Зима в этом году, казалось, не спешила уходить. По ночам крепчал мороз, разрисовывал на окнах затейливые серебристые узоры и осыпал деревья белым пухом. Частенько выпадал снег, иногда мела поземка. Но с каждым днем чувствовалось приближение весны.
Ждал новой весны и Ермаков — он снова работал первым секретарем райкома. Правда, ходить на протезе было трудновато, но обком партии пошел навстречу и выделил ему новую машину — «вездеход».
Огоньковцы уже давно выполнили свое обязательство, но все еще работали в лесу. Со станции Лесной каждый день шли составы с лесом для освобожденного от врагов Донбасса.
Рудостойка был в хорошем расположении духа. Впервые за последние годы лесопункт выполнил план. Дождался таки! Он знал, что за выполнение плана ему не только почет-уважение и низкий поклон от «товарища-треста», как он в шутку именовал свое ведомственное начальство, но и премия. Да чего доброго, и к награде представить могут... Без леса теперь ни одно предприятие не обходится, ни один город. Лес-то ныне рядом с вооружением встал. За такими приятными мыслями застал его Петр Суслонов.
Рудостойка приподнялся и почтительно протянул свою большую руку.
— Нашему знатному лесорубу привет!
После того, как бригада Петра заняла первенство, Рудостойка при встрече старался не только показать свое уважение и внимание, но и расположить его к себе.
— Ну, что ж, Кузьма Сидорович, — начал Петр, присаживаясь на диван, — как говорят, в гостях хорошо, а дома лучше. Пора и нам убираться.
— Да что вы! Погостите, поработайте. Я хочу, чтобы у меня огоньковцы первое место удержали. А то ведь и другие, Петр Никитич, не опят. Вон как по графику-то ходко идут из «Красного маяка», из «Победы». Но знаю, вы, Петр Никитич, первенство не упустите, — будто разжигая собеседника, говорил Рудостойка. — За такие дела и второй не мешает... Ей богу, наградят. У меня вон тоже... два министерских знака отличия. Ношу... Потому заслуга.
Рудостойка вдруг осекся. Ему показалось, что он сказал о себе лишнее, и решил быстро переменить разговор.
— А для ваших колхозников, когда поедут из леса, праздник устрою. Угощение... Чтобы не обиделись на меня. Немало за зиму поспорили, пошумели, но зато программу выполнили. Честь и хвала всем! На будущий год опять милости просим. Лучшие механизмы дадим вам, Петр Никитич.
— Приедем и на будущую зиму, Кузьма Сидорович,— пообещал Петр Суслонов и вспомнил наказ сестры. — Только помогите нам в посевную. Может, трактор дадите? Да и лошадей на пахоту не плохо бы...
«От них никуда не уйдешь», — подумал Рудостойка и пригладил седеющий ежик. Вопрос застал его врасплох, но он, не смутившись, ответил:
— В порядке шефства... Я так понимаю: помочь надо. Поможем.
Он что-то хотел еще сказать, но его прервал звонок телефона.
Рудостойка взял трубку, а другой рукой подвинул к себе бумаги и начал торопливо перелистывать их, словно заранее собираясь отыскать нужный ответ.
— Здравствуйте, Виктор Ильич, — почтительно, но как всегда громко проговорил он. — График? Двигаем... К намеченной цели двигаемся...
Рудостойка быстро нашел среди бумаг большую сводку, испещренную пометками, и начал рассказывать. Он хотя внутренне и волновался, но старался говорить спокойно, со знанием дела, не раз хвалил огоньковцев, то и дело подмигивая Петру, будто говоря этим: «Вот вы у
меня в каком почете». Но иногда он хмурился и молча жевал губами.
— Суслонов из Огонькова? — услышал Петр вопрос Рудостойки. — Здесь, здесь. Как же... Мы с ним беседуем... Просит взять шефство в посевную. Я не отказываюсь. Помощь им нужна. Так вы желаете поговорить, Виктор Ильич? Пожалуйста, — и Рудостойка, довольный разговором, протянул Петру трубку.
Поздоровавшись и выслушав какое-то поручение, Петр ответил:
— Это сделаем, Виктор Ильич. Девять подвод с удобрениями уже отправили и еще хотим взять. Азотные... Очень подходят для наших почв. Хорошо. Спасибо за совет. Куда? С делегацией? С какой делегацией? — Петр удивленно поднял брови и взглянул на Рудостойку. — В Донбасс? А как же домашние дела? Колхоз выдвигает? Ну, как они могли так... Вы уж, Виктор Ильич, кого-нибудь другого... Неужели нельзя?
Но Ермаков настаивал, и Петр, слушая его, вдруг вспомнил о Горловке. Сердце учащенно забилось, от волнения дрожали руки.
Предложение ехать с делегацией туда, где он воевал, ехать и везти шахтерам свой скромный подарок — эшелон леса—заслонило сейчас все остальное.
Повесив трубку, он долго стоял у телефона в каком-то раздумье. Снова вспомнил письмо донбассовцев. Они писали: «Больше леса, дорогие товарищи северяне!» И теперь его посылают в этот славный героический Донбасс.
— Счастье-то какое вам, Петр Никитич, выпало, а?— говорил удивленный и обрадованный Рудостойка. — Наш подарок... Ведь наш общий подарок повезете!..
Весной 1944 года Гитлер отдал приказ о новом летнем наступлении, и снова поставил задачу уничтожить всех партизан. Для борьбы с партизанами немецкое командование было вынуждено временно оттянуть войска из-под Витебска. В мае против партизан бросили танки, авиацию. То там, то тут, как свечки, горели деревни, рвались бомбы, тяжелые танки месили весеннюю землю. Партиза-
ны были вынуждены отступить. Хорошо вооруженный противник следовал по пятам, стараясь не отрываться от партизан, и все больше и больше теснил их к болоту, залитому вешними водами. Это было уже скорее не болото, а озеро с трясучими вязкими островками, поросшими мелкими деревцами и кустарником. Истекая кровью от неравных ожесточенных схваток, партизаны перебирались с островка на островок, стараясь выйти на противоположную сторону болота. Но там разлилась река, и переправиться через нее сейчас было невозможно.
Немцы пробовали прочесывать островки пулеметным огнем и заставить сдаться партизан, но те сами «огрызались» и не думали сдаваться. Тогда немцы обложили болото со всех сторон сколоченными бревнами и, укрепившись' на них, решили взять партизан измором. С самолетов полетели тонны бумаги — в листовках немцы призывали партизан к «благоразумию», я тому, кто сдастся, обещали «сохранить жизнь и дать работу по специальности». Но самолет, сбрасывающий листовки, тут же был подбит партизанами, загорелся и рухнул в болото. Вскоре налетели бомбардировщики; бомбы, как «рюхи», влезали в жидкую, разведенную водой землю, взрывались, поднимая столбы грязи.
Шли дни, продукты уже кончались, боеприпасов было мало. Нач-ались бои под Витебском, Бобруйском, Могилевом...
«Надо пробиваться!» — решил Славчук и, собрав партизан, рассказал об обстановке: задача трудная, но иного выхода нет. Желающих идти на прорыв оказалось много, но не хватало боеприпасов. Отобрали сто автоматчиков. В числе их были Яков, Колька Бадунь, Заовражный...
Накануне прорыва, вечером, Заовражный и Яков развели костер. Рита собрала свои последние продовольственные запасы и готовила ужин. Вообще-то продовольствия уже не было — люди питались,'кто чем мог: ловили раков, собирали коренья болотных трав, срывали барашки с ивняка; дело дошло до того, что снимали с себя кожаные ремни и разваривали их В горячей воде... У Риты на этот раз сохранился кусок лошадиной шкуры, и она напоследок решила угостить своих друзей. У каждого уже стоял наготове котелок с водой, и Рита, разрезая шкуру на мелкие части, отпускала в каждый по кусочку со спичечный коробок. Вскоре над огнем повисло пять котел-
ков; партизаны в предвкушении ужина расселись вокруг костра и старались не думать о еде: когда не думаешь, тогда меньше хочется есть. Яков откуда-то принес полусгнившее, но уже высохшее дерево и, положив его в костер, тоже подсел и задумался. Вот так же когда-то уезжали в ночное и сторожили коней на пожнях. Разведешь, бывало, костер, напечешь свежей, рассыпчатой, с искорками, картошки, с подгоревшей хрустящей кожуркой... Вспомнилась чудесная песенка, когда-то звучавшая, как своеобразный гимн «картошке», и Яков тихонько, чуть-чуть слышно, затянул:
...Здравствуй, милая картошка, тошка-тошка.. Пионеров идеал, ал, ал...
И вдруг эту песню подхватили, сначала звонкоголосая Рита, потом Колька Бадунь, голос его — густой, бархатистый, как-то по-особенному торжественно дополнял хор, и на некоторое время показалось, что они не в окружении, а снова у пионерского костра. Только один Заов-ражный, привалившись к дереву, хмурился и не пел. Казалось, он был чем-то недоволен, но никто на это не обращал внимания. Когда закончили петь, Яков взглянул на Заовражного.
— Хорошая песенка, не правда ли, Юрий?
— Не знаю...
—Пионером был?
— Был.
— Был и не знаешь этой песни? А «Варшавянку?» тоже не знаешь? Плохо, брат, плохо.
Похлебку съели быстро, но зато разваренные пухлые куска кожи долго жевали, словно стараясь продлить этот необычный ужин. Рита, взяв котелки, пошла за водой. Опустившийся туман густой пеленой закрыл ближние островки, словно они потонули совсем, и только слышалось многоголосое кваканье лягушек. Рита зачерпнула воды и услышала позади себя чьи-то шаги; оглянулась — и увидела Заовражного. Он был высок и худ, на бледном лице, заросшем густой рыжей бородой, блестели воспаленные глаза и, казалось, они о чем-то умоляли ее...
— Рита, ты знаешь, что я хотел тебе сказать, я, кажется... кажется, заболел, — сказал он чуть слышно упавшим голосом, в котором, как показалось ей, были и
обида, и раскаяние, и чувство какой-то неотвратимой беды.
Рита вытерла руку и дотронулась тыльной стороной до его, по-прежнему еще красивого, обрамленного пышными волосами лба.
— Думаю, нельзя ли... нельзя ли остаться здесь, с вами... Ведь желающих идти много... найдется.,.
Лицо Риты помрачнело, и он невольно замолчал.
— Испугался?
— Нет, не испугался.
— Врешь, Юрий.
Рита презрительно усмехнулась.
— Оставайся, я пойду, — она повернулась и пошла от него прочь.
Утром партизаны под прикрытием густого тумана, увязая в жидком иле, направились на юго-восток, где, считали, было легче прорвать цепь противника. Рита шла рядом с Яковом. Славчук не разрешал ей идти на прорыв, но Рита упросила и сейчас не жалела; у всех чувствовался внутренний подъем, каждый был уверен, что вражеское кольцо будет прорвано, и они наконец-то выйдут из засады и помогут выбраться остальным. Вскоре послышался незнакомый чужой разговор. Все насторожились. Рита увидела перед собой группу немецких солдат. Показалось, что они все целятся в нее, — и она, -словно желая опередить их, первой дала очередь из автомата. Яков вырвался вперед и, размахнувшись, кинул гранату. Секунда и — взрыв, — вверх взлетели куски дерева, какие-то пестрые клочья... Правее разнеслось «ура» — и вот они уже на бревнах, — первое кольцо прорвано. Партизаны двинулись дальше. Яков видел, как впереди его упал Колька Бадунь, сунулся в грязь Вася Кошелев — партизанский гармонист, — но сейчас некогда задерживаться, вперед, только вперед на прорыв!.. И вот они лицом к лицу с врагом; короткая рукопашная схватка, крик, шум, хряст железа, крепкая ругань — и немцы не выдержали, бросились к редкому березняку.
«А где же Рита? Где Рита?»
Яков оглянулся.
Но в это время оправа, заполняя лощину, показались немцы, их было в несколько раз больше партизан, и в тот же миг где-то в стороне послышался треск пулемета.
Силы партизан с каждой минутой слабели, у многих уже не было патронов и, прижатые со всех сторон к воде, они стали отступать. Яков, отстреливаясь, бежал к бревнам и среди трупов заметил Риту, лежавшую на земле.
Обливаясь кровью, она умоляла пристрелить ее. Яков, не обращая внимания на просьбы, приподнял ее, хотел взвалить на себя и нести, но было уже поздно — из-за кустов выбежали немцы и бросились к нему. Яков пробовал сопротивляться, но три немецких солдата навалились на него и, обезоружив, скрутили руки.
Немецкий офицер с усиками под фасон своего фюрера распорядился: «Пленного русс отвести в штаб на допрос, а раненую русскую девку пристрелить». Распорядился, щелкнул рукой по хрустящей кожаной кобуре и ушел.
Два солдата, оставшись в качестве конвоиров, — один худосочный и злой, другой пожилой, низенький, крепкого телосложения, с осторожными крестьянскими голубыми глазами, — переглянулись и что-то сказали друг другу по-немецки. Потом пожилой шагнул к Рите и, ткнув ее в плечо стволом автомата, велел встать. Рита с трудом поднялась и еле держалась на ногах. Пожилой солдат сказал Якову, что хотя господин офицер и приказал прикончить партизанку, но они с Гансом решили не делать этого, а отвести пленных в штаб. Он тут же пояснил, что он сам в первую мировую войну был у русских в плену, русские не вешали и не казнили, и теперь на старости лет у него не поднимается рука стрелять в раненого беззащитного человека'. У солдата настроение было явно не воинственное. Угар первых лет войны у немцев давно прошел, и война ничего хорошего им не сулила, тем более — этому крестьянину, одетому в кургузую, давно осточертевшую ему шинель. Но военная служба для немца есть служба, — и солдаты, взяв наперевес измазанные грязью автоматы, повели Якова и Риту в штаб: там разберутся, как поступить с ними.
Часа через полтора, когда они отошли километра два, из-за поворота неожиданно показалась группа немецких солдат. Яков удивился: солдаты шли без оружия, в расстегнутых, без ремней, шинелях, а сзади их с автоматами человек пять русских. Еще не все понимая, Яков сжал Ритину руку и что-то сказал ей, но, высокий солдат ~ конвоир, вышагивавший рядом по обочине дороги, при-
крикнул — русские пленные в пути следования не должны разговаривать. И вот, группа немецких солдат, конвоируемая русскими в тыл, и двое русских, сопровождаемые немецкими солдатами в штаб, которого уже не существовало, поравнялись.
— Эй, вы, — крикнул кто-то по-русски из немецких пленных, — давай с нами. В кошеле сидим...
Только теперь два немецких солдата, сопровождавшие Якова и Риту, поняли, что они сами окружены советскими войсками.
— Отвоевались, пусть господин фюрер воюет, — сказал по-немецки пожилой солдат и передал винтовку Якову, — держи, руссишь, — и под общее оживление присоединился к колонне пленных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44