зато цены здесь были дешевые.
— Еще стакан!
Из-за сёдзи, разделявших закусочную на две половины, показался неприветливый старик с бутылью в руках. Он молча налил сакэ в стакан.
Дзиро теперь было не до песен. Прихлебывая из стакана, он то и дело заглядывал сквозь стекла сёдзи. За перегородкой, в углу, у очага полутемной комнаты, сгорбившись, сидела спиной к Дзиро седая женщина. Казалось, она была больна, и ей трудно было даже сидеть.
Эта старая женщина, одетая в темное ватное кимоно, до боли напоминала Дзиро его мать.
Он отвернулся и, облокотившись на стол, перевел взгляд на потолок. Пить Дзиро научился на фронте. Он пил торопливо, большими глотками, словно никак не мог утолить жажду.
На потолке, покрытом пятнами сырости, перед Дзиро то возникало, то исчезало лицо матери. Он родился от второго брака — матери было в то время сорок лет, — и когда Дзиро уезжал на фронт, она уже совсем согнулась от старости. Как это всё произошло там, в Токио, когда американские «летающие крепости» поливали огнем район Фукагава? Как она металась, его мать, в огне пожара? Что кричала она, падая, охваченная огнем, кого звала умирая?
Дзиро чудится, будто он слышит разрывы бомб совсем рядом, и воображение сразу переносит его на фронт.
Он лежит на раскаленном прибрежном песке. Вот он открывает глаза и возле самого своего лица видит чью-то оторванную кисть руки с еще шевелящимися паль-
цами. Транспорт, на котором их везли, был торпедирован. Дзиро помнит, что стоял на палубе и со странным чувством смотрел, как неотвратимо, хотя, казалось, даже медленно, приближалась торпеда, волоча за собой длинный белый хвост. Потом Дзиро потерял сознание и очнулся уже в море, по которому плавали деревянные обломки и маслянистые пятна.
Красное, желтое, черное... грохот, специфический запах... Бесчисленные воспоминания, бессвязные, беспорядочные, вихрем проносились в воспаленном мозгу Дзиро — ему казалось, что он всё еще находится на фронте...
Внезапно, без всякой последовательности, перед ним возникали одна за другой картины.
...Угол в темпом сарае. Пол усыпан опилками копры, издающими сильный, бьющий в нос запах. Снаружи, в полосах ослепительного солнечного света, косыми лучами проникающего в сарай сквозь щели, мелькают фигуры ожидающих своей очереди солдат; доносится их ругань и смех. И перед самыми его глазами — прижатая к дощатой стене голова женщины — маленькое личико, обрамленное по-корейски зачесанными волосами, — лицо, безмолвно кричащее от унижения и боли... Широко раскрытые в муке глаза...
Это первое в жизни падение словно каленым железом выжжено в мозгу Дзиро. Стоит только подумать о прошлом, как это воспоминание приводит его в какое-то полубезумное состояние...
— Сколько с меня? — крикнул Дзиро.
Он одним глотком допил стакан. Выхватив из кармана деньги, бросил их на стол, потом поднялся, толкнул стеклянную дверь и, пошатываясь, вышел на улицу.
— Что он там плел, негодяй! — Дзиро со злостью сплюнул. — Что он болтал про какой-то капитализм? — спотыкаясь, время от времени бормотал Дзиро. Мысленно он всё еще продолжал браниться с Икэнобэ.
По правде говоря, Дзиро, даже пьяный, не решился бы поднять руку на Икэнобэ. Почему он не может поколотить его — Дзиро сам бы не сумел ответить. Он смутно чувствовал, что ударить Икэнобэ было всё равно, что стукнуть по голове самого себя...
— А что касается компартии... так компартия — это...
Кто-то дернул его за рукав, и Дзиро пошатнулся. Его обдало запахом дешевой пудры.
— Молодой человек, на минуточку...
— Что он там плел?..
Расталкивая каких-то женщин, Дзиро кое-как добрался до освещенного фонарем места. Несколько раз он попадал ногами в грязь, потом зачем-то упорно пытался столкнуть с панели рекламу у входа в какой-то ресторанчик. Он шел, шатаясь то вправо, то влево, хотя ему казалось, что он двигается вперед очень быстро и энергично.
Разумеется, Дзиро и сам не знал, куда он так спешит, не знал и зачем спешит, но ему казалось только, что он должен торопиться.
Завывал ветер. Дзиро вышел на широкий проспект. Послышался свисток паровоза. Ну да, это паровоз,— сообразил он, чувствуя, как к горлу подступает тошнота. Мимо него, толкаясь, проходили люди. Велосипеды неслись прямо на Дзиро, будто желая сбить его с ног. Мигали огни фонарей, и порывами налетал дувший в спину ветер.
— Что он там плел?..
Со стороны привокзальной площади появился джип, мчавшийся с большой скоростью. С тех пор как Дзиро заявил, что «пьет на свои деньги», он испытывал потребность найти свою собственную, независимую «линию» в жизни. Вот почему он и стремился всё время куда-то с таким упорством. И когда, секунду спустя, в поле его зрения очутилось это большое тело, с огромной скоростью летящее сквозь полосы мрака и света, Дзиро понял, что непременно должен схватить его, и поспешил навстречу.
Джип круто свернул, послышалась иностранная речь, ругань.
В следующее мгновенье машина пронеслась дальше, оставив позади себя запах бензина. Осыпаемый бранью прохожих, Дзиро лежал в темноте у обочины дороги, куда его оттащили. Он бессмысленно озирался по сторонам.
— Крепко ты выпил, миленький... — донесся до него женский голос.
Он лежал на боку, в голове звенело, всё тело точно плыло куда-то.
Вверху виднелось холодное, темное звездное небо. Один! Совсем один, и с каждой минутой словно всё дальше уходит от жизни...
— Мама!
И снова во мраке послышался тот же женский голос:
— Ну, ну, привстань же немножко!
Женщина с густо напудренным лицом, присев на корточки, шарила руками по шинели Дзиро. Дзиро закинул руку на шею женщины.
— Ого, да ты, оказывается, тяжелый!
Цепляясь за плечо женщины, Дзиро покорно следовал за ней в боковой переулок, на ходу утирая грязной рукой мокрое, измазанное лицо.
Кругом всё как-то странно и непрерывно качалось.
Вот тормозит, резко сворачивая в сторону, джип. Скрежет тормозов всё еще звучит в ушах Дзиро. Он открывает глаза и видит низко нависший над самой головой потолок. Окон нет, но откуда-то проникает свет — в косых полосах солнечных лучей пляшут пылинки. Скрежет, который он слышит, доносится снизу — это, электропила: в первом этаже пилят доски. Дзиро понял, что находится в чердачном помещении какой-то деревообделочной мастерской.
Он скосил глаза, но тотчас же опять испуганно зажмурился.
Около самого его изголовья, гремя кастрюлями, возилась женщина с привязанным за спиной ребенком. По виду ей никак нельзя дать меньше сорока лет. Скулы резко выдаются, передних зубов не хватает, рот похож на темную дыру. Сомнений нет, это та самая женщина, которая вела его вчера.
Сейчас она не напудрена, но откуда взялся ребенок? Обрывки воспоминаний о том, что произошло вчера, воскресают в памяти Дзиро. Кажется, он здорово буянил... Смутно припомнилось, что женщина пыталась зажать ему рот, и он укусил ей руку... Одна ночь... Одна ночь... Постой, что это было? Одна ночь... Он припомнил, что, обшарив его карманы, женщина нашла несколько бумажек По десять иен. Ну да, одна ночь стоила сто иен... Кажется, он ей что-то обещал? Но что именно?
— Проснулся, миленький? — спросила женщина, за-
метив, что Дзиро не спит. Она говорила с провинциальным акцентом.
Дзиро встал, натянул брюки, надел шинель. Голова его всё еще была как будто налита свинцом.
— А ты даром что худой, а сильный...
Загрубевшая, с потрескавшейся кожей рука поставила перед ним чашку с кипятком. Дзиро не в силах был поднять головы; краешком глаза он видел убогую мансарду, совершенно пустую, без мебели, с одними лишь соломенными циновками на полу.
Женщина поставила на жаровню медный чайник и поправила ребенка за спиной.
— Ну, так я выйду с тобой вместе...
Что это значит? Что он ей обещал? Всё еще плохо соображая, Дзиро исподлобья взглянул на женщину, и вдруг ее маленькие глазки вспыхнули:
— Нечего дурачком прикидываться! Я тебя не для удовольствия приглашала!
Женщина пошла вперед, спускаясь по лестнице, такой крутой, что на ней легко можно было свернуть себе шею. Когда оба они очутились на улице, Дзиро наконец-то всё вспомнил. Ведь вчера у него не хватало денег, а он обещал женщине заплатить сто иен...
По улице женщина шла позади, придерживая ребенка за спиной, но, дойдя до перекрестка, догнала Дзиро. Бежать было некуда.
В общежитии царила тишина — сегодня был первый рабочий день после Нового года. Поднявшись в свою комнату, Дзиро несколько мгновений стоял в задумчивости. Все деньги, полученные к Новому году, он пропил. Заметив на столе, на раскрытой книге, ручные часы Синъити, Дзиро схватил их и спустился вниз.
— Сколько за них дадут?
Женщина привела его к лавочке ростовщика, находившейся в боковой улочке за зданием вокзала, и, взяв часы из рук Дзиро, сказала:
— Лучше не скандаль...
Когда она вышла из лавки, в руках у нее вместо часов Икэнобэ была бумажка в сто иен.
Порывшись в корзине, она достала те пятьдесят иен, которые вытащила вчера из кармана Дзиро, отдала их ему и вдруг, опять став любезной, улыбнулась своим черным беззубым ртом:
— Приходи еще, миленький!
Дзиро отвернулся. Лицо его дрогнуло, брови поползли вниз. Некоторое время он стоял неподвижно, уставившись глазами в землю.
Дзиро нигде не находил себе места...
Он опять притащился в маленькую закусочную с земляным полом, где был накануне. Выпив подряд несколько стаканчиков сакэ, он захмелел и навалился всем телом на грязный стол.
Куда деваться?
Со вчерашнего вечера его охватило желание куда-то бежать. Но куда — этого он не знал. Теперь ему стало всё равно — он готов был сделаться грабителем, вором... Спекуляция, азартные игры — всё это ерунда. Они не смогли бы его увлечь. Ему нужно было что-то другое, чему он мог бы отдать всего себя. Что-то такое, что помогло бы ему вернуть то неуловимое, чего он лишился с той самой минуты, как был взят в армию.
Бессильно опустив голову на стол, Дзиро время от времени поглядывал на входную дверь. За дверью стонал, ветер, на стеклах дрожали лучи солнца. Иногда за соседним столиком появлялись посетители, но они тут же поспешно уходили, словно один вид Дзиро отпугивал их.
Для него теперь всё кончено. Он лишился даже доверия Икэнобэ Синъити, единственного близкого человека, который у него еще оставался. Не только тело, но и душа Дзиро запачканы. Восхищение, трепет перед женщинами... Ничего не осталось... Это прижатое к стене сарая, искаженное мукой лицо кореянки! Эта женщина с черным провалом рта, кричавшая ему: «Нечего дурачком прикидываться!»
— Налей еще, дед!
Сёдзи раздвинулись, неторопливо вошел старик с бутылью, налил в стакан сакэ. Дзиро выпил сразу, залпом, и снова опустил голову на стол. Только мутить начинает, а пьянеть он почему-то не пьянеет...
Старик с бутылью снова прошел к себе и задвинул сёдзи.
Дзиро то и дело заглядывал в комнату сквозь стекла сёдзи, но сегодня старухи у очага не было видно.
Наверное, совсем слегла... Погода нынче скверная...
Он рассматривал пятна, проступившие на обоях от сырости, — своей формой они походили на раскрытый зонтик; воспоминания снова нахлынули на него.
...Новое темно-синее кимоно с широкими рукавами! Это было в январе того самого года, когда началась война на Тихом океане... Дзиро сидел за маленьким обеденным столиком, он впервые надел кимоно с широкими и как будто неудобными рукавами.
— Что здесь смешного? Ведь ты теперь взрослый, самостоятельный человек! Не век же тебе ходить в куртке,— говорила мать, обращаясь к Дзиро, который при каждом движении беспокойно поглядывал на свои рукава. Она сидела напротив него, тоже одетая по-праздничному, с белым шарфом на шее.
— Нельзя ли их отрезать, мама?
— Что ты, конечно, нельзя. Сколько лет я ждала того дня, когда ты наденешь это кимоно!..
Широкие темно-синие рукава... Надежды матери и мечты Дзиро!.. Кимоно сгорело... И мать сгорела...
Война! Да что же это такое — война?!
Внезапно пробудилось какое-то сомнение, но потом снова нахлынули путаные, сложные воспоминания и образы. В ушах звенело. Пятна на обоях вдруг перестали походить на зонтики, всё исчезло. Опираясь щекой на руку, Дзиро долго пустыми глазами смотрел на застекленную дверь, на которой дрожали лучи вечернего солнца, и вдруг, весь подобравшись, поднял голову. Дверь, дребезжа, чуть приоткрылась, и в закусочную просунулась голова Икэнобэ.
«Наверное, за часами пришел...»
Дзиро со злобой уставился на Икэнобэ, откинувшись всем телом назад так резко, что едва не свалился с круглой табуретки.
— Нет их у меня... Вот! —он пошарил в кармане, вытащил закладную и швырнул ее к ногам Синъити. Потом попытался, шатаясь, приподняться и тяжело плюхнулся на земляной пол.
— Где ты был вчера? — спросил Икэнобэ, помогая ему встать.
Дзиро вырывался с таким отчаянным видом, как будто боялся, что Икэнобэ дотронется до него. Наконец, весь перепачкавшись о земляной пол, он снова кое-как уселся на табуретку и опустил голову на стол.
— Излишнее беспокойство! — пробормотал он. Некоторое время Икэнобэ, скрестив на груди руки,
молча стоял позади него. Шапки на Дзиро не было — должно быть, он где-то ее потерял. На плечах и на спине засохла грязь.
— Пойдем домой. Ляжешь, выспишься хорошенько... Ведь вредно так много пить...
Тогда Дзиро, сбросив со стола стаканы и тарелки, начал бушевать. Получив сильный удар в грудь, Икэнобэ отлетел к дощатой перегородке.
— Фурукава!
Оттолкнув Икэнобэ, Дзиро рывком поднялся. Пошатываясь, он направился к выходу и вдруг замер на месте: прислонившись спиной к стеклянной двери, перед ним стоял Араки, в теплой куртке, с полотенцем в руках.
Как всегда, первый рабочий день после Нового года заканчивался в полдень, и Араки приехал в Ками-Сува принять ванну.
— А ну-ка потише! Хватит буянить!
Несколько секунд Дзиро, выпятив вперед нижнюю губу, смотрел на Араки, потом вдруг резко отвернулся к стенке.
— Не одному тебе пришлось побывать на войне, — отчеканивая слова, заговорил Араки и сел на табуретку, с которой только что встал Дзиро. — Это не значит, конечно, что ты должен всё сносить молча, но такие дурацкие выходки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46