Вот здесь, — он ткнул пальцем в правый угол прямоугольника, — мы выпускали воду через оконное отверстие, но его частично заилило, и отверстие в шпунте замерзло. Вы понимаете, что происходит? Нужно работать, укладывать ряжи, а там вода. Мы отрезаны...
— А если убрать лед? — несколько неуверенно спросила Елена. — По-моему, это не так уж трудно.
— Правильно. Но, чтобы убрать лед и прочистить канаву, потребуется не меньше недели. Да и трудно сказать, что это даст. Ведь сейчас зима, а у нас и так сроки очень ограничены. Я пришел к выводу, что нужно немедленно начать укладку ряжей. Но люди отказываются, потому что вначале придется проделывать это в воде, и первым отказался мой помощник.
— Это Фирсов-то?
— Да, представьте, Фирсов!
Пчелинцев встал, в волнений прошелся по комнате.
Елена знала, что Пчёлинцев— человек самолюбивый, иногда резкий. Между ним и Фйрсовым, возможно, произошла какая-то размолвка. «Не могу поверить, что наши люди отказались работать. Что-то тут не так...» Елена сказала:
-Если вы поспорили с Фирсовым, зачем обвинять людей?
Пчелинцев взглянул на нее и отвернулся. Она заметила темные круги у него под глазами. Прошлую ночь он почти не ложился, сидел над чертежами. Елене стало жаль его.
— Вы говорите — поспорили, — раздраженно заговорил инженер. — Поведение Фирсова совершенно недопустимо. Вначале он не верил, что наша перемычка устоит, но мы сделали её, значительно сократив затраты, и она устояла. Сейчас ему не нравится, что мы собираемся зимой проводить закладку плотины. Да, я знаю, что это дерзкий вызов природе. И не только природе, а установившимся техническим взглядам. Но ведь медлить нельзя, Елена Никитична! Лето коротко; если бояться зимы, то станцию придется строить еще лет пять. И вот теперь Фирсов забил отбой.
— Вы должны убедить его. Вы же начальник стройки! Наконец, вы коммунист...
— Да, может быть, я погорячился. Но ведь и он опытный работник. Мне стыдно за него.
Пчелиниев подошел к окну, машинально начал протирать пальцем заиндевевшее стекло. Видно было, как на березу взлетела сорока. Ветка качнулась, посыпался на землю снег. Дым из труб ветром прижимало к земле. Этот северный ветер не сулил ничего хорошего.
Пчёлйнцев взглянул на барометр: — Стрелка опять вниз пошла. Только бы не метель!
В тот же день Елена и Федор Вешкин пришли в котлован. Здесь было людно. Одни подвозили разобранные ряЖевые клетки, другие заканчивали углублять котлован, третьи доставляли камень. Все работали напря-женно и дружно, понимая, что наступают решающие
Елена нашла Пчелинцева и Фирсова возле водоотливной будки. Фирсов, низкорослый старичок в пимах и пыжиковой шапке, хмурился, потирая озябшее лицо,
украшенное седой куцой бородкой. Увидев; Елену Русанову он сухо поздоровался, видимо, недовольный тем, что она прервала его разговор с Пчелинцевым. Фирсов давно., работал но строительству. Когда-то Пчелинцев, будучи студентом, проходил у него практику, а теперь Фирсов оказался в подчинении у своего бывшего ученика. Самолюбие его страдало. Фирсов был предупредительно вежлив, исполнителен, хотя не одобрял смелых решений молодого начальника строительства. Пчелинцев понимал это, но ценил Фирсова как опытного работника.
— Что же вы предлагаете? — возобновил Пчелинцев прерванный разговор.
— Я ничего не предлагаю, — пожал плечами Фирсов. — Я прошу одно — привезите из города второй центробежный насос.
— А пока ждать, остановить работы? Фирсов развел руками:
— Я, батенька мой. реалист, и нереальные веши...
— У нас реальное дело, — перебил Пчелинцев. — Нужно во что бы то ни стало до весны закончить стройку плотины и кладку глиняной подушки.
— Зимой такие работы, по правилам, не принято делать, — упрямо и, видимо, не впервые сказал Фирсов.
Елена знала, что Пчелиниев был прав. Арсентий Зло-бин тоже настаивал на ускорении строительства.
— Но сейчас война, — вмешалась Елена, стараясь говорить возможно мягче с обидчивым стариком. — Приходится многое делать не по правилам. Гидростанция срочно нужна нашему хозяйству, которое снабжает фронт. Неужто для вас это не имеет значения?
Фирсов хотел ответить, но подошли Савваха Мусник и Вешкин. Савваха, услышав слова Елены, вздохнул, обирая сосульки с бороды и усов:
— Так-то так, а мудрено это зимой... Вот и твой отец, Елена, говорит: передышку людям надо...
— Рановато говорить о передышке, Савватий! — отозвался Вешкин. — Бойцы вон гонят врага из-под Москвы без передышки. А ты и так через две минуты передышку делаешь, — и, усмехнувшись, добавил: — когда ни посмотришь, все за кустом сидишь.
— С грибов у меня это... — смущенно пробормотал Савваха Мусник.
— Так как же? — спросила Елена, переводя взгляд с Пчелинцева на Фирсова. — С которого края начинать?
— С левобережья, — ответил Пчелинцев.
— В добрый час! — и Елена первой спустилась в котлован.
За ней двинулись остальные. Черная цепочка людей растянулась по снежному взгорью. Последним спустился в котлован Фирсов. ;
Работу начали от левого берега, где лежало старое русло реки. Здесь подошва котлована была несколько ниже. Набиравшаяся через нижнюю перемычку вода стекала струйками и замерзала. Местами толщина льда доходила до полутора метров. Прежде чем класть ряжевые клетки, требовалось удалить этот лед. Его вырубали, дробили ломами и убирали. Чтобы ускорить закладку первых ряжей, Пчелинцев направил сюда, кроме огоньковской, еще две бригады из других колхозов.
К полудню следующего дня половина котлована была очищена от льда. А еще через день Федор Вешкин с двумя плотниками начали вырубать шипы на сваях. Сочившаяся через перемычку вода мешала им, но они, стоя в воде, продолжали работать, изредка бегая погреться в рядом стоящий тепляк.
На третий день легли в воду первые ряжевые клетки.
С каждым днем мороз становился сильнее. Воздух стал бледно-зеленый, дымчатый. Ветер повернул с севера и был настолько сух, что спирало дыхание. Люди,. выйдя на улицу, удивлялись:
— Ну и морозище! Сколько же градусов? —Сорок с хвостиком.
Как-то утром к Русановым забежала Катя Петухова.
— Пойдем ли, Лена, на стройку? Ведь этакий мороз...
— А как же? Люди из других колхозов придут, а огоньковцы отсиживаться будут? Давай-ка лучше беги, да живей комсомольцев своих веди.
Часам к десяти Шолга была перехвачена черным живым кушаком. Полтысячи человек собралось на субботник. Все разошлись по своим участкам. Только небыло никого из Заборья.
Пчелинцев в теплом полушубке, с поднятым воротником, с самого утра сновал по стройке, расставлял людей, советовался с бригадирами, давал указания. Два
раза он уже оттирал свое лицо шерстяной рукавицей. Елена, двигая большими, пушистыми от инея бровями и. отяжелевшими ресницами, смеялась:
— Снегом, Михаил Алексеевич, снегом...
— Спиртом надо бы натереть лицо, — посоветовал Петр.
— Шпирт, золотко, во внутрь надо. Куда как сподручно и надежно, — отозвался Савваха Мусник. Его теперь можно было узнать только по голосу: он так закутал лицо жениным полушалком, что виднелись только глаза.
Бригадир Вешкин долго разыскивал Мусника и, наконец, увидя его, закричал:
— И где тебя носит!.. Лопат недостача. Тридцать человек бездействуют.
— Ну, а я-то где их возьму? — развел Савваха руками, — я и так все лопаты... Даже у старухи своей, и ту мобилизовал. Как бы не сломали только...
— Должон, ты ответственное лицо за лопаты... Елена работала вместе со всеми колхозниками.
— Ну, и выбрали же мы себе кусочек, — жалова лась кума Марфида.
— Что, не по зубам, Марфа Ивановна? — спросила Елена, отворачивая лопатой снежные глыбы. — Нам бы только транспортер достать. Тогда бы мы ожили.
К обеду был высвобожден первый транспортер, и его тотчас же пустили в ход. Длинная движущаяся лента уносила все новые и новые глыбы снега. Котлован уже перерезала широкая траншея. Но работы впереди еще было много.
Под вечер потеплело. Ветер повернул с запада. Пошел мелкий снежок. Люди заволновались.
— Опять снег! Говорили, подождать надо.
— Пережидай, так весна все смоет.
Ночью разыгралась метель, и снова котлован завалило снегом вровень с берегами. Только торчали транспортеры, да чернела верхушка дизель-копра.
С каждым днем Наталья Ивановна все больше беспокоилась о сыне: почему от Володеньки долго нет писем?
— Уж не случилось ли чего с ним? — спрашивала она. мужа.:
Виктор Ильич сам не хотел примириться с мыслью о гибели сына и тщательно скрывал весть о нем от других. Даже военкому наказал: «Придет извещение — держи в секрете, кроме меня — никому!» Но долго ли, коротко ли, все это должно раскрыться... «Я переживу горе, всю ношу взвалю на себя... но как Наташа выдержит?» — думал Ермаков. И сейчас он по-прежнему старался успокоить жену:
— Ничего, мать. Подождем, авось весточка и придет.
Он знал, что от Володи уже больше письма не дождаться, но боялся вслух сказать об этом. Взглянув на озабоченную, постаревшую за это время жену, он с ужасом подумал: «Она же чувствует, что я говорю неправду». И, желая ободрить ее, он обещал снова написать письмо в часть, переговорить с военкомом, словом, говорил то же, что и вчера. Он хотел подготовить жену к страшному известию, но не знал, как это сделать.
Шли дни за днями. Ермаков заметно похудел, на лице появились новые морщинки, казалось, он постарел и ссутулился. Люди говорили, что это от работы — все ночи в угловом кабинете огонек. Вряд ли они знали, что у этого широкоплечего человека было свое горе. Люди по-прежнему шли к нему и по служебным делам, и по личным, приносили ему и свои нерадостные вести, свое горе, — каждый день на фронтах погибали сыновья, мужья, братья; Ерм'аков для каждого находил теплые слова утешения, которые не мог найти для жены.
Наталья Ивановна, слушая по радио сообщение Сов-информбюро, радовалась первым успехам советских войск и, конечно, опять вспоминала Володеньку: «Где же он? Почему долго от него нет писем?»
Однажды она собиралась стирать белье, заглянула в шкаф и увидела гимнастерку мужа — от нее пахнуло потом и табаком. «Все продымилось»,—с упреком подумала она и, сняв ее с плечиков, бросила в общую кучу. Лотом спохватилась, стала проверять, нет ли чего в карманах. Нашла маленький карандаш и бумагу. Развернула, охнула и беспомощно опустилась на пол.
Когда приступ прошел, Наталья Ивановна увидела бледное лицо мужа и склонившегося над ней врача. Но
как только она вспоминала о сыне, ей снова становилось нехорошоо.
Через неделю приступ повторился.
Говорят, беда не приходит одна, беда беду накликает. Так и у Ермакова: с одним горем пришло и другое— не стало и Натальи Ивановны.
Зима еще держалась. Куда ни взглянешь, — глубокие, отливающие холодной голубизной снега. Но уже чувствуется приближение весны: и в легкой дымке, туманящей по утрам небо, и в первых, неприметно для глаза набухающих почках, и в том, как греет к полудню солнце. В солнечном свете отчетливо выступает Гребешок. Приподняв над Шолгой покатые плечи, он еще кутается в снежную шубу, отороченную по низу зеленью можжевеловых кустов. А верхушку украшает серая смушковая шапка — припорошенные инеем сосны, ели, перемежающиеся ольхой, осиной и березняком. И воздух уже не зимний, а другой, легкий; в такую пору не хочется уходить с улицы. В деревнях допоздна сортировали семена, Вывозили на поля навоз, заготовляли жерди и колья для изгороди. Все с нетерпением ждали первых проталинок, свежей зеленой травки, ждали новой весны. Ждали и тревожились. Как без тракторов засеять поля? Лошадей, и тех осталось мало. В колхозах стали при-учать к упряжке быков. В Огонькове уже за зиму обучили несколько бычков, а за Доброго не брались. Про этого черно-пестрого, крутолобого быка ходила в колхозе не совсем добрая слава. Как-то еще прошлым летом шофер, проезжая через Огоньково, хотел попугать быка, стоящего посреди дороги, подъехал к нему и, остановившись, просигналил. Добрый не спеша, деловито отступил и вдруг, бросившись на машину, вонзил свои рога в радиатор и распорол сердцевину. Из радиатора полилась вода. Сделав свое дело, бык вынул рога и спокойно пошел посредине дороги. Но когда в колхоз опять с командировкой пришел Гоголь-моголь, вспомнили и о Добром.
— Не меньше ЧТЗ потянет. — уверял Гоголь-моголь.
— Ты не убеждай нас, мы и сами знаем: Добрый за трактор сделает... Но как, как его впрягчи, золотки?— недоумевал Мусник.
— Впрягем!
И вот по настоянию Гоголя-моголя решили «впрягать» Доброго в сани.
Федор Вешкин, сбросив полушубок, возился с камнем. Ему помогали скотницы. Тут же суетился и Гоголь-моголь.
— Давай, организованнее! Разом, разом! Наконец, камень был завален на сани, и все облегченно вздохнули. Вешкин вытер влажное лицо.
— А не маловато? Может, прибавить гири с весов? -спросил он.
— Пожалуй, маловато. А то попрет по деревне, не удержишь, — с опаской произнес Мусник.
— Да будет вам!—вступилась скотница за Доброго.
— Ну, ежели так, то так, — охотно согласился Мус-ник. Он поправил на голове шляпу, вздохнул: — Эх, война, война. Пришлось и нам на коровах пахать. Только обучать-то мудрено. Посмотрел я в прошлый раз, как он на пасеку забежал, прямо страх берет. Ну, думаю, в аккурат своротит дом.
— А ты, товарищ в шляпе, не пасуй. Честью прошу, не расстраивай народ! — начальственно прикрикнул на старика Гоголь-моголь. ,
— Сохрани боже, Егорий, — ответил Савваха. Его обидели не столько эти слова, сколько то, что сказал их Гоголь-моголь, а не другой кто-либо.
Тем временем Вешкин незаметно от других шепнул скотнице:
— Выведи, пожалуйста. У меня нога что-то подвертывается. Неровен чае...
Вскоре в дверях коровника показалась скотница, а за ней, переваливаясь на Коротких сильных ногах, огромный черно-пестрый бык.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44