Та только лукаво усмехнулась:
— Ничего, Алешенька! О тобой ничуточки не страшно. Ни капелюшечки...
«Ни капелюшечки...» — повторил про себя Алешка и, взглянув на девушку, подумал: «Какая она красивая». Круглое разрумянившееся лицо, серые глаза с длинными черными-черными ресницами, и брови тоже черные —-вразлет. А сама беленькая, и волосы, выбившиеся из-под клетчатого платка, совсем русые, и немного вьются.
Но вот Катя уже подрубила козырек. Петр включил ток, и электропила загудела, выбрасывая струйки желтых опилок.
— По-о-берегись! — закричал Алешка. Казалось, что дерево «пойдет на ухо», упадет не в ту
сторону, куда нужно, но оно, вздрогнув, накренилось в сторону подрубки и рухнуло со страшной силой, так что гул пошел по лесу, закрутился снежный вихрь»
Обсыпанный с головы до ног снегом, Алешка стоял с «вилкой» в руках в позе победителя, как бы желая сказать всем: «Вот как надо трудиться!»
Но торжество продолжалось недолго. После обеда с электропилой что-то случилось, и она перестала работать. Петр примерялся к ней и так, и этак, проверил кабель, но ничего не обнаружил.
Пришлось Петру с повинной головой идти к Рудо-стойке.
— А-а, — язвительно протянул тот. — Так-то, товарищ артиллерист. Дня не прошло, и уже сломал. А кто будет ремонтировать? Говорил тебе: не знаешь .— не берись. Этак ты мне все пилы в металлолом превратишь.
Рудостойка еще долго читал нотацию и, удовлетворенный безмолвием Петра, милостиво приказал Рассохину выдать новую.
— Только смотри! — предупредил он, грозно выкаты ая глаза, — смотри, не поломай. Каждая такая пила у треста — на особом учете.
И опять в общежитии допоздна горел свет. Петр и Алешка читали и перечитывали инструкцию, изучали приложенный к ней чертеж электропилы. Матвей Кульков ворчал, что зря жгут свет и мешают спать, но те, увлекшись своим делом, не обращали на него внимания.
А наутро снова работа.
Не всегда она ладилась: то передвижная электростанция остановится, то не хватает кабеля, то закапризничает электропила, и опять приходилось возиться, ломать голову. Матвей Кульков, присматриваясь к бригаде, упрямо держался своего лучка. И надо отдать ему справедливость: работать он умел, старая лучковая пила действовала в его руках безотказно, и он не сходил с Доски почета. Однако через неделю на Доске почета появилась бригада Петра Суслонова.
Матвей после работы долго стоял у Доски почета, сравнивая цифры, и вдруг удивился, что каждый член бригады зарабатывает больше его.
Это была победа. Пусть маленькая, но все-таки победа.
Бригада Петра Суслонова привлекла внимание не только Матвея Кулькова, но и других, и вскоре электропилы зажужжали на соседних делянках.
Алешка больше всех радовался и гордился успехами своей бригады. А когда Матвей Кульков наведался на их делянку, Алешка пошутил:
— Переходи к нам, Матвей, место заштатное есть — сучки подбирать. Самая подходящая работка.
Девушки засмеялись. Матвей посмотрел на подростка своими угрюмоватыми глазами и сердито пробормотал: «Цыплят по осени считают».
После работы Аня и Катя обычно возвращались в общежитие вместе. Катя была старше и нередко поучала свою подругу, как надо жить.
— Жить надо весело, — говорила она, — со вкусом. А то, гляди, и девичья жизнь пролетит — не увидишь. Скажем, понравился мне парень — держусь. Но не по-
даю виду, что держусь. Пусть он за мной походит. Чтоб с самого начала шелковенький был.
В последнее время Аня заметила, что в конце дня около вагончика неизменно появлялся Костя Рассохин.
Раньше Костя как-то не замечал Катю. Теперь же в этой крепкой, румяной девушке с черными насмешливыми глазами появилось что-то новое, независимое и сильное. Таких девушек Костя видел на фронте, они все умели и ничего не боялись. И еще Костя заметил, что в обращении с ним Катя стала сдержаннее, не подсмеивалась над ним, как прежде, а смотрела испытующе. Как будто хотела сказать: «Я уже не та, а каков ты?».
Когда день подходил к концу, Костя заходил на делянку к землячкам и задавал обычно один и тот же вопрос:
— Ну, как электропила, не застопорилась?
— Не застопорилась.
— Работает, значит.
— Работает.
— Та-а-к...
Катя как-то подшутила:
— Ты, паренек, как водопроводчик в анекдоте, одно завел: «Не застопорилась? Работает?» Ты бы лучше о другом спросил: где, мол, землячки, время свободное бываете-коротаете.
— Во-первых, я не водопроводчик, к вашему сведению, — усмехнулся Костя Рассохин и похлопал рукой по блестящему планшету. — А во-вторых, к вашему сведению, и не паренек.
— А как тебя прикажешь звать-величать, Костенька?
— И не Костенька. Как положено зовите: товарищ механик!
— Ого-о! — засмеялась Катя. — Теперь поднимай выше. Товарищ механик с нами, простыми лесорубами, пожалуй, и в кино не пойдет.
— Ну что вы, девушки, — с полным удовольствием. И Катя ушла с «товарищем механиком» в кино. А назавтра делилась с Аней:
— Ну, и до чего же смешной да культурный стал мой механик. После кино пошли, а он и спрашивает: «Можно под руку взять?» Я ему: «Нельзя». Потом дошли до общежития, а он: «Можно поцеловать?» Я ему опять:
«Нельзя». А сама думаю: целовал бы, чертушка, не томил. Чудной, право. Сегодня сама ему эти же вопросы буду задавать — посмотрим, что будет отвечать? — и Катя засмеялась звонко и весело.
Аня не стала докучать подруге: пусть идут с товарищем механиком одни, она как-нибудь и без них найдет дорогу.
Однажды, когда Катя ушла с Костей Рассохиным, Аня задержалась на полчаса, чтобы подобрать сучья. Она и здесь, в лесу, любила порядок и чистоту. Алешка унес электропилу, и Аня то и дело поглядывала в сторону вагончика. Наконец, он вышел оттуда и, насвистывая какую-то песенку, направился к девушке. Та улыбнулась, вспомнила слова Кати «шелковенький будет».
— Уж не лес ли сторожить собралась? — шутливо спросил Алешка.
Аня поднялась, поправила сбившийся на лоб платок. Ее круглое лицо разрумянилось от мороза, серые большие глаза весело и прямо смотрели на Алешку.
— А что? Могу и посторожить. Может, и ты ночевать здесь вздумал? — и пошла, не оглядываясь, по протоптанной между деревьев тропинке.
Быстро темнело. Лес плотной стеной надвигался со всех сторон. Сколько его не рубили, а он оставался, казалось, таким же густым. Ветер шумел в вершинах, они раскачивались, гудели. В небе зажглись холодные звезды. Мороз к ночи крепчал. Ветер обжигал лицо. Но Алешка не замечал ни мороза, ни ветра. Догнав Аню, он тронул ее за руку:
— Какая сердитая. И не разговаривает даже...
— Ой ли? Такая уж сердитая? — отозвалась девушка и остановилась.
Алешка приклонился к ее плечу и легонько обнял ее.
— Пусти! Ну? — лукаво блеснула глазами Аня и даже топнула ногой.
— Эх, Анечка...
— Семнадцать лет Анечка, — тихо и словно бы недовольно проговорила она, но не оттолкнула его, а по-прежнему смотрела в его черные горячие глаза. Алешка наклонился, хотел было поцеловать, но Аня оттолкнула его и неожиданно расхохоталась на весь лес.
— Не успел! А еще сек-ре-тарь! — и побежала прочь.
Алешка догнал ее и с;;ова хотел обнять, но Аня отбивалась.
— Будет... будет тебе... экий, право! — и вдруг сама обняла его, смело и крепко поцеловала в губы. — Вот тебе, будешь знать, как покою не давать!
Вернулись они поздно. Алешка хотел было еще раз на прощанье поцеловать Аню, но она погрозила:
— Не все сразу...—и быстро скрылась в дверях. Алешка в недоумении постоял у крыльца в надежде,
что Аня выйдет обратно, но она не показывалась.
Потрескивали сосновые углы домов, щипало уши, похрустывал под ногами смерзшийся снежок. Скрипнула дверь и чей-то незнакомый девичьий голос пропел:
Леша-Лешинька, милок,
Дроле дай инструкцию в срок...
Алешка схватил снежный ком и запустил в распахнутые двери. И опять все стихло. Но вот снова скрипнула дверь, и на крыльце показалась Аня.
— Я думала свежие, а тут все те же, - сказала она и быстро пробежала с.ведром к колодцу, обставленному от заносов еловыми ветками.
Алешка бросился за ней, схватил ее за руку.
— Не лезь, Лешка,—сказала негромко Аня и, обняв руками его шею, чуть слышно добавила, — увидят Лешенька...
Прошел месяц напряженной работы в лесу. О бригаде Петра Суслонова стало известно даже за пределами района. В лесопункте появились новые электропильщики, и вскоре электропилы — эти жужжащие назойливые жучки, как называли их лесорубы, стали в почете. К огоньковцам приезжали лесорубы из других мест, чтобы перенять их опыт.
Однажды в Корабельную рощу приехал Шагилин. Оставив у вагончика лошадь, он пошел к лесорубам, надеясь там встретить и начальника лесопункта. Темная гряда леса за месяц отступила к болоту, и вырубленная поляна развернулась большим полукружьем. Повсюду слышались жужжание пил и удары топоров. Здоровый воздух с крепким запахом смолистого леса, чуть-чуть
поддымленното от горевших костров, приятно обдал Шаталина, и он, словно желая поглубже вдохнуть его, на минуту остановился, подошел к штабелю, потрогал рукой свежеопиленные торцы бревен, закурил.
Вспомнилась молодость. Когда-то и он работал не одну зиму лесорубом. Тогда еще работали в одиночку, сначала валили дерево, обрубали сучья и на лошади отвозили бревна на склад километров за восемь-десять. Лошадь была малосильная и на подъемах приходилось «подпрягаться» самому. А весной этот же лес плотили и сплавляли по реке. Потом — военная служба, учеба в вечернем техникуме, командировка на советскую работу — Черевково, Котлас, Теплые Горы... И почему-то Шаталину этот пройденный путь показался особенно дорог, — дорог не потому, что он был самый лучший из всех возможных, а потому, что нигде, казалось, он не смог узнать так хорошо жизнь, как здесь.
Рудостойку Шагилин действительно нашел у лесорубов. Обрадованный и немного смущенный приездом секретаря райкома начальник водил его по делянкам и хвалился своими электропильщиками. Свернув на делянку огоньковцев, Шагилин спросил:
— Значит, они по-прежнему держат первенство?
— Ну, разве такие выпустят из рук, Платон Фомич, первенство, — ответил Рудостойка. — Вчера подсчитали: сто двадцать пять вагонов лесу дала одна бригада Суслонова за месяц. Почти два состава! А в настоящее время они по пять вагонов в день грузят.
— Хорошо! А заработок какой?
— По работе и заработок,—улыбнулся начальник.— Сам Суслонов за месяц две с лишним тысячи получил. А если учесть сезонные премии-надбавки, — по три тысячи на человека приходится.
—. Молодцы! Вот что значит, Кузьма Сидорович, освоить технику, а вы еще вначале сомневались.
Лесная дорожка повернула к костру. Матвей Кульков, захватывая сосновые сучья, большими охапками кидал их в огонь. Увидев Рудостойку и Шаталина, он пригласил:
— Закурите, товарищи начальники.
Когда они подошли, Матвей, развертывая кисет с табаком и словно извиняясь, что задержал их, спросил:
— На фронтах-то каковы дела? Нет ли чего новенького, товарищи? Думаю, котелки-то новые не появились ли?
— Новости на фронтах хорошие, папаша! — ответил Шагилин и, сняв очки, протер их платком: — Наши войска освободили Новгород и продвинулись вперед на 25 километров. Это на севере. На юге же, в районе Корсунь-Шевченковский... Это представляете где? Немного юго-восточнее Киева... Так вот здесь войска 1 и 2 Украинских фронтов прорвали сильно укрепленную оборону противника и на пятый день наступления соединились в районе Звенигородка — Шпола. Окружена большая группировка гитлеровских войск в составе десяти пехотных дивизий и одной бригады.
— Значит, котел немаленький опять закрыли наши?
— Пусть жарятся на том свете!
— К весне бы прихлопнуть Гитлера!
— И прихлопнем! — сказал подошедший Петр Суслонов.—И сомнения нет! Теперь смотри какой фронт— от известного моря до известного моря наступаем. В хвост и гриву гоним тухлого фрица.
Шагилин улыбнулся и, выслушав до конца смелые прогнозы Петра Суслонова о военных делах, попросил пригласить остальных лесорубов к огоньку. Рудостойка, сложив рупором руки, громко крикнул:
— Э-э-эй, огоньковцы, сюда-а-а!
Пока собирались, Матвей Кульков то и дело подбрасывал в костер свежие сучья; они плохо горели и дымили. Аня принесла можжевеловых веток и бросила их в огонь; они весело затрещали. Все отодвинулись от костра.
— Ишь, как масло-то подливает на сковородку, — засмеялся Алешка.
— Это женушка о Матвее стосковалась, печет да жарит, — пошутил кто-то.
— Доберусь и до колобов, девки. Деньги бы выдали — завтра ушел.
— Деньги не задержат, — ответил Шагилин. — Только рановато собираетесь—самое денежное время настает.
— Маловато я зарабатываю, товарищ Шагилин. Что-то нездоровится, да и старость одолевает. А молодежь, та здорово. В три раза больше меня выгоняют.
— Да, о молодежи вашей широко слава пошла, — и Шагилин, оглядев лесорубов, достал из кармана пакет.— Даже из Донбасса им привет шлют.
— Из Донбасса? — девушки удивленно переглянулись.
— Ну, кто читать будет? — спросил Шагилин.
— Вы прочитайте, Платон Фомич...
— Как же могу я ваше письмо читать? Сами заварили кашу, сами и расхлебывайте, — улыбнулся Шагилин и, найдя среди столпившихся девушек Петра Суслонова, протянул ему пакет.
Суслонов развернул бумагу.
— Так, значит, вниманье! Начинаю. — Он откашлялся, приподнял руку. — Дорогие товарищи лесорубы! Шлют привет вам донбассовцы - фронтовики. С каждым днем мы продвигаемся дальше на запад, освобождая от фашизма города и села. С горечью в душе мы смотрели на разрушения в нашем родном Донбассе, Но Донбасс мы восстановим, сделаем еще более мощным и красивым. Мы с радостью узнали из газет, что бригада Петра, — тут он запнулся и не без волнения прочитал второй раз, — Петра Суслонова каждый день перевыполняет нормы в два-три раза...
— Эвон как, Петрован, о тебе-то...
— Чш-ш, девки, молчок! — остановил Кульков и придвинулся к Петру.
— ...Слышали ли вы когда-нибудь, товарищи лесорубы, нашу горняцкую пословицу, — читал Суслонов уже увереннее и громче, чувствуя, как кровь приливает к его лицу и ему становится почему-то жарко, — «в шахте весь свет на полочках стоит»?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44