Добрый покосился на людей и тупо уставился на коричневую сумку Гоголя-моголя.
— Мамонт, а не бык. Говорю, как трактор потянет-Ой, бабы, бабы! Ай-ай-ай! — волновался Савваха.
— Без паники, товарищи! Ярмо давай, ярмо! Где оно? — опять командовал неунывавший Гоголь-моголь вытягивая длинную жилистую шею.
Подхватив из рук Мусника ярмо, он набросил его на Доброго. Бык неуклюже замотал головой, угрожающе заревел, поводя налитыми кровью глазами. — Держать его, держать! — кричал Гоголь-моголь, размахивая сумкой.
— Ты, Егор, портфелью-то не больно злись. Быки Страсть не уважают рукомахания, — попросил не без Опаски Мусник. — Он в аккурат...
Савваха не успел договорить, как бык рванул сани, круто повернул в сторону, переломил оглоблю и, развернув ярмо, грозно заревел.
— Товарищи, организованнее! Держи, не давай ходу! — кричал Гоголь-моголь и, увидев, что бык бросился к нему, проворно попятился. Но не тут-то было. Добрый оказался совсем не добрым и припер его к забору. Го-голю-моголю пришлось обороняться единственным оружием — туго набитой бумагами сумкой. Бык приостановился, словно раздумывая, потом ловко поддев храбреца за полушубок, взвалил его на толстую шею и понес по. деревне.
Хотя особых повреждений Добрый и не причинил, но все же Петр Суслонов отвез Рожкова в больницу.
— Ничего, через недельку поправится, — возвратившись из Теплых Гор, сказал Петр и улыбнулся: — Главное, у Егора радиатор цел остался...
— Верно, грудной короб главное в человеке, — согласился Мусник и, подойдя к карте, висевшей на стене, спросил: — Так говоришь, Петр, опять наши продвинулись?
— В хвост и в гриву гонят. Еще бы с другой стороны вдарить — и капут Гитлеру.
— И я тоже этак мозгую. Нынче вон спрашивал лектора из района. А он мне в ответ, дескать, обещание союзники должны сдержать.
— Обещания мало—ты дело дай, — перебил Петр и прочертил ногтем по карте. — Солдат высади на берег, танки, авиацию, и вдарь в затылок Гитлеру.
— Не обманут, думаешь? — спросил старик и насторожился. — Что там на позиции-то слышно?.. О втором-то фронте как говорят?
— По-разному, — ответил Петр. — Может, и не обманут. А протянуть могут с этим вторым фронтом, дескать пусть русские да немцы друг друга за грудки хватают, ослабляют друг дружку, а мы обождём. —Понял—на готовенькое, вроде как! Я давно живу, Петрован, и жуть как насмотрелся на эту капитализму.
...Неизвестно, что еще собирался сказать Савваха о капитализме, как в контору влетел Залесов. 0н притронулся до лихо заломленной шапки, прошелся по комнате, удивленно покрутил головой.
— Ну и ну, не контора у вас, а цельная лаборатория.
— Это мы с Еленой опытами практикуемся, — важно пояснил Савваха.
Гаврил Залесов заглянул в ящики, в которьх прорастала зеленая щетинка, потрогал руками развешенные по стенам образцы хлебов,и льна и рпять покрутил головой:
- И помидора в стаканчиках. Ловко придумала, ловко...
— Мы еще не такое придумаем, — похвалился Савваха. Ему доставляла удовольствие озадаченная физиономия Залесова. — А что я тебя спрошу, Гаврила... Должок за тобой. Помнишь, сено-то брал?
Упоминание о долге не понравилось гостю. Он косо посмотрел на старика, заметил насмешку в его зеленоватых хитрых глазах: «Смеется, бес!» И грубо отрезал:
- Не твое дело!
— Как не мое? Я в ревизионной комиссии служу, в аккурат имею полное право...
Залесов не ответил. Он размотал свое слишком яркое кашне и подсел к Петру.
— Значит, отдыхаем?
— Не совсем так, кое-что делаю.
— Правильно. Время не для отдыха. Я вот тоже нынче гриппок схватил, а езжу. На ногах перенес. Никак нельзя, весна на носу, то надо, другое... — и, склонившись к Петру, Залесов перешел на шепот: — Семян не достача, хочу у сестрицы твоей позаимствовать... бумажг ка тут есть!
Мусник, понявший, о чем идет речь, махнул рукой
— Бумажкам твоим не верим.
— Повери-и-ишь, директива из района, от самого Лы
сакова.
—; Ничего не могу сказать, — ответил Петр. — Тут-дело колхозное, и спрашивать надо колхозников.
— Понятно, колхозников. Вот я и приехал. Надо сначала с председателем встретиться, со счетоводом.
В то время, как Залесов вел эти дипломатические переговоры с Петром Суслоновым и Саввахой Муёником; в колхозном амбаре разыгрывалась драма.
Приехавшие из Заборья колхозники привязали лоша дей к изгороди, а сами ушли обогреться к куме Марфи-де. Только краснощекая заборская кладовгцйца, весело посмеиваясь, помогала Федору Вёшкину насыпать зерно в мешки для сортирования.
Пробегавшая мимо кума Марфида заглянула в амбар, взмахнув руками, повернула к колодцу' и окликнула жену Вешкина.
— Сейчас иду, милушка, думаю6 кто это в амбаре воркует? Заглянула, а там гагар да гагарочка.
— Уж не мой ли мужик? - То и говорю — примечай бабонька. Аграфена мигом очутилась у амбара.
— Вон как, в ббнимочку! Спасибо,- со злобой закричала она, проворно захлопнув дверь , заперла амбар на замок и швырнула ключи вснёг. А потом, подхватив пустые ведра, бросилась по! деревне:
— Бабоньки, слыхали: хлебушко-то увозят! Без семян оставляют!
Вскоре вся деревня знала о случившемся. Матвею Кулькову дали срочное поручение — открыть амбар. Он долго разглядывал замок, примеривался, позванивая связкой ключей. Но к большому подковообразному старинному замку ни один ключ не подходил.
— Матвей Лукич, дорогой, как-нибудь, — слезливо просил из закрытого амбара бригадир. — Может, пробой вытащить, али как? Ради бога, ну?
— Не могу. Мне наряда не было пробой тащить. Еже-ли подберу ключи, другое дело, ослобожу, — невозмутимо Отвечал кузнец и шел в кузницу обтачивать ключ. Спустя полчаса он вернулся.
— Ну, как, Матвей Лукич? — опять послышался охрипший голос Вешкйна.
Матвей кряхтел, бормотал себе под нос:
— Э, бородку-то напильником лишка смахнул. Провертывается, еловая башка! — И, не слушая просьб злополучных узников, снова ушел в кузницу.
Между тем события приняли бурный характер. Бабы, встревоженные не столько происшествием с Вешкиным и заборскои кладовщицей, сколько тем, что от них увозят семена, толпой двинулись в контору. И теперь колхозная контора походила на растревоженный улей. Перебивая друг друга, бабы кричали:
— Лето за рыжиками бегали, а к нам за семенами подкатились, голубчики!
— Пусть рыжики и сеют!
— Да еще и мужика мово заграбастала...
— А ей, Аграфенушка, что? — подливала в огонь масла кума Марфида. — Сидит там да похохатывает. Сама знаешь, какие ныне бабы! Мужиков-то маловато, вот и твой пошел в дело.
Бабы захохотали.
Узнав, что кладовщица Дашка попала в ловушку, Залесов возмутился. Он побежал было к Русановой, но Елена была на стройке, покрутился около амбара и, вернувшись в контору, набросился на баб.
— Это что же вы делаете? Мою лучшую-то кладовщицу — и в амбаре заперли! Вроде как гаубвахту устроили? Я за этакие шуточки, знаешь, куда вас потяну?...
Залесов, раскаляясь все больше и больше, снова выхватил из кармана лысаковскую бумагу и, размахивая ею, старался перекричать наседавших на него баб. Одна из них было схватила его за желтое кашне, но Залесов оттолкнул ее и та, вскрикнув, повалилась. Петр Суслонов, молча наблюдавший за происходящим, встал и взял Залесова за руку:
— Брось, Гаврила, махаться. Мы не из пугливых. Залесов, поправляя на шее кашне, сменил тон.
— Ты, Петр Никитич, фронтовик, пойми меня — весна на носу...
— Вот я тебе и отвечаю по-фронтовому — не трогай товарищей женщин! А то мы сами тронем! Понятно? А о семенах сказано. Повторяю: приезжай на собрание. Попроси включить в повестку дня. Обсудим. Таков поря-
док у нас. Уж извини...
В это время в контору ввалился Матвей Кульков и молча, сердито, бросил на стол ключи. Следом за ним
бочком вошел смущенный Федор Вешкин и сел на задней лавке. А кладовщица Дашка, увидев столько народу, остановилась у порога, хихикнула и повернула назад. Бабы переглянулись, покачали головами. Кто-то пошутил:
— Ну, теперь наверняка обгулялась. А ты, Гаврила, хряком задаешься, мы вон самого бригадира не пожалели.
Все засмеялись. Только Аграфене было не до смеха. Когда стали расходиться, Федор Вешкин подошел к жене и виновато спросил:
— Домой, что ли, Груня? Щец бы, а то ведь я с утра не евши.
Жена сурово взглянула на провинившегося мужа и, показав ему кулак, вышла из конторы.
Первая оттепель — предвестница весны — наступила еще в середине марта. За несколько дней снега посерели, опали. Люди радовались, ожидая, когда выглянет будто заспанная, покрытая паутиной земля, пригреет солнышко и она пробудится, выбросит первую зеленую травку.
С особенным нетерпением и тревогой ждала весны Елена.
Ранняя зима не дала озимым окрепнуть, раскустить-ся—снег выпал на талую землю, и огоньковцы боялись, что на низинах озимь подопреет. На увалах же снег сдуло ветрами, и земля до половины января лежала голая. Елена не раз вместе с Арсентием Кирилловичем ходила в поле, советовалась с агрономом, потом вырубила на разных участках куски земли с озимью и принесла их в контору.
Пять дней стояли ящики в полутемной комнате. Почва оттаяла, и растения начали оживать. А когда ящики перенесли в теплую, светлую комнату, ярко-зеленая щетинка пошла в рост. Но Елену не покидала тревога: так ли оживут озимые в поле, как здесь, в ящиках? И чем ближе была весна, тем сильнее росло беспокойство.
В колхозе уже заканчивали последние приготовления к посевной. Матвей Кульков отремонтировал плуги.
Сделали бороны специально для бычков. Арсентий Кириллович рассказывал кладовщикам, как обогревать семена на солнце. Женщины по утреннему насту вывозили в поле навоз.
Арсентий Кириллович примечал: весна будет ранней, и ночью не раз прислушивался, не постучится ли в окно дождик. Не один он, все в Огонькове понимали, что первая военная весна будет нелегкой.
Пчелинцев тоже тревожился, но его тревога была иной, — ему хотелось, чтобы весна повременила. По вечерам он, как и Арсентий Кириллович, прислушивался к завыванию ветра, а ночью ему снилось, будто лед тронулся и «береговые устои» и «ряжевые быки» вдруг сорвало и понесло вниз по Шолге. От волнения Пчелинцев плохо спал, не раз среди ночи поднимался и уходил на стройку.
Последние две недели были самые напряженные. Быстро росли «береговые устои», похожие на большие баржи, а между ними, на самом стрежне, поднимались три «ряжевых быка». День и ночь работали перекинутые через реку транспортеры, заполняя землей двухсаженные колодцы «барж» — не успей сделать это до паводка, река сорвет их.
Пчелинцев поставил в конторе топчан и теперь ночевал здесь на жестком соломенном ложе. Но что значили личные удобства, когда люди затрачивали столько сил! Он, инженер, лучше других мог оценить этот огромный самоотверженный труд и с уважением думал о Елене Русановой, Кате Петуховой, Вешкине, куме Марфиде и многих других колхозниках, проработавших здесь всю зиму.
Наконец, пошли дожди. Со взгорьев согнало снег, облысел Гребешок, обнажились поля, похожие на пестрые вылинявшие овчины. Красноватые побеги верб выпустили из лопнувших почек серебристые барашки. На* бухали почки черемухи. В Кожухове лед уже стал зеленовато-желтым, появились трещины и промоины. Вот-вот речка вскроется и тронется в Шолгу.
Дружно наступившая весна сорвала график, что намечалось сделать за неделю, требовалось закончить в один-два дня. А Шолга, вбиравшая в себя множество ручейков и речек, все еще молчала, и нельзя было угадать, что она сулит.
Пчелинцев слышал от стариков, что река капризна и коварна. Однажды она затопила деревню Устье, подчистую снесла с берега амбары и бани, и жители деревни переселились подальше от реки. Было отчего тревожиться начальнику строительства.
Нужно было кончить засыпку землей ряжевых быков, произвести укладку глиняной «подушки», облицевать ее камнем, взорвать временную перемычку и пустить полые воды Шолги по старому руслу, через плотину. Выполнить все это в столь короткий срок было почти невозможно.
С утра до позднего вечера, увязая в жидкой грязи, люди двигались двойной вереницей — одни несли на носилках глину к плотине, другие возвращались порожняком. Рядом, по временному мосту, везли на двуколках камень. Свыше тысячи человек работало сейчас здесь: девушки и женщины, старики и подростки, рядовые колхозники и председатели колхозов...
И вот наступил последний день перед водоспуском.
Днем на стройку приехали Ермаков и Шагилин. Разыскав утомленного, обросшего реденькой рыжеватой бородкой Пчелинцева, Ермаков ободряюще сказал:
— Вот и мы с предриком к твоим услугам, — и уже серьезно спросил: — Где решающий участок?
— Подача глины, Виктор Ильич. В горловине канала лед заливает, через три-четыре часа мы будем отрезаны водой и придется доставлять глину кружным путем.
— А наплавной мостик почему бы не сколотить? Доски есть?
— Меры уже приняты.
— Ну, что же, раз приняты — мешать не будем. Тогда мы к людям пойдем.
Несколько минут Пчелинцев наблюдал за Ермаковым, как он ловко спускался в котлован по вязкой, цепляющейся за ноги глинистой земле. Вот он остановился возле женщин, нагружавших носилки, к ним подошел Федор Вешкин, потом еще кто-то. Уже целая группа людей собралась вокруг Ермакова. Слов не слышно было, но видны были его оживленное лицо и энергично жестикулирующая рука.
«Как это его на все хватает?» — подумал почти с завистью Пчелинцев.
На следующий день, к полудню, все работы были закончены. Яркое весеннее солнце сушило землю. Шустрый ветерок то рябил воду в полыньях, то стихал, и тогда вода походила на голубое стекло. Но люди, работая, казалось, не замечали сейчас красоты весеннего дня. Пчелинцев, сбросив пальто, особенно тщательно осматривал готовую плотину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44