..
На собрании Лысаков так долго говорил, что даже охрип. Вначале он рассказал о событиях на фронте, о важности текущего момента; но когда дело дошло до сдачи скота в мясопоставки, Елена возразила:
— И не выдумывайте лучше. Мы сдадим хлеб, а коров губить не будем.
Лысаков нахмурился, его стал душить гнев, и он расстегнул ворот гимнастерки, туго стягивавший толстую, налившуюся шею... «Зазнаваться стала, не уважает ука-
зания руководящих товарищей, - подумал Лысаков. — Развенчать надо».
— Скажите, пожалуйста, товарищи женщины, много ли у вас кормов? — обратился он к собранию.
— Кормов-то?
— Да-да, кормов-то, для своих буренок?
И тут сидевшие на длинной лавке бабы дружно загалдели: вопрос всех задел за живое — кормов было не лишка.
— На соломе держутся, — ответил Гоголь-моголь и, щелкнув блестящей зажигалкой, услужливо поднес прикурить Лысакову.
— Как же вы не понимаете? Коров сдадите — и корма ваши.
— Корма и хлеб. Двойная выгода, — опять подхватил Гоголь-моголь.
— Товарищ Лысаков, у нас племенное же стадо. Понимать надо.
— А война, товарищ Русанова, война, по-вашему, как? — и Лысаков, встав, приподнял руку, стараясь остановить шумевших баб. — Война, по-вашему, вроде как нас не касается.
— Как же не касается? Коснулась, золотко.
— Ну, так чего же возражать? Теперь все на карту ставим. А вы говорите — племенной. Да это уловка, товарищ Русанова.
Распалившись, Лысаков под конец собрания потребовал снять Русанову с работы председателя колхоза. Колхозники возражали, но Лысаков настоял на своем.
А на следующее утро в председательской бричке вместо Елены уже торжественно восседал краснолицый Гоголь-моголь и начальническим тоном покрикивал:
— Сгоняй коров, бабоньки! Поспешай...
Каждый день по теплогорской улице шло пестрое стадо. Живой мычащий поток медленно двигался возле здания райисполкома. Лысаков, сжимая в руках телеграмму облисполкома, предлагающую ни в коем случае не сдавать в мясопоставки племенной скот, тупо уставился своими круглыми на выкате глазами на сгрудившихся коров и, казалось, сам себе шептал:
— Запоздали, товарищи, с телеграммой, запоздали... Через пятидневку в Теплые Горы пришла областная
газета со сводкой о выполнении задания по хлебу. Шагалин, рассматривая ее, долго не мог найти своего района в сводке.
— В первом столбце смотри, в первом, — вскрикнул обрадованный Лысаков; и действительно, под самым передовым в области Шемякским районом значился черным по белому Теплогорский. Но это почему-то не обрадовало Шагилина, и он снова подосадовал, что зря не придержал «лысаковскую энергию».
— А не перекосит нас?
— С чего? — удивился Лысаков.
— По молоку-то знамя теперь не удержать.
— Ничего: нам снизят план.
Шагилин остановился у карты и, взглянув на маленький красный флажок, наколотый на месте Курска, невольно вспомнил Ермакова.
«Наломали мы без тебя с Лысаковым дров, кажется», — подумал он, и с сожалением и даже досадой посмотрел на своего «врио», который сидел за столом в, увлекшись цифрами, деловито щелкал на счетах.
В тот день, когда в Огонькове проходило собрание и когда неожиданно для всех председателем колхоза стал Гоголь-моголь, вернулся домой Костя Рассохин. Он был ранен под Миллеровом и несколько месяцев пролежал в госпитале. Узнав о возвращении фронтовика, Гоголь-моголь забежал к Рассохиным. Кума Марфида усадила его за стол и, как положено при встречах, поднесла стаканчик водки.
— За возвращение в трудовой тыл! — произнес Гоголь-моголь и, чокнувшись с Костей, тряхнул головой, пожаловался:—Кадра слаба,—и, подвинувшись к Косте, заговорил быстрее и тише: — Пошатнулась кадра, Константин Васильевич. Сколачивать думаю. Фермер нужен, он же и мой первый заместитель — в одном лице. Занимай, пост!
Через неделю Костя Рассохин занял пост. Согнав оставшихся коров в один скотный двор, Гоголь-моголь в напутствие новому заведующему фермой сказал:
— Предлагаю в два-три дня по-фронтовому навести порядок,
— Есть, навести порядок, — отчеканил по-армейски Костя. — В случае чего, будем действовать по-военному — прямой наводкой.
Назавтра утром Костя Рассохин чисто выбрился, аккуратно подшил к гимнастерке белый подворотничок и, перекинув через плечо блестевшую на солнце полевую сумку с прикрепленным к ней компасом, пошел в коровник. Поскрипывали начищенные до блеска сапоги. Из-под фуражки, сдвинутой набекрень, лихо вывертывался смоляной чуб. Костя чинно козырял здоровавшимся с ним колхозникам, а придя на ферму, собрал всех скотниц и встал смирно, будто перед строем.
Удивленные женщины, в том числе и Елена, — она теперь работала дояркой, — не сводили глаз с нового заведующего, пытаясь найти в нем прежнего Костеньку, которого они знали с детства. Но перед ними стоял строгий, подтянутый фронтовик — старшина Константин
Рассохин.
Он начал с того, что потребовал объяснений, почему не работает в коровнике подвесная дорога, почему не вывезен навоз и почему до сего времени не розданы коровам корма. А покончив с этим, заговорил, отчеканивая каждое слово, как на поверке:
— Товарищи, дисциплина прежде, всего. Уставное правило. Без дисциплины и здесь, в тылу, нет движения вперед. Раз нет дисциплины, будет разлад рядов.
— А как с кормами, Константин? — спросила Елена. — Силос-то вышел. Может, новую яму распечатать?
Костя был озадачен вопросом, которого он не предвидел, но строго посмотрев на перешептывающихся женщин, ответил:
— Если нет, достанем... Продолжаю. Что нужно сделать в помещении? Сегодня тщательная чистка. Теплой водой вымыть полы. Дезинфекция всего скотного корпуса. Понятно? Чтобы комар носу не подточил!
— А где воды теплой взять?
— В кубовой, товарищи.
— А для коров?
Этот вопрос опять застал Костю врасплох.
— На первый раз в кубовой, — не задумываясь, ответил он, — а потом сообразим. Сегодня для коров вторично подкипятить. Проверку исполнения беру на себя. — И, взглянув на ручные часы, отрезал: — Исполне-
ние шестнадцать ноль-ноль. Приезжает комиссия из района.
Началась подготовка к встрече комиссии. Вывозили на вагонетках навоз; подмывали полы, чистили стойла и, насадив на шесты березовые веники, снимали в углах паутину. Нашлась работа и ночному сторожу. Он подмел дорогу к коровнику и обставил ее елочками. Над дверями прибили доску с надписью, напоминающей о необходимости соблюдать чистоту и порядок. Скотницы,. удрвленные энергией и решительностью нового заведующего, ног под собой не чуя, делали не только то, что-было предложено старшиной, но и больше того. Впрочем, между собой кое-кто из них поговаривал, что «новая метелка чище метет, пока вершинки не обобьются!»
Костя неотлучно находился здесь же, на ферме, и был, как казалось, доволен работой скотниц. Под вечер-он снова собрал их.
— Так вот, товарищи женщины... За усердие, проявленное при наведении порядка, объявляю всем дояркам, скотницам, сторожам и всему личному составу благодарность. А сейчас можете по домам. Комиссии не будет — ложная тревога!
На другой день, встретив Елену, Костя спросил:
— Ну как, подействовало на дисциплину?
— Не та команда здесь нужна, Константин. Надо бы сперва разобраться с кормами, куда и как лучше разместить молодняк, посоветоваться с нами...
Костя, выслушав Елену, ответил:
— Трудно в учении — легко в бою.
Но вскоре Костя и сам понял: «военная команда» здесь не совсем подходит. И он сменил пластинку — приходил на скотный двор, собирал в кружок доярок к начинал обычно словами: «Давайте посоветуемся».
Как и следовало ожидать, переходящее знамя по заготовке молока теплогорцы не смогли удержать, и Лысакова вызвали в облисполком. Отчитываясь, он ссылался на уменьшение поголовья скота и попробовал ходатайствовать о снижении плана, но дело так повернулось, что, получив строгое предупреждение, он в тот же день.
вернулся домой и в свою очередь вызвал председателей колхозов.
«Пропущу каждый колхоз через себя. Разберусь в деталях. Сбалансирую», — думал Лысаков, расхаживав по кабинету.
Первым приехал Гоголь-моголь, и теперь Лысаков, как образно он выражался, «пропускал его через себя».
— Почему снизил сдачу молока? — спросил он, уставив свои немигающие круглые глаза на туго набитую сумку своего ставленника.
— Сами знаете, вопрос упирается в поголовье, Степан Михайлович.
— Знаю, что в поголовье, — согласился Лысаков. — Надо искать другие пути преодоления.
— Один путь — замена...
— Замена... Ну, чем ты можешь? Сено есть? Гоголь-моголь пожал плечами: какое теперь сено, все излишки он уже сумел раструсить,
— А еще чем можно?
— Картошкой. Только быстрее, товарищ Рожков. Развернись в текущую пятидневку. Пошлем представителя — на месте примет.
Представитель райпотребсоюза Долгоаршинный -— старый дружок Гоголя-моголя—приехал накануне отчетного числа и заспешил:
— Ну, дружочек, не подведи меня, задание срочное: в суточный срок завершить — и в сводку.
— Картошка-то не выкопана еще.
— Переключи всех на картошку. Такова команде
— Заняты зерновыми.
Долгоаршинный сморщил маленькое, избитое оспой лицо и с досадой уставил на председателя свой единственный глаз.
— Так как же быть-то, товарищ председатель?
— А бестоварку нельзя? Через недельку погашу.
— Не подведешь?
— Мое слово — олово.
Отдав свое «слово-олово» заготовителю и получив за это «квитанцию-бестоварку», Гоголь-моголь просветлел, — казалось, он опять вынырнул на поверхность, и как только представитель уехал, он не утерпел, позвонил Лысакову и доложил, что задание выполнил.
В ту же ночь похолодало, схватило осенние лужи тонким прозрачным ледком, а утром «отчетного числа» нежданно-негаданно повалил густой снег. К полудню поехали уже на санях. Только один бедняга Долгоаршин-ный, захваченный врасплох непогодой, снова тащился на своей колымаге в Огоньково. Колеса, — четыре больших сплошных снежных круга, каждый по пуду весом,— не вертелись, а тащились по снегу.
«За бестоваркой едет!» — испугался Гоголь-моголь и, быстро натянув свой рыжий телячий картуз, шепнул счетоводу:
— Скажи, что меня нет дома... и не будет, — и выбежал из конторы другим ходом.
Вначале Елена обиделась. «За что же сняли с работы? Ведь я заступилась за племенной скот, который нужен колхозу. Лысаков даже и слушать не хотел. А может быть, этот скот пойдет не на убой, а в племя для освобожденных районов, и тогда я не права». Потом Елена успокоилась: она одинокая женщина, к тому же с грудным ребенком, и ей работать председателем колхоза очень трудно, — мужчине куда легче. Только не надо было выбирать Гоголя-моголя: подвалит он колхоз, под самый корень подрежет. Жаль, что заболел Арсен-тий Кириллович, — его бы надо ставить председателем.
Видя, как- Гоголь-моголь рьяно взялся за свою новую работу, Елена успокоилась: «Может быть, он и неплохо поведет дело, надо помогать ему». Но как ни странно, Елене даже и встречаться с ним не хотелось. Она хорошо знала, и в обещания, которые он давал на колхозном собрании, не верила. Ей казалось, что в них не верили и другие колхозники, но под нажимом Лысакова все же выбрали его — другого подходящего человека не было. И Елена, смирившись, пошла работать дояркой, а все свое свободное время стала отдавать сыну.
Мальчик, которого она назвала в память первого мужа Яшей, рос здоровенький, спокойный, с широким матово-белым лбом и голубыми, как васильки, веселыми глазами. Носик был немного сплюснутый, пуговкой, и ко-
гда мальчик собирался плакать, он смешно морщил его и тер кулачками. Возвращаясь с работы, Елена садилась к качалке и начинала вслух разговаривать с сыном. «А лобик у тебя такой же, как у папки, только у него морщинок побольше. (А сама думала: «Где же наш папка?») И носик пуговкой, как у него. («Что же долго не пишет нам папка?») А глазки, глазки у тебя мамины. Ведь верно же? И волосики — тоже мои». Яша, словно радуясь тому, что волосики у него, действительно, мамины, весело взмахивал ручонками и хватался за свое розовое личико. Но мать тут же отнимала ручонки, полные, словно перехваченные в запястье ниточками, и продолжала разговаривать: «Нельзя ноготками царапаться, нельзя, мой птенчик. И папка твой не велит. Почему же нет от него весточки?» Елена поправила подушечку, мягкую, с вышитыми уголками, накрыла сына легким байковым одеяльцем и тихонько, вполголоса, запела давнишние, уже позабытые и теперь неожиданно приходившие на память, песенки:
Баю-баю баиньки, Не ходите, гуленьки, Не будите Яшеньку...
Притихший мальчик слушал эти импровизированные песенки-байки и все чаще и чаще закрывал глазки. А спокойный голос пел:
Станет Яша засыпать, Скорее подрастать...
Песенка сама собою слагалась и свободно лилась, словно весенняя реченька, и это будило в Елене воспоминания то далекие, то близкие, то веселые, то грустные, — теперь они были больше грустные. Вспомнила и о первом муже, его коротеньких письмах с фронта, о том, как она получила извещение о его гибели — сколько пришлось пережить!'
А теперь и от Виктора весточек нет.
«Яшенька, милый мой сыночек, не случилось ли что с нашим папкой?»
Елена наклонилась над сыном и, отогнав надоедливо жужжавшую муху, закрыла кроватку марлевым положком, и снова решила вечером написать письмо в Ми-
хайловку, откуда еще не так давно приходили белые треугольнички.
Уложив сына, Елена оделась и пошла на работу.
Подмыв вымя коровы и насухо вытерев его полотенцем, Елена подставила скамеечку и, присев, потянула за тугие соски. Брызнуло теплое парное молоко, и тонкие струйки запели о края эмалированного ведра. С непривычки болели руки, особенно пальцы, но Елена уже начинала привыкать, и ей нравилось, что она работает вместе с подругами.
На скотный двор часто заглядывал Костя Рассохин. Он, как и раньше, проверял, как работают доярки, давал какие-нибудь новые распоряжения, но как вскоре поняла Елена, он забегал больше по другой причине — хотелось чаще видеть Катю и лишний раз поговорить с ней. И Елена завидовала, какие они счастливые!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44