— Эй, председатель! Еще заявление! Еще! Теперь поднялся третий и опять начал читать что-то
запинаясь. Было совершенно ясно, что все они читают по одной и той же составленной кем-то бумажке. Это была организованная враждебная вылазка. В зале поднялся шум, глаза всех обратились к Фурукава и Оноки, которые сидели рядом у сцены, на местах, отведенных для актива секции.
В начале собрания Фурукава, как один из активистов секции, выступил с отчетом и внес проект резолюции. Но потом начались эти неожиданные заявления... Фурукава сидел неподвижно, опустив глаза. Он, казалось, весь ушел в свои, мысли.
— Я тоже требую слова как один из участников только что внесенного коллективного заявления!— выкрикнул Комацу.
Услышав его голос, Фурукава встрепенулся и поднял голову.
Не обращая внимания на председателя, Комацу поднялся на возвышение.
Выступление Комацу нарушило порядок собрания. Оноки и другие активисты секции кричали, что это незаконно, но восстановить порядок не смог даже председатель Икэнобэ.
В это время из группы сидевших в зале комсомольцев к активистам тихонько пробрались Кику Яманака и Синобу Касуга. Они зашептали что-то на ухо Хацуэ. Девушка тут же передала их сообщение Фурукава и Оноки. Оказалось, что члены «Общества Тэнрю» пустили по рядам пресловутую газету со статьей «Завод Ка-вадзои — гнездо коммунистов!»
— Я думаю, никто не усомнится в том, что Коммунистический союз молодежи, — что бы там ни говорили — организация того же типа, что и коммунистическая партия... — начал Комацу.
— Верно! Правильно! — поддерживали его члены «Общества Тэнрю». Комацу, бледный, необычно возбужденный, говорил, потрясая время от времени кулаком.
— Хорошо, допустим даже, что на сегодняшний день разрешается свобода убеждений... Но какими словами можем мы назвать коммунистов, которые хотят разрушить наши прекрасные традиции — систему нашей семьи, порядок старшинства, регулирование всей жизни старшим в семье?!
Фурукава бросился к сцене.
— Коммунисты вовсе не разрушают семьи! Наоборот, коммунисты ставят себе целью улучшить отношения в семье... —Фурукава разгорячился, услышав первые слова Комацу. Он говорил быстро, сильно жестикулируя. Но Фурукава — это не Араки, ему не под силу было прямо, в лоб, схватитьсй с противником и отра-
зить подготовленное, заранее продуманное выступление, все эти аргументы насчет «системы семьи».
— Система японской семьи — феодальная! Особенно в деревне! А в городах она буржуазная. Понятно?.. Что такое семья? Как определяет Энгельс семью?.. — сморщившись, Фурукава приложил руку ко лбу, затем, торопливо вернувшись к своему месту, выхватил из парусинового портфеля книгу. — Современная моногамная семья — это не что иное, как система патриархата, иначе говоря — господство мужчины... Понятно? — он лихорадочно листал страницы.
Комсомольцы слушали его внимательно, но остальная часть аудитории оставалась равнодушной. Большинство присутствующих юношей и девушек были из крестьянских семей, они плохо понимали, о чем говорит Фурукава. Но когда члены «Общества Тэнрю» начали орать: «Долой коммуниста! Убирайся прочь!» — они тоже заволновались.
— Система семьи в Японии неизменна на протяжении тысячелетий! Частную собственность и семью коммунисты собираются уничтожить... Довольно! Требую поставить вопрос на голосование... — заявил Комацу.
Аплодисменты членов «Общества Тэнрю» заглушили конец речи Комацу и гневные реплики Фурукава.
От сильного волнения Фурукава страшно побледнел, на глазах у него выступили слезы.
— Товарищи, да послушайте!.. Систему семьи... комсомол ни в коем случае не отрицает... Это клевета... Демагогия! — выкрикивал Дзиро, размахивая руками.
— Тише! Ти-ше! — успокаивал председатель.
Некоторые из присутствующих, поддавшись провокационному выступлению Комацу, кричали заодно с членами «Общества Тэнрю»:
— Голосовать! Поставить на голосование!
Когда было решено поставить вопрос на голосование, вперед выскочил.Оноки, он был не в силах больше сдерживаться...
— Эй, товарищи, послушайте-да! Посмотрите- на меня! Да, да, на меня, на меня, — громким голосом, так не вязавщцмся с его тщедушной фигурой, выкрикивал Оноки, закинув назад голову и указывая пальцем. на свое лицо. — Вот я — комсомолец! Неужели же у меня
такая скверная рожа, что можно подумать, будто я способен на все те гадости, о которых тут говорили?! Да вы посмотрите на меня хорошенько!
Только Оноки мог придумать такой маневр.
Члены «Общества Тэнрю» шумом и криками пытались помешать Оноки говорить, но ему уже зааплодировали. Особенно горячо и долго хлопали на правой половине зала — там сидели работницы, среди которых было много комсомолок.
— А вот эти молодчики... Да, да, вот эти самые... — указывая на продолжавших бесноваться членов «Общества Тэнрю», говорил Оноки. — Они уже давно бросают по нашему адресу нелепые упреки подобного рода!.. Но о чем они кричат?.. Ведь весь вопрос в том, кто является подлинным защитником интересов рабочих!..
Оноки, пылая гневом, возвратился на своё место.
Среди этого шума и неразберихи роздали бюллетени, и началось голосование.
Фурукава словно оцепенел. Если бы все комсомольцы голосовали против, это составило бы примерно девяносто голосов. Подобный инцидент произошел впервые, Фурукава не был уверен, можно ли полагаться на сплоченность комсомольцев. В горле у него пересохло, лицо горело. Он волновался даже не столько за исход голосования, сколько из-за поведения членов «Общества Тэнрю», которые с такой откровенной наглостью орудовали на собрании. Многие из них были в военном обмундировании — всех демобилизованных, которые возвращались на завод, сразу же вовлекали в это общество.
Фурукава следил за членами «Общества Тэнрю» настороженным взглядом и чувствовал, как ненависть, холодная, никогда еще не испытанная им ненависть охватывает всё его существо.
— Количество розданных бюллетеней — 203, пустых и недействительных — 51... — читал с кафедры Икзнобэ. Возле него стояли члены счетной комиссии, в состав которой входили и представители от «Общества Тэнрю».—За предложенную резолюцию подано 69 голосов, против — 83.
Когда загремели аплодисменты комсомольцев, Фурукава почувствовал, что вот-вот потеряет сознание. Он вышел в галерею напиться воды. Слезы застилали ему
глаза, он ничего не видел. Вот она — сила организации!
— Фурукава-кун, на минутку! — чья-то рука опустилась на его плечо. — Ведь я не ошибся, ты Фурукава?
Фурукава поднял голову. В первый момент он не понял, кто его остановил.
Из-под козырька спортивного кепи на Фурукава смотрели холодные глаза, с которыми никак не вязалась приветливая улыбка.
— Что, идет дело, да? Перед ним стоял директор Сагаоа.
— Что?.. — спросил Фурукава. Он всё еще никак не мог сообразить, о чем говорит директор.
— Однако ты стал молодцом! — Перекинув пиджак с руки на руку, директор опять дотронулся до плеча Фурукава. На мгновенье Фурукава вспомнил те времена, когда он работал на заводе Ои и когда на скуластом, коротконосом лице директора усы были еще совсем черными.
— Зашел бы как-нибудь ко мне на квартиру, в гости, а?
Было второе мая. Приближалось время обеденного перерыва.В фуражке, надетой козырьком назад, низко, чуть не к самому носу опустив подвесную лампу, Дзиро Фурукава, склонившись над резцом, напряженно сжимал рукоятку суппорта.
Так бывало с ним часто —увлекшись работой, он забывал обо всем на свете.Полуоткрыв рот и высунув кончик языка, он сосредоточенно работал. Еще вчера ему поручили нарезку винтов в три миллиметра в диаметре. Вот он отвел резец и выключил передачу.
Слушайте, рабочие всех стран, Как гремит победно песня эта...Когда работа спорилась, Фурукава, фальшивя, начинал напевать.Рабочие, видимо, еще находились под впечатлением вчерашней первомайской демонстрации перед зданием муниципалитета Окая — в разных уголках токарного цеха то и дело слышались голоса, напевавшие эту песню. Из трех тысяч рабочих города Окая от завода
Кавадзои в первомайской демонстрации участвовало пятьсот человек. Особенно заметны, были в рядах демонстрантов члены профессионального союза завода, среди которых было много комсомольцев. Тесно сомкнутые ряды работниц, одетых в одинаковые темно-синие куртки с красными розами на груди, явились, по общему признанию, украшением первомайского праздника города Окая.
— Фурукава-кун! Ты здесь? — донесся чей-то голос.
Но Фурукава не слышал. Он продолжал петь. Некоторые слова он не помнил и мурлыкал себе под нос мелодию:
— Трам-та-та-тум...
Здесь, в этом цехе, основная работа выполнялась на автоматах, обычные же токарные станки играли подсобную роль. Но на автоматах можно было изготовлять изделия только одного типа, а Фурукава всё время приходилось работать над различными деталями. То это были валы, такие длинные, что едва помещались между центрами; то попадались детали коленчатых валов, на обработку которых он тратил немало сил. Иногда он выполнял ответственную сложную работу по расточке внутренних поверхностей.
— Э-эй! Фурукава-а! — снова кто-то позвал его. Фурукава наконец услышал и обернулся. Остановившись в проходе между станками, старший мастер Араки кричал ему, сложив руки рупором у рта. Фурукава поспешно выключил станок и, постукивая сандалиями, подбежал к Араки.
— Тебя переводят на работу при кабинете директора, — с легкой усмешкой сказал ему Араки, когда они подошли к его столу. Фурукава разинул рот от изумления. Разговаривая с Араки, Фурукава всегда чувствовал себя мальчишкой.
— Только что мне сообщили по телефону. Директор говорил тебе раньше что-нибудь об этом?
— Ничего не говорил...
Облокотившись на стол, Араки внимательно смотрел на Фурукава.
— Ну, ладно, что ж... Ступай... Как-никак, это для тебя удача! — сказал он.
Фурукава не понимал, что означает «работать при кабинете директора», но зато хорошо понял выражение лица Араки.
— Только смотри берегись, как бы там тебе хвост не прищемили! — Араки засмеялся и крепко пожал руку Фурукава. — Я потом зайду узнаю!..
В кабинете директора за большим столом, покрытым зеленым сукном, сидели Сагара и управляющий
делами.
— А, пришел! — заметив Фурукава, сказал директор с таким видом, как будто уже давно ждал его. — Садись, садись!
Фурукава продолжал стоять, сняв шапку. Одно дело — обращаться к компании в качестве члена профсоюзного комитета, другое дело — вот так, по вопросам службы, говорить с директором. Он бессознательно ощущал это различие, И вообще, что это значит — «работать при кабинете директора»? Почему его вдруг переводят на такую работу? Подозревая какой-то подвох, он невольно насторожился.
— Поздравляю тебя! С сегодняшнего дня ты получаешь повышение, — с величественно благодушным видом проговорил директор. Управляющий делами, приподнявшись с кресла, прочитал вслух какую-то бумагу и протянул ее Фурукава.
«...Господину Дзиро Фурукава... присвоить звание младшего служащего второго разряда...»
Печать и подпись председателя акционерной компании «Токио-Электро» господина Рёдзо Фудзикума.
Зажав шапку под мышкой, Фурукава обеими руками принял бумагу и поклонился. Чудеса, да и только!
Младший служащий второго разряда! Это уже не простой «наемный рабочий»! Это звание открывало перспективу дальнейшего продвижения но службе вплоть до должности мастера, конечно, при условии, если с его стороны не будет допущено какого-либо промаха. Стать мастером, ведь об этом он мечтал когда-то, до того как попал на фронт! И как он старался, сколько учился для достижения своей цели!.. Но сейчас всё, к чему Дзиро прежде стремился, показалось ему таким далеким, словно какая-то завеса отделяла от него прошлое.
— На каком семестре ты учился в вечерней школе?
— Я закончил тринадцать семестров.
— Ведь ты, кажется, был первым учеником?
— Ишь ты! — взглянув на Фурукава, сказал управляющий делами.
— Да, да, он парень способный! — директор окинул Фурукава оценивающим взглядом, точь-в-точь как если бы рассматривал какое-нибудь редкостное карликовое дерево. — В прежние времена ему полагалась бы стипендия на продолжение учебы...
Фурукава испытывал беспокойство оттого, что директор ни словом не упоминает ни о профсоюзе, ни о комсомольской организации. Но Сагара, казалось, не допускал ни малейших сомнений относительно чувств Фурукава в связи с только что прочитанным приказом.
— Вот, хочу сделать тебя своим помощником... — проговорил директор, заглядывая в лицо Фурукава. — Ты английский язык знаешь?
— Плохо... Совсем немножко...
В вечерней школе Фурукава особенно отличался в математике и английском языке; он много занимался этими предметами и помимо занятий в школе и знал их в таком же объеме, как если бы имел законченное среднее образование.
— Ничего, ничего... Не беда, если даже для этого потребуется некоторое время. Учись... Понятно?
Директор встал, открыл стоявший в углу кабинета шкаф, вытащил оттуда какие-то книги и, кивком головы приглашая Фурукава следовать за собой, провел его в отгороженный высоким экраном угол.
— Здесь будет твое рабочее место, хорошо?
Он усмехнулся, приподняв верхнюю губу с седоватыми усами.
— Ты можешь не торопиться. Вот тебе книга. Считай, что ты изучаешь английский язык... Если будет очень уж трудно, тогда подберу тебе другую работу, а пока... — говоря это, директор положил перед ним англояпонский словарь и увесистую книгу на английском языке.
— «Economic of eff... eff...» Как это читается?.. Толстая книга в темно-коричневом кожаном переплете была издана в 1914 году в Америке, в Нью-Йорке.
Глаза Фурукава округлились от удивления.
— Efficiency... А-а, производительность! «Экономика производительности труда»... Вот так штука!
С одной стороны — стена, с другой — окно, две остальные стороны — экран. Усевшись за грубо сколоченный стол, Фурукава всё еще не мог опомниться от изумления. Уж не угодил ли он в тюрьму да еще вдобавок с надсмотрщиком?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46