синъити принялся расталкивать его. Впрочем, по лицу Фурукава и в самом деле можно было подумать, что он болен.
— Ладно же, я так и передам Араки.
Синъити уже спускался по лестнице, как вдруг Фурукава в одних трусах выскочил в коридор.
— Эй, Икэнобэ, дай-ка мне взаймы десять иен! Снова нырнув под одеяло, Дзиро улегся на живот;
упершись подбородком в подушку, он рассеянно смотрел перед собой воспаленными глазами. Дзиро не был болен. Но ощущение у него было такое, как будто всё тело его одеревенело от макушки до кончиков пальцев.
Дзиро казалось, будто с позавчерашнего вечера прошло уже много лет. За эти дни он успел прочесть «Развитие социализма от утопии к науке», брошюру «Что
надо знать о профсоюзах?» и теперь принялся за «Наемный труд и капитал».
Как это всё началось?..
Он находился в странном, необычном состоянии. Пожалуй, всё это началось с того самого момента, когда он расклеивал воззвания и вдруг, совершенно неожиданно для самого себя, заявил мастеру первого сборочного: «Что это такое?.. Право рабочих — вот что это такое!» И словно этот короткий промежуток времени стал для него каким-то рубежом — все события его двадцатипятилетней жизни до этого отодвинулись вдруг куда-то далеко, далеко...
Интересные, оказывается, бывают вещи на свете!
Фурукава смотрел перед собой рассеянным взглядом. Старые сёдзи чуть слышно дребезжали, бумага, которой они были оклеены, лопнула и порвалась. Через перила галереи была видна улица, залитая золотистым солнечным светом. Откуда-то донесся свисток паровоза, потом завыл заводский гулок.
Лживые, лицемерные притворщики! Негодяи!
Рев американских истребителей «Грумман», пикирующих так стремительно, что кажется вот-вот они коснутся земли... Торпеда, несущаяся в волнах, и длинная белая струя за ней... Охваченное огнем судно, погружающееся в море... Всё пережитое на войне предстало теперь перед ним в новом, необычном свете. Капитализм и армия... Капиталисты и война...
— Ладно же! — вырвалось у него.
Отшвырнув подушку, Фурукава придвинул к себе тетради и книги, схватил красный карандаш. Вот так, над книгами, он провел почти тридцать с лишним часов. Он едва сознавал, что не пошел вчера на работу, не помнил, сколько раз за это время спускался вниз, в столовую. Он знал только, что прочел две книги. Но вот третью книгу одолеть оказалось не так просто.
А между тем для такого человека, как Фурукава, представляла наибольший интерес именно эта третья книга — первая часть работы Карла Маркса «Наемный труд и капитал». Некоторые места Дзиро читал вслух; он не замечал даже, что одеяло сползло с него, открывая посиневшие от холода плечи.
«...Итак, кажется, будто капиталист покупает за деньги труд рабочих. Рабочие за деньги продают ему
свой труд. Однако это лишь видимость. В действительности они продают капиталисту за деньги свою рабочую силу. Капиталист покупает эту рабочую силу на день, на неделю, на месяц и т. д.»
Переменив положение, Дзиро уселся на постели.
— Смотри-ка, какие интересные вещи здесь написаны!
Фурукава стало холодно, и, натянув на себя одеяло, он выписал в тетрадь не совсем понятные ему выражения—«рабочая сила», «меновая стоимость».
Однако голод давал себя знать. Голова у Дзиро закружилась, иероглифы поплыли перед глазами. Но увы, он спохватился слишком поздно — время завтрака уже давно прошло.
В шинели, наброшенной прямо на ночное кимоно, Фурукава вышел на привокзальный проспект, размахивая полученной от Икэнобэ бумажкой в десять иен. Выражение лица у него было какое-то отсутствующее, он словно всё еще не мог оторваться от своих мыслей. Он зашел в маленькую закусочную и спросил порцию печеного картофеля.
Фурукава уплетал картошку, причем каждая картофелина казалась ему чуть ли не «плодом эксплуатации».
— Ну как, хозяюшка, порядочно, верно, зарабатываешь?
— Какое порядочно! Разве тут заработаешь, когда продукты так дороги! — отвечала хозяйка, накладывая на тарелку новую порцию картофеля.
— Да, это верно...
Продукты дороги... Значит, капиталисты — просто-напросто спекулянты?.. Что-то получается не то... Но в книге Маркса ничего не сказано о хозяевах закусочных, которые торгуют печеным картофелем...
— Молодой человек, сдачу получите!
Сунув за пазуху оставшиеся на тарелке картофелины, Фурукава вышел на улицу. Так как же оно получается? Все, кого он видит вокруг себя, — это, выходит, или капиталисты, или рабочие? Теперь Фурукава всех людей разделял только на две категории — на эксплуатируемых и эксплуататоров, середины не существовало.
Вот, согнувшись, с мешком за плечами, идет какой-то старичок. Видно, что его занимает только одно — как можно скорее добраться куда-то, и выражение лица у него такое, как будто кроме этого его дела на свете ничего не существует. Мелкими шажками пробегает девушка— рукава ее кимоно развеваются, на лбу пышно взбиты завитые волосы. Двое мужчин с сосредоточенными лицами стоят у входа в лавочку среди наваленных на тротуар ящиков с мандаринами, договариваются о чем-то, кивают головами и ударяют друг друга по рукам. Все эти люди кажутся Дзиро какими-то странными, нелепыми...
Будка полицейского. Здание вокзала, паровозное депо... Убегающие вдаль путаные линии рельсов... И всё это построено на эксплуатации, на обмане!
Дзиро чувствует, какой значительной, какой великой становится истина, которую он только что узнал. Ему кажется, что стоит только объявить во весь голос о существовании этой истины, и весь обман, царящий кругом, рухнет, разлетится вдребезги.
Незаметно для себя Фурукава очутился за станционной оградой; шагая через заржавевшие рельсы, он подошел к угольному складу. Кран нагружал на вагонетки уголь из товарного вагона. Заметив старого рабочего, подгребавшего уголь лопатой, Дзиро неожиданно спросил его:
— Эй, дедушка! Сколько ты зарабатываешь?
Старик, одетый в рабочую куртку со штампом железной дороги на спине, выпрямился и подозрительно взглянул на Дзиро, утирая с лица пот концом обмотанного вокруг шеи полотенца. Должно быть, воспаленные глаза Дзиро произвели на него некоторое впечатление, потому что старик после минутного колебания всё-таки ответил ему:
— Сколько зарабатываю? Да сколько кот наплакал, столько и зарабатываю...
— Ну да, правильно. Так всё и есть...—Дзиро подошел поближе. — Нужно организовать профсоюз и бороться!
— Что?.. Бороться?..
Старик, видимо, не понимал, о чем ему говорят.
— Тебя эксплуатируют капиталисты.
— Ка-пи-та-ли-сты?
—Ну да, капиталисты! Капиталисты, понимаешь ли, выжимают из тебя твою рабочую силу!
— На железной дороге капиталистов нет. Она государственная!— с досадой возразил старик, снова берясь за лопату, словно разговор этот ему уже надоел.
Из дверей склада показался молодой парень-сменщик и, что-то крикнув, быстро оттолкнул Дзиро в сторону. Над самой головой Дзиро с грохотом проплыл железный ковш крана.
Свалившись на груду угля, Дзиро продолжал размышлять:
«Государство? Это что еще за капиталист такой — „государство"»?..
Дзиро прогнали с территории станции, и он озабоченно зашагал дальше по проспекту. В одном из переулков он заметил маленькую вывеску, на которой было написано: «Книжная лавка „Красный колпак"». Дзиро остановился, сунул руку за пазуху. Тетрадь с выписанными непонятными словами — «производственные отношения», «способы производства», «меновая стоимость», «метафизика» — была при нем. Он вошел в крошечную книжную лавочку.
— Э-э... разрешите, мне нужно узнать...
Дзиро достал из кармана тетрадь и протянул ее продавцу, указывая пальцем на загнутую страницу.
Хозяин лавочки, одетый в старенький джемпер, посасывая бамбуковую трубку, некоторое время смотрел то на тетрадь, то на лицо Фурукава, и вдруг в глазах его засветился приветливый огонек.
— Вы где работаете?
Название этой книжной лавки «Красный колпак» звучало несколько оригинально, да и сам хозяин выглядел тоже не совсем обычно — он был еще не стар, лет около сорока, но уже совершенно лысый. Черные корешки зубов торчали у него во рту; когда он улыбался, маленькие глазки превращались в щелочки.
— На заводе Кавадзои компании «Токио-Электро».
— А, «Токио-Электро». Так, так... Ну, хорошо. Пожалуйста, закуривайте...
Он пододвинул Дзиро фарфоровый хибати, а сам, просматривая тетрадь, усмехался с понимающим видом. Потом снял с полки старую книгу в красном переплете.
— Видите ли, книга такая есть, но это не совсем то, что нужно...
Он протянул Дзиро толстую переплетенную книгу, на которой было вытеснено золотом «Словарь общественно-политической терминологии».
— Может быть, вы могли бы немного подождать? Как раз сегодня я видел новые проспекты и оформил заказ... Недели через две я получу книгу, из которой вы сможете почерпнуть нужные вам сведения.
— Две недели?—Дзиро почти с испугом взглянул на хозяина лавочки. Дзиро не знал, что человек этот был старый коммунист, которого не раз сажали в тюрьму.
«Вот чудак старикашка! — думал Фурукава. —Разве мыслимо ждать так долго! Целых две недели!» Дзиро казалось, что это равняется доброй сотне лет, что он до того времени успеет умереть.
— Сколько стоит этот словарь?
Делая вид, что не замечает нетерпения Дзиро, хозяин долго и подробно рассказывал ему об авторе книги, разъяснял, что статьи, помещенные в ней, несколько туманно освещают вопросы, и потом уже официальным тоном добавил:
— И цена высокая — 25 иен. Дело в том, что я дорого заплатил за нее букинисту...
Дзиро торопливо поднялся.
— Хорошо, сейчас я принесу деньги. Хозяин встревоженно поспешил за ним.
- Постойте, постойте. Деньги можно внести в конце месяца.
Но Дзиро не слышал его — он был уже далеко.
Час спустя Дзиро снова появился в книжной лавке и вскоре вышел оттуда, держа под мышкой облюбованный им «Словарь общественно-политической терминологии». Чтобы купить его, он вытащил из рюкзака свое единственное имущество — летнюю рубашку, полученную при демобилизации, и отнес ее в маленькую лавочку за паровозным депо к тому самому ростовщику, куда Еодила его напудренная женщина.
«...Меновая стоимость — основное отношение между товарами, или же способность товаров обмениваться друг на друга...»
Перелистывая страницы, Дзиро улыбался.
«Абстрактное —нечто отвлеченное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46