Каждый раз, как ему протягивали тетрадь, он приветливо кивал головой, и в уголках глаз у него собирались морщинки.
— «Ослабление»? Хм, «ослабление»... Ага, ослабли, обессилели, лишились сил... Понятно?.. Как? «Восставать»? Это значит выступить против кого-нибудь. Вот мы, члены профсоюза завода Кавадзои компании
«Токио-Электро» — семьсот с лишним человек, — восстали теперь против капиталистов компании, ясно?
Хацуэ, стоя позади девушек, переминалась с ноги на ногу. Хорошо, когда о непонятных ей вещах спрашивали другие. Но были и такие слова, о которых никто не спрашивал... А лицо у нее почему-то пылало. После того случая, когда Фурукава раздавал листовки у них в общежитии, Хацуэ не давала покоя мысль, что стоит лишь ей заговорить с ним, как все начинают смотреть на них как-то по-особенному.
— Ну, ну, товарищи, смелее! Хоть и существует пословица: «Спросить — на минуту стыдно, не спросить — всю жизнь стыдно», но только спросить о том, чего не знаешь, и в первый раз нисколько не стыдно... Если мы не будем учиться... Что? Сейчас, сейчас!
Незаметно для себя Фурукава привык к публичным выступлениям и с каждым разом беседовал с людьми всё свободнее. Когда он улыбался, заглядывая в протянутую е(му тетрадь, его большие карие глаза превращались в узенькие щелочки и возле них собирались морщинки. У Фурукава был большой вздернутый нос и впалые щеки. Когда он бывал чем-нибудь недоволен, лицо его становилось угрюмым, но, когда, прищурившись, сдвинув брови, склонив набок голову, он заглядывал в протянутую ему тетрадь и говорил: «Фэн»?, «Фэн»? Английское, что ли? Ну и трудное же словечко выкопала!—лицо его приобретало удивительно наивное, беспомощное и несчастное выражение.
— Ага, вот здесь, на тридцать первой странице... «Экспансия»? Постой-ка, такого слова, пожалуй, и в «Словаре» нет...
«Ходячий словарь» почесывал в затылке и извинялся, прося подождать: завтра он непременно разыщет где-нибудь это слово.
— Послушайте-ка, вот это... это что значит?.. — Покраснев до ушей, Хацуэ, наконец, протянула ему свою тетрадь.
— «Пти-буржуа»? А-а, это... ну вот, например...— Потупившись, Хацуэ смотрела теперь только на рваный обшлаг рукава его рубашки, когда он перелистывал свой словарь. — Тот, у кого не так много денег. Ну, как бы это сказать? Владелец маленького завода или мелкий помещик. Если взять на нашем заводе — это на-
чальник цеха или начальник отдела... В общем, прислужник буржуазии...
— Понимаю... — Хацуэ уже не могла поднять головы — ей казалось, что все вокруг лукаво пересмеиваются. И странное дело — ее собеседник тоже как будто слегка покраснел.
— Это такие типы, которые думают выбиться в люди, заискивая перед буржуазией... В общем, люди с буржуазной натурой... — он не успел договорить, как кто-то, перебивая его, крикнул:
— Да-да, небось, с Хацуэ-тян так он очень любезно говорит!
Все расхохотались, глядя на растерянное лицо Фурукава.
Завыла сирена, возвещая конец перерыва, и все вернулись на свои рабочие места. В цехе зажглись лампы, и снова равномерно застучал конвейер.
— «Любовь... не-ежна-ая...» Ой, стойте-ка! Этот винт без прорези! «О, цветочки полевые!»... Ах, черт! Опять без прорези!
На расстоянии двух метров друг от друга сидели девушки, среди них и ,Сигэ Тоёда. Они завинчивали винты крышки, возле них, как шмели, гудели свисавшие с потолка пневматические завертки. С тех пор как работницы включились в борьбу за контроль над производством, их стала беспокоить производительность труда. Сегодня все были охвачены одним стремлением: наверстать вчерашнее. Вчера заводоуправление под разными благовидными предлогами заставило работниц простоять два часа. Металлические крышки, которые поступали с лакировочного завода, давным-давно прибыли на станцию Окая и без пользы лежали там, а заводоуправление всё не посылало за ними грузовых машин.
Лю-юбовь не-ежн-ая...
Хацуэ тоже подпевает, так тихо, что ее почти не слышно. Редко случалось, чтобы молчаливая Хацуэ присоединялась к поющим. Сейчас она мысленно видела перед собой Фурукава в этой неопределенного цвета рубашке с оторванным, свисающим обшлагом рукава. Как
бы хотелось ей быстро-быстро, чтобы никто не увидел, починить ему рубашку!
Алы-ые гу-убы...
Вдруг Хацуэ заметила, что катушек по конвейеру к ней поступает всё меньше. Девушка посмотрела в конец конвейера: похоже было, что одна из намоточных машин стоит. Она встревожилась: опять я буду простаивать из-за отсутствия деталей! Поспешно захватив левой рукой виток, она прижала концы тонкой, как нить, проволоки к штепселю. Стрелка контрольного прибора описала полукруг и, достигнув крайней точки, два-три раза подпрыгнула. С каким-то неприятным чувством Хацуэ поставила штамп «брак» и бросила катушку в корзинку под ноги. Если в проволоке оказывался брак, то, значит, все рабочие операции, которые будущая катушка уже успела пройти, шли насмарку.
— Эти господа из компании никак «не согласуются»,— громко сказала Касуга. Она сидела недалеко от Хацуэ, там, где катушки проходили последнюю операцию — обмотку изоляционной лентой. Послышался смех.
— Вообще, что такое завод? Я думаю, это место, где производят разные нужные изделия.
— Конечно! В Токио всё сгорело, люди нуждаются в счетчиках!
— Тогда непонятно, зачем же нарочно мешают делу?!
— Что ты на меня кричишь? Я-то здесь при чем? Снова раздался смех.
— А мне так не нравится этот профсоюз!
— Нет, уж если кого мы должны ненавидеть, так это компанию! Да что на самом деле! Кормят одной только морской капустой да ботвой от редьки!
— Правильно!
— Ну-ка, давайте! — И кто-то затянул, чуть фальшивя:
Высоко вздымай... знамя красное...
— Высоко вздымай... — подхватил пронзительный тонкий голос Кику Яманака.
— Ой! Останавливается! Остановилась! Остановилась последняя намоточная машина.
Девушки собрались возле намоточных машин, которые стояли теперь все до одной. Процесс был поточный, и если в одном конце происходила задержка, останавливался весь конвейер.
— Я пойду узнаю! — Кику Яманака и еще несколько девушек побежали к лестнице. Касавара уехал в Токио, конторщица Хана Токи ушла в заводоуправление, и в конторке старшего мастера было пусто. На доске, висевшей над столом, были выведены цифры выработки за первую половину дня, до обеденного перерыва. Еще немного, и они достигли бы намеченной на сегодня цифры.
— Идите сюда! Все, все! — У лестницы вдруг показалась косичка Мицу Оикава. Размахивая руками, она звала подруг. — Слушайте-ка, слушайте! Проволоки, говорят, полно на складе, но только... только... Ни начальника производственного отдела, ни управляющего делами нет на месте! Поэтому начальник общего отдела уперся и говорит, что склад нельзя открыть!
— Дурака валяют! Пойдемте туда, пойдемте! — откликнулось несколько голосов, и человек тридцать, спустившись по лестнице, направились к заводоуправлению.
Как это всё было необычно! Хацуэ ощущала странную легкость во всем теле. До сих пор, когда ей приходилось бывать в конторе, она ни на минуту не забывала о том, что на ней, как на старосте, лежит ответственность за поступки девушек. Но сейчас они бежали по галерее все вместе, и все одинаково разделяли эту ответственность.
В заводоуправление вели каменные ступеньки. На верхней ступеньке, прислонившись спиной к двери, стоял Нобуёси Комацу с папироской в зубах, щурясь от попадавшего в глаза дыма. Из кармана у него торчала связка ключей. Перед ним, стиснув руки и стараясь подавить волнение, стояла Хана Токи. Возле них, заложив руки за спину и склонив голову набок, вертелся улыбающийся Тадаити Такэноути.
— Я начальник общего отдела. Производство меня не касается! Откуда я знаю, что у вас там случилось? Ключи дать не могу.
Девушки остановились перед ступеньками. Надменное выражение лица Комацу вызывало у них нена-
висть. Уж не думает ли он, что они съедят эту медную проволоку?! Теперь работниц уже не смущало то видное положение, которое занимал этот Комацу-сэнсэй еще на шелкопрядильной фабрике.
— Выдайте проволоку! — выкрикнул кто-то и смущенно засмеялся, но тотчас же послышались серьезные голоса:
— Ведь Комацу-сан тоже член профсоюза!
— Мешать нам в нашей борьбе... Безобразие! Комацу удивленно посмотрел на девушек. Это было
нечто неслыханное! Не вынимая рук из карманов, он сделал несколько шагов по лестнице и обвел всех злым взглядом.
— А!..
Он не успел еще ничего сказать, как из проходных ворот во двор стрелой влетел велосипед и, ударившись о дощатую стенку галереи, опрокинулся.
Освободив подол красной юбки, зацепившейся за руль велосипеда, с земли вскочила Рэн Торидзава. Она растолкала работниц и, взбежав по ступенькам, сунула Комацу накладную с печатью начальника производственного отдела.
— Ну! Теперь, я думаю, возражений не будет? Вы говорили, кажется, что начальник производственного отдела болен? — она вытащила из кармана у Комацу связку ключей. — А когда я пошла к нему на квартиру, так что же оказывается? Он сидит преспокойно у очага и налаживает удочки.
Даже не взглянув на девушек, стоявших внизу у лестницы, Рэн обернулась и сунула связку ключей Такэноути. — Ну-ка, открой кладовую.
С Такэноути она вовсе не считалась.
Кладовую открыли, и Рэн, словно инспектор, встала на пороге. Хацуэ с подругами уложила проволоку в корзины и понесла в цех.
— А молодец Торидзава-сан, правда? — обратилась к Хацуэ Мицу Оикава, поднимаясь с корзиной по лестнице. Кику Яманака, идущая ступенькой выше, чтобы поддерживать корзину, обернулась:
— Может, и молодец, не знаю... А только я ее не терплю!
Хацуэ задумалась.
Конечно, Рэн Торидзава молодец. Но в то же время Хацуэ никак не могла отделаться от чувства досады на то, что вся их решимость оказалась ненужной, что всё сделалось без них.
Высоко вздымай... —запел кто-то, когда намоточные машины снова завертелись. Казалось, эта песня помогала девушкам выражать свое настроение.
От металлических катушек веяло холодом, налетевший с гор ветер раскачивал створки окон, но работницы ничего не замечали — им нужно было до конца рабочего дня наверстать упущенное.
— Смотри-ка! В изоляционной ленте трещина!
— Это она «ослабевает»! — заметил кто-то, и все покатились со смеху.
Хацуэ работала проворно. Лента конвейера непрерывно текла к ней — на ленте стояли, лежали, удалялись друг от друга катушки. Вот и без всяких приказов господ из заводоуправления можно поднять процент выработки выше обычного. Гордость от сознания этого вливала в девушек новые силы.
— Хацу-тян, не спи! — окликнула ее Синобу Касу-га. Она сидела в начале конвейера и покачивала в такт движения головой.
Хацуэ весело крикнула ей:
— Эй-эй! А ты подавай так, чтобы спать некогда было!
До конца рабочего дня оставалось уже совсем немного. Неожиданно девушки зашумели.
— Что такое? В чем дело?
— Да ты что, не видишь? Вернулись!.. — послышался шепот, и все взгляды обратились к окну. В самом деле, на заводском дворе было заметно какое-то движение — у проходной стоял окруженный толпой коренастый директор Сагара в коричневом костюме.
— Товарищи! Требования, предъявленные компании профсоюзом главного завода, приняты! — закричал в мегафон связной Кискэ Яманака, взбегая по лестнице в цех. — Вернулись оба члена комитета — и Тидзива, и Касавара. Директор приехал одним поездом с ними! Как кончите работу, сразу же собирайтесь около здания профсоюзного комитета!
Уже стемнело, дул ветер.
Перед зданием профсоюзного комитета собралась толпа. Правда, часть рабочих разошлась по домам — тяжело было стоять на холоде да еще на пустой желудок, но большинство терпеливо ждало. Из окон на улицу вывесили несколько электрических лампочек. Люди сидели на корточках под окнами; некоторые, тесно прижавшись друг к другу, пытались укрыться от ветра в галерее; работницы, обнявшись, уселись в кружок.
— Сколько можно ждать! Ведь уже седьмой час! — слышался ропот из темноты.
— Господа! Прошу немного терпения! — крикнул из окна Тидзива. — Только что из заводоуправления вернулся член комитета Такэноути. Он сообщил, что сейчас там происходит совещание наших уполномоченных вместе с директором. Полагаю, что скоро последует ответ...
Люди молча слушали Тидзива, время от времени поглядывая на ярко освещенные окна заводоуправления.
— Компания уже сообщила свое решение профсоюзным организациям четырех заводов, в том числе и профсоюзу главного завода в Хорикава, — продолжал Тидзива. — На нашем заводе окончательное решение возложено, очевидно, на директора Сагара. Сейчас всё упирается в вопрос — признавать или не признавать разницу между районом Токио — Иокогама и нашей префектурой Нагано. Всё дело в том, чтобы заставить администрацию признать, как мы требовали того с самого начала, что никакой разницы не существует и что в нашей местности цены даже выше. Это требование мы будем отстаивать до конца...
Как и другие девушки, Хацуэ пришла сюда, не успев поужинать, даже не сменив рабочей одежды. Обняв за плечи Мицу Оикава, она смотрела на Тидзива, и ее охватывала радость от сознания того, что повышение заработной платы как будто осуществляется. В то же время она с беспокойством думала о том, как же им теперь поступать, что нужно делать в этот решающий момент борьбы, чтобы добиться полного успеха.
— Чтобы ввести вас в курс дела, — говорил Тидзива,— я прочту вам ответ, который дала компания профсоюзным организациям четырех заводов: 1. Основная заработная плата остается прежней. В качестве едино-
временного пособия выдается сумма, равная основной заработной плате. 2. Пособие семейным: на жену — 50 иен в месяц, кроме того, на каждого члена семьи, находящегося на иждивении, — 35 иен раз в два месяца. 3. Пособие на продовольствие— 15 иен в день. 4. Пособие на дороговизну...
Собравшиеся встречали каждый новый пункт аплодисментами, радуясь, словно всё это уже стало реальностью. Внезапно в задних рядах возник неясный шум.
— Что такое?
— Исчез директор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46