Это было похоже на внезапно прекратившееся движение. Казалось, время остановилось, и даже самое понятие времени исчезло... В особенности это было чувствительно в конце месяца, когда деньги уже давно были истрачены.
— Который час? — Синъити раскрыл наконец глаза и взглянул на соседнюю постель.
Фурукава, подставив голую спину лучам солнца, усиленно теребил свою рубаху.
— Что это ты делаешь? — спросил Синъити. Фурукава весело повернулся к нему с улыбкой на озорном курносом лице. Он бил вшей.
— Перестань, слышишь? — Синъити, как ужаленный, вскочил с постели, но его ждал еще больший сюрприз. В изголовье постели Фурукава на раскрытых страницах тоненькой книжечки валялись огрызок яблока и папиросные окурки. Несомненно, это был первый номер «Акахата»!
— Послушай! — голос Синъити звучал необычно
сердито, и Фурукава с удивлением посмотрел на него. — Откуда ты это взял?
Брови Фурукава опустились, и лицо приняло несчастное выражение.
— Прости, пожалуйста, — проговорил он с виноватым видом, как ребенок, которого бранят.
— Ну, знаешь ли... — Синъити не находил слов. Ведь это была тайна. Накатани давал читать эти брошюры только немногим избранным людям.
— Ты прочел это?
— Угу, прочел, — ответил Фурукава, продолжая держать в руках рубашку и недоумевая, почему Синъити придает этому такое значение.
Синъити был поражен: если Фурукава прочитал брошюры, то как он может быть так спокоен?!
— Ну и что же ты обо всем этом думаешь?
— Да там что-то совсем непонятное... — ответил Фурукава, глядя на свою рубашку.
Услышав этот равнодушный ответ, Синъити облегченно вздохнул и в то же время почему-то почувствовал себя оскорбленным.
— А я вот хотя и не всё понял, но только... — начал было Синъити после некоторой паузы.
Но Фурукава, казалось, уже успел позабыть об этом. Он вышел на балкон и, насвистывая, преспокойно стряхнул через перила яблочные огрызки и окурки с брошюры.
— Я вообще, знаешь ли, терпеть не могу всех этих коммунистов и тому подобное...
Он бросил брошюру в комнату и, перегнувшись через перила, закричал:
— Эй, девушка, девушка, постой-ка, минуточку! Снизу доносились женские голоса.
— Иди-ка сюда скорее! — оглядываясь на Синъити, Фурукава жестом поманил его на балкон. Потом, заложив пальцы в рот, засвистел, поглядывая на девушек.
Когда Фурукава начинал заигрывать с женщинами, Синъити невольно краснел. Дзиро Фурукава всегда был сорви-голова, но после пребывания на фронте он стал таким отчаянным и неуравновешенным, что Синъити временами испытывал почти тревогу в его присутствии,
Предоставив Фурукава проводить время по своему усмотрению, Синъити направился в столовую.
В столовой общежития, на первом этаже, было полно народу. Когда в доме была гостиница, это полутемное помещение — здесь даже днем горело электричество — служило кухней. На цементном полу был сооружен длинный дощатый помост, заменявший стол.
У двух женщин, обслуживавших столовую, дел было по горло: в дни, когда завод стоял из-за отсутствия электроэнергии, рабочие сразу получали весь свой дневной рацион — и завтрак и обед.
— Доброе утро! — приветствовал Синъити Оноки, садясь напротив него. Оноки завтракал, постукивая палочками о край своей чашки.
— Да какая тут рыбная ловля, когда встаешь так поздно! — продолжая разговор, заметил доводчик Хонда. Это был человек лет тридцати, семья его жила в Токио. Он сидел в шинели, облокотившись о стол, глаза его покраснели, видимо от бессонной ночи. Похоже было, что все они провели ночь за игрой в маджан.
— Ерунда! Нам бы вечерком _порыбачить минут тридцать — и хватит с нас!
Обвязавшись платками и нахлобучив поверх них фуражки, Оноки и еще двое-трое рабочих собирались на рыбную ловлю. Это называлось у них «мероприятием по усиленному питанию». Однако по внешнему виду молодого шлифовальщика Уцуми, который, положив весь свой дневной рацион в деревянную коробочку для завтрака, привязывал ее к поясу, никак нельзя было сказать, чтобы он «усиленно питался». Он был бледен и всё время покашливал. На завод Уцуми ходил через два дня на третий — один день работал, а два дня занимался рыбной ловлей. И если ему удавалось наловить хотя бы 200 моммэ карасей или ельцов, он выручал за них в три, а то и в пять раз больше, чем зарабатывал на заводе.
— Видишь ли, император тоже несет ответственность... А что касается Коноэ... — заикаясь, говорил Иноуэ.
В группе любителей маджана уже некоторое время спорили, обсуждая эту проблему.
Торопливо захватывая палочками из чашки темный рис, смешанный с ботвой редьки, Синъити прислушивался к спору, как вдруг в разговор вмешался Фурукава:
— Что вы тут мелете? Да как бы ни поступил император...
Вырвав у поварихи черпак, Фурукава налил себе супу и с чашкой в руке подошел к столу.
Услышав слова Фурукава, доводчик Хонда поднял голову.
— Плевать я хотел на твоего императора! — со злобой проговорил он. —По его милости началась вся эта проклятая война...
Фурукава уселся на скамью верхом.
— О, вот ты как! Все слышали, что он сказал? Ладно же, ты мне за это ответишь!
Казалось, это было сказано в шутку, но какой-то недобрый огонек вдруг загорелся в глазах Фурукава.
— Да ты спятил, что ли? — сверкнул покрасневшими глазами Хонда. Сам демобилизованный солдат, он гневно смотрел на желторотого юнца Фурукава, который и разрядом-то был гораздо ниже его.—-Придержи язык, понял?
Впалые щеки Фурукава дрогнули, и в ту же секунду чашка с супом полетела в голову доводчика, но в следующее мгновенье сам Фурукава упал навзничь вместе со скамейкой, на которой сидел.
— Перестаньте! Сейчас же перестаньте, а не то оболью!
Вокруг дерущихся растерянно бегал с ведром воды в руках староста общежития Оноки. Синъити и Иноуэ пытались разнять противников. Доводчик схватил за горло приподнявшегося было Фурукава; задыхаясь, Фурукава, в свою очередь, изо всех сил бил его по лицу.
— А, так вы продолжаете? Ладно же, черти! Получайте!
Маленький староста вскочил на стол и вылил на дерущихся полное ведро воды.
Когда Синъити вошел в комнату Накатани, тот, одетый в теплое кимоно, сидел у очага с компрессом на горле.
— Здравствуй, здравствуй! — Накатани настраивал радиоприемник, стоявший на низеньком шкафчике.
— Слышно Владивосток! — радостно сказал он, взглянув на свои ручные часы. — Диктор — женщина, японка...
Накатани сам сделал себе приемник, который мог работать на всех волнах.
В просторной, плохо проветриваемой комнате лежала на постели, разостланной подле комода, больная гриппом девочка лет пяти — дочка Накатани. На столе, стоявшем у стены, были навалены друг на друга детали механизмов, каталоги и рулоны чертежей.
— А, принес? Хорошо.
Вынув из-за пазухи брошюры, Синъити положил их возле очага. Накатани взглянул в соседнюю комнату, раздвижная стенка которой была немного приоткрыта, и небрежным движением засунул брошюры за ворот своего кимоно. В соседней комнате сидели работницы, приезжавшие сюда из Окая, когда завод останавливался из-за нехватки электроэнергии.
— У меня большая неприятность... — Синъити, понизив голос, чтобы его не услыхали сидевшие в соседней комнате работницы, рассказал Накатани о том, что произошло сегодня утром. — Этот чертов Фурукава про-
чел брошюры!
— Фурукава-кун? — Накатани тоже смутился. Фурукава работал в другом цехе, и Накатани мало
знал его. Сможет ли он сохранить тайну? Накатани, опустив глаза, задумался.
Из-за стенки донесся голос жены Накатани:
— Проходите к очагу, пожалуйста! — приветливо пригласила она работниц и вошла в комнату. За спиной у нее был привязан ребенок. — Только что звонил по телефону Такэноути-сан. Просил, чтобы приготовили ужин—приедут восемь человек из заводоуправления, — сказала она мужу, садясь и беря ребенка на колени.
— Вот как? Ну ладно, нужно, во всяком случае, распорядиться, чтобы убрали комнату на третьем этаже,— ответил Накатани. — Я превратился в заправского хозяина гостиницы, — обернувшись к Синъити,. усмехнулся он.
За стенкой шел оживленный разговор, слышался голос Фурукава:
— Что, компартия? Ну, видишь ли, компартия — это... — Продолжая громко разглагольствовать и размахивать руками, Фурукава вошел в комнату. Его солдатская рубашка на плечах была еще совсем мокрой.
— Противно слушать, когда они начинают ругать императора и говорить про него всякие гадости...
— Ладно, ладно... — успокаивающе похлопал его по плечу вошедший вслед за ним Иноуэ.
Подойдя к очагу, Фурукава отвесил поклон Нака-тани и его жене и улыбнулся немного смущенно, но тотчас же снова громким голосом продолжал:
— Я ничего не говорю, компартия — это тоже, возможно, хорошее дело...
Он встал и протянул руки к выглядывающим в приоткрытые фусума работницам:
— «Лишенные крова, страдая от голода и холода...»,—Фурукава запнулся и потер рукой лоб. Потом повернулся к Синъити. — Эй, Икэнобэ, как там дальше? Да в этом, в письме, что ли, в этом самом... — сказал он, вопросительно глядя на Синъити; но тот молчал, и Фурукава снова повернулся к работницам.
— «Страдая от голода и холода...» О бедные, бедные! О девушки-бедняжки! — импровизировал он.
За стенкой засмеялись. Накатани, нервничая, опустил глаза. Синъити тоже начинал выходить из себя. Что за проклятый парень! Что он еще вздумает болтать?
Но работницы оживились с приходом Фурукава. Большинство из них было воспитано в духе старых традиций, согласно которым девушкам "категорически запрещалось разговаривать и шутить с рабочими-мужчинами. Поэтому они чинно сидели на своих местах и только исподтишка поглядывали на заинтересовавшего их Фурукава.
— Вы вот сидели всё время здесь, в этих горах, и толком даже не знаете, что за штука война, — отходя от очага и усаживаясь на пол, заговорил Фурукава.
— Вот-вот, потому я и говорю... Император тоже несет ответственность... — перебил его Иноуэ, тараща свои круглые глаза. В спорах он всегда начинал с того,
что как будто соглашался с собеседником, но как только удавалось ввернуть словечко, опять принимался упорно отстаивать свою точку зрения. — Ведь вот же покончил с собой Коноэ, и Тодзио тоже...
— Опять ты за свое! — перебил его Фурукава.— Да пойми ты, ведь Тодзио и Коноэ — это простые, обыкновенные люди... А император... император... — Фурукава вытянул шею и запнулся, подыскивая подходящее определение. Что такое император? Ведь это понятие как будто всегда, с самого рождения жило в его сознании, но когда он попытался выразить это словами, мысли начинали путаться. Сказать, что император — бог, это звучало бы как-то чересчур возвышенно. Назвать его «верховным главнокомандующим» тоже было нелепо, раз армии больше не существовало...
В это время жена Накатани вышла из телефонной будки, стоявшей в вестибюле.
— Вас к телефону! — загадочно улыбаясь, обратилась она к Синъити.
Он вошел в кабину, ничего не подозревая, приложил трубку к уху и в то же мгновенье, вздрогнув от неожиданности, невольно огляделся вокруг.
— Кто у телефона? Это вы, Икэнобэ-сан? Это говорит... Это я...
Сомнений быть не могло — это был голос Рэн.
— Я в аллее... Да, да, поскорей, пожалуйста... Здесь очень холодно... — Голос ее звучал как будто сердито.
Синъити торопливо вернулся в свою комнату. Он был взволнован.
Переодевшись в новый костюм, Синъити завязал галстук, потом на мгновенье задумался, рассеянно устремив взгляд на стенку, и вдруг быстро снял с себя и костюм, и галстук.
«Спокойно, спокойно», — мысленно приказал он себе.
Синъити надел полинявшую, выцветшую от времени синюю куртку, накинул на плечи старое черное пальто, на голову нахлобучил спортивное желтое кепи. Минуту-другую он стоял, засунув руки в карманы, широко расставив ноги, и пристально рассматривал циновки, покрывавшие пол.
Если она будет разочарована, увидев его, — что ж,делать нечего...
Даже не взглянув в маленькое зеркальце, стоявшее на столе, Синъити спустился в вестибюль, надел валявшиеся там гэта и вышел на улицу. Он испытывал чувство, близкое к отчаянию.
Однако, несмотря на тревожные мысли, Синъити шагал быстрой, легкой походкой. Он проходил по многолюдному проспекту, где было много кинотеатров, кафе, лавочек, но ничего не замечал вокруг. Лицо его раскраснелось от ветра.
Аллея, в которой Рэн должна была ждать его, находилась за зданием вокзала Ками-Сува. Когда-то здесь было отведено место для гуляний и, кажется, находился ипподром.
Вот она!
Едва он заметил Рэп, всё вокруг точно осветилось ярким светом. В круглой шляпке с лентой, в резиновых ботиках, пряча руки в карманы синего пальто, она стояла спиной к нему возле одного из старых деревьев, составлявших достопримечательность здешних мест.
Когда он приблизился, круглая шляпка круто повернулась, и Рэн слегка поклонилась. Она узнала Синъити еще издали, прежде чем он успел ее заметить. Боялась ли Рэн, что кто-нибудь может их увидеть, но только, поклонившись, она сразу же быстро скрылась за стволом дерева.
Синъити торопливо поднес руку к кепи. Он даже не успел заговорить с ней. Он обошел дерево, но Рэн уже там не было. Девушка шагала метрах в десяти от него по переулочку, тянувшемуся вдоль задних дворов гостиниц.
Ярко светило солнце, и совсем рядом сверкало озеро. Дул холодный ветер. На заборах сушились сети; увядшие стебли желтых хризантем обвивали изгороди. Быстро шагая, Синъити уже почти догнал Рэн, но она тоже ускорила шаг, как бы давая ему понять, что подходить ближе нельзя.
Чувство неловкости всё сильнее овладевало Синъити. Рэн шла впереди, чуть наклонившись и спрятав руки в карманы пальто. Сейчас она была совсем не похожа на девушку, снятую на карточке. Старенькое пальто, которое она носила еще в колледже, и видневшаяся из-под него темносиняя шерстяная юбка выглядели очень просто. Щеки Рэи совсем посинели от холода.
Так они дошли до впадавшей в озеро речки. Рэн вдруг остановилась.
— Я... Вот я и приехала... — обернувшись к Синъити, проговорила она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46