из привилегированных классов. Правда, для Рэн это было вовсе не обязательно, и ей пришлось поселиться в общежитии лишь потому, что поселок Торидзава был расположен от завода дальше всех других поселков. Только здоровым парням-рабочим, имевшим велосипеды, было под силу каждый день ездить с работы домой.
И всё же слова Рэн, будто она разыскивает Хацуэ, с которой собирается ехать домой, были простой отговоркой. Рэн, посматривая на людей, стоявших в очереди, заходила в контору, снова выходила во двор и давно уже украдкой поглядывала на маленькое, выкрашенное в голубой цвет здание заводской больницы, где ветер вздымал в окне маскировочную штору.
«Если я сейчас упущу момент, то, кто знает, может быть, нам никогда не придется увидеться...», — думала Рэн.
Она в который уже раз с безразличным видом прошлась по двору и снова взглянула на окно больницы. Там, за столом, она заметила Сусуму Накатани, старшего мастера экспериментального цеха, человека лет тридцати пяти, хрупкого сложения. Он приводил в порядок лежавшие на столе бумаги. Рэн вбежала в пу-
етую галерею, где одиноко стояли контрольные часы, и Перевела дыхание. Щеки ее пылали; казалось, письмо, которое лежало сейчас у нее за пазухой, жжет ее, как огонь.
«Пока я раздумываю, он уедет, исчезнет и так и не узнает, что у меня на сердце...»
Делая вид, что разглядывает ящик с табельными карточками, Рэн, кусая губы, смотрела на отсыревшую от дождей дощатую обшивку стены.
«Как он примет письмо? Такой упрямый! Еще, пожалуй, рассердится!.. Нет, не может быть! Ведь до сих пор ОН был всегда очень внимательным...» Поймав себя уже не в первый раз на этих мыслях, Рэн внутренне возмутилась.
«С какой это стати я так робею перед ним? Ведь он всего-навсего простой рабочий! Мне делали предложение молодые люди, окончившие университет! Нечего бояться! Ну и что ж из того, что у него сейчас Накатани-сан, - всё равно пойду!» — сердясь на себя, шептала она.
Рэн решительно взглянула на черную штору. Нака-тани больше не появлялся у окна. За шторой, раздувавшейся от ветра, виднелся теперь только край кровати.
Рэн быстро сошла по каменным ступеням галереи и поднялась по лестнице, ведущей в больницу. Двери были открыты настежь, в передней валялись дзори с красными шнурками.
— Можно?
Почувствовав, как дрогнул ее голос, Рэн опять рассердилась на себя. И хотя никто не мог ее видеть, она попыталась улыбнуться.
— Можно войти, Икэнобэ-сан? — повторила она мягким, певучим голосом — теперь он уже звучал совсем по-другому...
Япония проиграла войну... Что это означает? Вытянувшись па старой деревянной койке, Синъити Икэнобэ пытался вникнуть в сущность этой фразы, но содержание ее представлялось ему таким расплывчатым и таким огромным, что осознать его до конца было невозможно. Если, скажем, союзники высадятся в Японии, что будет с императором? Что будет со всеми этими видными
деятелями — с премьер-министром Тодзио, с генералом Араки, с бароном Хиранума? Неужели их постигнет судьба Гитлера? Задав себе такой вопрос, он окончательно растерялся. То, что случилось с Гитлером, еще можно было себе представить, поскольку всё это произошло где-то далеко. Но если не будет императора и всех прочих высокопоставленных лиц... Вот тут уж Икэнобэ действительно начинало казаться, что в голове у него окончательно всё перепуталось.
Разумеется, он не знал этих людей и не питал к ним никаких особых симпатий. Он просто не представлял себе, кем их можно было бы заменить.
Но в то же время он чувствовал, что в этом нужно разобраться во что бы то ни стало, иначе нельзя было дать ответ и на другие вопросы, которые затрагивали его лично: что будет с заводом, что будет с ним самим? Рабочим объявили, что завод «временно» останавливается, но никто, в том числе и сам директор, не мог бы поручиться, что эта остановка временная.
Обрывки фраз, шаги бегущих по галереям людей, суматоха, шум, доносившийся с заводского двора,— всё это мешало Синъити сосредоточиться, еще больше путало его мысли. С завода каждый день, точно волны морского отлива, убывали люди, и это создавало атмо-сферу тревоги, которую Синъити ощущал даже здесь, в больнице.
Икэнобэ лежал совсем один в палате с отсыревшими обоями. Сестры все разъехались, врач, живший на казенной квартире, заходил только по утрам, и то пена- | долго. Больше десяти дней прошло с тех пор, как Синъити сделали операцию аппендицита, швы были сняты, и теперь он уже мог сидеть в постели, но силы его еще полностью не восстановились. Он заболел незадолго до известия о капитуляции. Городская больница в Окая была переполнена, и здесь, в этой маленькой заводской больнице, его оперировали в самый разгар воздушного налета.
«Вернуться в Токио?» — время от времени шептал Синъити, вытягивая руки над головой. Пожалуй, теперь это единственный выход. Прошло больше года, как Икэнобэ приехал в эти места, сопровождая эвакуированное оборудование. За это время он ни разу не побывал в Токио и только из писем узнал, что квартал Омо-
ри, где жили его родители, пострадал от бомбежки и им пришлось перебраться в квартал Итабаси. Он поднес И глазам свою руку —один палец был расплющен молотком еще в годы ученичества, ноготь на другом пальце он содрал когда-то, надевая приводной ремень... Икэнобэ представились лица товарищей по работе. Лицо Рэн Торидзава выделялось среди них особенно ясно.
«Болван!» — прошептал Синъити, покраснев, как будто кто-то мог прочесть его мысли. Она была с ним просто любезна, и то только потому, что.им пришлось работать вместе... Кроме того — и это главное — Рэн из богатой семьи, а значит, ему вовсе не ровня. Не будет работать на заводе — и станет совсем чужой. Выругав себя, он нахмурил красивые густые брови. Не ровня... Обстоятельство, которое выросший в бедности Синъити чувствовал особенно остро. Именно поэтому он и был так болезненно самолюбив.
Но всё-таки в глубине души Синъити продолжал думать о Рэн, вспоминал ее удивительно приятный смех, припоминал разные знаки внимания, которые она частенько украдкой оказывала ему. И как раз в этот момент за дверью вдруг раздался голос Рэн:
— Можно войти, Икэнобэ-сан?
Синъити вздрогнул и невольно приподнялся.
— Как вы себя чувствуете? Вам уже лучше? Осторожно ступая по деревянному полу, Рэн подошла ближе, и Синъити показалось, будто вся комната вдруг наполнилась ослепительным светом. Ее нежный, звучный, чуть дрожащий голос, ее румянец, еле уловимый, свойственный только ей аромат—всё это невольно заставило его покраснеть. Лицо Синъити стало напряженным, брови дрогнули.
Да, болей уже нет... Он почувствовал, что его слова звучат слишком сухо, слишком натянуто. Встречаясь на заводе, они болтали куда более непринужденно и просто. В экспериментальном цехе работало всего лишь пять-шесть квалифицированных рабочих, и ему не раз случалось перекинуться, словом с Рэн, сидевшей за контрольным столом. Бывало, она скажет ему: «Ну вот еще, а мне откуда знать!», а он запросто отвечает: «Будет болтать-то!»
Но сейчас оба чувствовал» себя стесненно. Рэн машинально перекладывали из руки в руку сверток в красном платке. Синъити продолжал молчать. Его бледное после болезни лицо с черными бровями и ровным прямым носом покраснело от смущения и казалось Рэн в эту минуту очень красивым. Когда за окном мелькала чья-нибудь тень или гулко раздавались шаги по дощатому полу галереи, брови у Рэн вздрагивали, и она оглядывалась в ту сторону; Синъити слышал ее учащенное дыхание.
— Я еще с самого утра... хотела прийти попрощаться... Но «голубок» так долго возился... — она засмеялась отрывистым смехом, словно стараясь разрядить атмосферу стесненности, которую усиливало молчание Синъити. «Голубок» — было прозвище их мастера Накатани. Услышав этот такой знакомый ему смех, Синъити снова почувствовал, что не в силах сопротивляться ее обаянию.
— А вы, Икэнобэ-сан, тоже, наверно, уедете в Токио?
— Да, думаю. — Синъити опустил голову и обхватил колени руками.
Рэн присела на край кровати. Теперь она казалась более спокойной, чем Икэнобэ.
— Где вы живете в Токио?
— В Итабаси.
— И у меня есть в Токио родственники, в районе Коисикава... — Рэн на мгновенье потупилась, но тотчас же, бросив беглый взгляд на Синъити, засмеялась: — Я тоже хочу поехать в Токио.
Синъити совсем смутился.
— Зачем? — необдуманно вырвалось у него.
Рэн повела узким плечиком и состроила гримаску.
— Так, просто... — растягивая каждый слог, с ударением произнесла она и опять рассмеялась. Легкая краска выступила на ее лице.
Синъити всё больше терялся под взглядом лучистых глаз Рэн. Вдруг она отвернулась и, достав из платка бумажный сверток и бледнорозовый конверт, положила их около Синъити.
— Вот, возьмите... это... я целых два вечера писала... Прочтите! Ответ... — лицо Рэн пылало, как в огне.— Пожалуйста, напишите ответ, — овладев собой, поправилась она. Синъити растерянно протянул руку к свертку. По выражению глаз Рэн он понял всё, что она хотела ему сказать.
В коридоре послышались громкие голоса, и Синъити, смущенный еще больше, чем Рэн, торопливо спрятал сверток.
— Как, Рэн всё еще здесь?
В дверях показались Сусуму Накатани и Тосио Араки, старший мастер второго токарного цеха, .человек примерно тех же лет, что и Накатани, и такой высокий, что почти задевал головой за притолоку.
— Вы что же это до сих пор не уехали? Смотрите, похитят вас чего доброго! — Араки нарочно вытаращил глаза и состроил гримасу, желая показать, что шутит.
— Правда? — Рэн засмеялась, слегка наклонив голову набок.
— Конечно, правда! Ведь Рэн у нас красавица. Так что ее в первую очередь утащат.
Продолжая разговаривать, Накатани и Араки вошли в комнату и расположились у стола. Накатани окинул Рэн и Синъити внимательным взглядом.
- Торидзава-кун, вы уже получили расчет? — обратился он к Рэн.
- Да, получила. — Рэн незаметно спрятала за ворот кимоно сложенный вчетверо красный платок. — Я пришла попрощаться с Икэнобэ-сан... — лукаво добавила она.
— Так, так, понятно! — многозначительно протянул Араки, роясь в лежащих на столе бумагах. Рэн вспыхнула, но тут послышался спокойный голос Накатани:
— За это спасибо. Ну что ж, пожелаем вам всего доброго... А мы вот еще и сами не знаем, что с нами будет...
Лицо Рэн сделалось серьезным.
— Благодарю вас за всё... — произнесла она, отвесив поклон Накатани, — мастер всегда хорошо относился к ней. - Накатани-сэнсэй, Араки-сэнсэй, счастливо оставаться!
Она еще раз поклонилась и только потом с подчеркнуто официальным видом, словно к постороннему, обратилась к Икэнобэ:
— Позвольте поблагодарить и вас за ваше внимание и помощь. Желаю вам поскорее поправиться.
— Спасибо.
Синъити всё еще не мог побороть своего смущения. Рэн украдкой взглянула на него. Сердце ее сжалось,и на глаза навернулись слезы. Вот и он тоже скоро исчезнет из ее жизни... Молчаливый, застенчивый, он, пожалуй, и на письмо не ответит. Нахмурился, смотрит в сторону... А ей разве легко?
— Сколько же раз можно прощаться?- спросил Араки.
— Ох! — вскрикнула Рэн, топнув ногой от смущения и досады. Закрыв руками лицо, с приглушенным смехом она бросилась к двери, и в следующую секунду в галерее послышались ее быстрые шаги.
— Ну, покоритель сердец, как здоровье? — спросил Араки, обращаясь к Икэнобэ.
— Дело идет на поправку. Врач уже разрешил ему j ходить по комнате,—ответил за Синъити Накатани.
Накатани разбирал бумаги на столе, который сам поставил в палату к Синъити, чтобы чаще навещать больного: Синъити работал у него в цехе и был совсем одинок в этом поселке. Процедура оформления сдачи начатых моделей и оставшихся материалов уже была закончена, но в столе еще оставались чертежи, представлявшие огромную ценность для мастера экспериментального цеха Накатани.
— Любопытно, что собирается теперь делать наш господин Жаба? — спросил Араки.
Вместо ответа Накатани пожал плечами и продолжал сортировать бумаги, перебирая синьки и кальки с чертежами деталей в различных сечениях.
— Завод остановлен, очевидно, всё-таки по приказу ! компании. Не может быть, чтобы Жаба сам рискнул на это... Но можно ли рассчитывать, что завод снова начнет работать?.. — присев у стола, рассуждал сам с собой] Араки.
Дверь внезапно распахнулась, на пороге появился служащий заводской охраны в фуражке военного образца и в крагах.
—Накатани-сан, вас зовет господин директор!— обратился он к мастеру. — Приказано, чтобы вы захватили с собой все чертежи и проекты!
— Чертежи? Зачем?— мастер недоумевающе обернулся к нему, но охранник уже исчез. Собрав бумаги, Накатани поспешно вышел вслед за ним.
В конторе директора не было. Спускаясь по каменным ступеням полутемной галереи, Накатани оглядывался по сторонам, разыскивая его. Слева и справа тянулись низкие здания с маленькими окнами — постройки бывшей шелкомотальной фабрики.
Сборочный и испытательный цехи, где работали преимущественно женщины, уже опустели. Но в токарном цехе и в машинном отделении, где работали кадровые рабочие-мужчины, главным образом приехавшие из Токио, еще оставались люди. Одни смазывали станки, другие связывали веревками кипы снятых с приводов ремней, некоторые рабочие сидели небольшими группами на корточках у входа в цех или по углам темной, как ущелье, галереи, ведущей в столовую, и о чем-то шепотом переговаривались между собой. Всюду царила атмосфера неуверенности и тревоги.
«А, вот он где...»
Неподалеку от реки, на пустыре перед складом, поднимались клубы едкого дыма. Сквозь дым Накатани различил фигуры людей.
— Иди сюда! — крикнул ему директор Сагара, морщась и отворачиваясь от дыма.
У его ног чадили и горели, выбрасывая языки пламени, кипы толстых канцелярских папок с завязанными шнурками, пачки платежных извещений и иллюстрированные каталоги. Служащий бухгалтерии Такэноути, сидя на корточках, ворошил бумаги палкой. Несколько позади, заложив руки за спину, стоял молодой капитан — военный представитель, часто бывавший на заводе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46