— Ну, и черт же лошадка, — слезая с телеги, ругался Мусник. — И опять же эта машина. Обождать бы ей малость... или нам. Ох ты, Голубок бескрылый. До старости дожил, а эдак делаешь. Машины испужался. Чудак...
Шофер остановился, выключил фары. Из машины вышел приземистый человек в кожаной тужурке и направился к телеге. Савваха Мусник, не унимаясь, ругался:
— Черт тя... обождать бы, что ли? Так нет. Шоферье нынче пошло...— и, выглянув из-под телеги, вдруг воскликнул: — Да это, кажись, товарищ Виктор Ильич? Доброго здоровья! Лошаденка у меня сплоховала. Всю жизнь прожила бок о бок с машинами, а тут испужа-лась, чудачка.
Ермаков, подойдя к Пчелинцеву, обнял своего давнишнего товарища. Улыбаясь, они некоторое время разглядывали в темноте друг друга, не находя с чего начать разговор, как это бывает после долгой разлуки. Потом оживленно принялись расспрашивать один дру-
гого, перескакивая с вопроса на вопрос, словно торопясь узнать все сразу.
Пчелинцеву показалось, что хотя Ермаков и охотно говорит с ним, но он очень устал, и теперь не решался начать разговор о строительстве гидростанции. Глядя на утомленное лицо Ермакова, он подумал, что ему не до этого в военное время, у секретаря хватает других забот.
— Ну, что же, Михаил, — под конец сказал Ермаков, — ознакомишься с делами, заезжай ко мне. Поговорим обо всем. А сейчас, видишь, спешу, извини, — и он попрощался.
«Неужели он всерьез считает возможным строить станцию в таких условиях?» — снова усомнился Пчелинцев, провожая взглядом машину Ермакова.
Он постоял, пока машина не скрылась из виду, по« том забрался в телегу и молчал до самого Огонькова.
Поздно ночью Савваха Мусник привез инженера к Русанову.
Андрей Петрович встретил инженера радушно. Поужинав, гость сразу лег спать. Наутро, проснувшись, он услышал чьи-то легкие женские шаги. Но разглядеть не удалось — женщина быстро ушла.
По дурной привычке курить в постели, Пчелинцев протянул руку за папиросой и оглядел комнату. Большая и чистая, она была перегорожена ширмой. Возле окон на скамеечке стояли аккуратно прибранные цветы. Сквозь тюлевые занавески пробивалось солнце, и яркий золотистый зайчик трепетно дрожал на полу.
Докурив папиросу, Пчелинцев оделся. В дверь постучали, в комнату вошла молодая женщина с кипящим самоваром.
— Встали? — спросила она, улыбаясь. — Покушайте чайку.
Пчелинцев вдруг поразился удивительному сходству женщины с Варей.
Чай пили вдвоем с хозяином. Женщины были заняты работой по дому. Расспросив о колхозе, о стройке, инженер под конец поинтересовался:
- Это ваша дочь?
— Сноха. Только две недели вместе с моим сыном пожили.
— А-а...—произнес Пчелинцев, сожалея, что задал вопрос.
К полудню погода переменилась, пошел мелкий дождь. Пчелинцев, подняв воротник пальто и нахлобучив шляпу, осматривал строительную площадку и перемычку.
Лежали тачки, свежие распиленные доски; около двух недостроенных домиков и там, где начали рубить ряжевые быки и береговые устои, валялась свежая щепа; на противоположном берегу высились штабеля леса. По всему было видно, что люди горячо взялись за дело. Теперь здесь не было ни души. Только шуршал дождь, да внизу плескалась о глинистый берег река.
«Ну, что же, дело ясное. Придется, видимо, стройку законсервировать. Незачем держать меня здесь», —-подумал Пчелинцев и, сняв очки, недовольно морщась, протер их носовым платком.
Из леса показались два человека: один чернобородый, коренастый, немного ссутулившийся, другой, все время забегавший вперед, — маленький, щуплый. Когда они приблизились, Пчелинцев узнал в маленьком своего возницу. Подойдя, Савваха Мусник поздоровался и, тряхнув шляпой, наполненной грибами, похвалился:
— Свежинка, товарищ инженер: маслушки полезли в кадушки, пошли дождочки—появятся и груздочки. Ну, как наша река?
Пчелинцев пожал плечами:
— К реке претензий нет. Вижу — размахнулись крепко...
— Теперь строить надо. На вас, товарищ инженер, надежда...
Никита Суслонов съязвил:
— Все знаем — строить. А как строить? Шляпой твоей дырявой не заткнешь Шолгу. Нечего соваться и баб будоражить.
Пчелинцев, хотя и был согласен с чернобородым собеседником, но ему захотелось возразить:
— А если вас, стариков, попросим? Никита уклончиво ответил:
— Старого под новое не подкрасишь.
Под вечер промокший и усталый Пчелинцев вернулся? домой. Увидев инженера, Елена оставила шитье, сказа ла:
— Обедать вас ждали, небось, проголодались?
— Немного да. А где Андрей Петрович?
— Его в райисполком вызвали, а мамаша в поле. Вот и жду вас... Еще не понравится у нас, уедете, — пошути ла она.
— Очевидно, так и придется поступить.
Елена подняла на инженера удивленные глаза:
— Не понравилось? Или мала наша Шолга? Пчелинцев сел к столу, помолчал.
— Лучшего места и желать нечего. Берега крутые, река мощная. Три турбины потянет. Но вы учтите: стройка в пять с лишним миллионов. Одного леса надо четыре тысячи кубометров. Цемента сколько, кирпича! Под силу ли колхозникам?
— Вы серьезно хотите уехать?
Глаза Елены смотрели пристально, Пчелинцеву сделалось даже не по себе. Он произнес возможно мягче:
— Я понимаю ваше желание, но этого недостаточно. Нужно триста человек, из них не менее половины плотников.
Елена накрыла стол, подала обед и принялась шить,, изредка бросая взгляд на инженера. Пчелинцев быстро ел, и по всему было видно, что он думал уже о другом.
— Вы еще не знаете наших людей, — сказала; Елена.
— Кое с кем уже познакомился.
Пчелинцев замолчал. И словно воспользовавшись минутным молчанием, Елена заговорила твердо и настойчиво:
— Вы говорите — нет плотников. А разве нельзя подобрать, научить? Хотя бы даже нас, женщин?
Улыбка скользнула по лицу Пчелинцева.
— Я не знал, что у вас среди женщин есть люди такой, я бы сказал, не женской специальности. — Потом, посерьезнев, добавил: — но где они, эти плотники, которые могли бы рубить ряжевые быки? На первый раз мне нужно сорок-пятьдесят плотников. Может быть, в вы плотник?
— Захочу — стану плотником, — улыбнулась Елена. — Но дело не в этом, а в том, что мы вас отсюда не отпустим.
Пчелинцев снял очки. Его близорукие глаза с любопытством уставились на молодую женщину.
— Интересно, как вы это сделаете?
— А мы ваш чемодан в кладовку заперли. Никуда сейчас от нас не сбежите...
Наступила невеселая осень.Тяжелые грязно-свинцовые облака сгущались над землей и уплывали за Гребешок. Ветер гудел в проводах, раскачивал березы, срывал с них последние листья и разбрасывал по черной размытой дороге.
Федор Вешкин в забрызганных грязью сапогах остановился у края дороги и, горько посмотрев на скрюченные от непогоды колосья, пошел к Русанову.
Андрея Петровича дома не было. Кузьмовна сообщила, что муж ушел в третью бригаду, а сноха чуть свет уехала поднимать зябь.
Вешкин выбежал на улицу и заторопился к конюшне. «Столько лет работаю бригадиром, бывал на курсах, опыт, уменье, казалось, не занимать, а вот поди ж ты: Еленка без году неделя в бригадирах, и обскакала». Может, оттого и кричал он сегодня громче обычного, снаряжая подростков на пахоту. Зная строптивый характер бригадира и отходчивое, как он сам называл, сердце, ребята не перечили ему. Но стоило Федору отлучиться, как ребятишки побросали все и скрылись за черемуха, ми. Вешкин выругался и, прихрамывая, побежал за ребятами. Те, окружив высокую лиственницу, громко кричали, а самый ловкий — Алешка Русанов, цепляясь за сучья, быстро взбирался вверх по дереву.
Рыжий зверек, похожий на мокрого котенка, метнулся на другое дерево, — ребятишки с криком бросились туда.
Федор Вешкин подбежал к только что спустившемуся с дерева Алешке и схватил его за руку.
— Ты что посевную мне срываешь?
— Пусти...
— К отцу сведу...
— Ну и веди. Сам, небось, маленьким бегал, — упрекнул бригадира Алешка и вдруг, рванувшись, оказался на свободе.
— Ну, веди теперь, веди! — кричал он, пятясь и, показав разъяренному бригадиру высунутый язык, бросился догонять ребят, преследовавших рыженького зверька.
Председателя колхоза Федор Вешкин нашел в конторе. С порога крикнул:
— Не могу больше! Снимай, что хочешь делай! — и с яростью швырнул на лавку промокший картуз.
Андрей Петрович поднялся из-за стола и, удивленно посмотрев на расходившегося Федора, полушутливо спросил:
— Чего у тебя опять стряслось, товарищ бригадир?
— Какой я к черту бригадир! — и, не докончив, он махнул рукой.
— Говори толком.
— Люди зябь поднимают, а у меня еще уборки полно. По плану полагается тракторная вспашка, а где она? С сопляками не много напашешь.
Бригадир хотел было рассказать об убежавших ребятишках за белкой, но решил этот случай придержать до поры до времени.
Андрей Петрович вместо ответа позвонил по телефону в МТС.
— Что? Отправляете тракторы? Ну-ну, давай, скорей. Ждем. — Он повесил трубку и примирительно улыбнулся. Его и самого беспокоило, что тракторы задержались. Теперь он повеселел, шагнул к бригадиру и дружелюбно хлопнул его по плечу: — Не волнуйся, идет наш трактор...
В этот день Андрей Петрович несколько раз выходил на дорогу, прислушивался — обещанная машина не показывалась. Снова позвонил в МТС — никто не ответил. И, не выдержав, Русанов заседлал лошадь и поехал туда сам.
Из-за Гребешка послышался шум моторов. Русанов остановился, сошел с лошади. Наконец-то показался трактор... второй, за вторым — третий, четвертый, пятый... Они шли по грязной дороге, шли как солдаты, один за другим, соблюдая интервалы. И только тут Русанов разглядел, что тракторы шли без плугов.
Серое хмурое небо, казалось, опустилось еще ниже,. Русанов стоял молча, насупив брови и плотно сжав губы. И вот первый трактор поравнялся и, не остановившись, прошел мимо; потом прошел второй, третий...
— Уходят... все уходят, — чуть слышно прошептал Русанов и покачал головой. — Как же быть, как же быть-то теперь?
Он нащупал в кармане маленький белый узелок, подержал на ладони, будто взвешивая его, и с горечью вслух произнес:
— Тяжела ты мне, шибко тяжела.
Он повертел в руках колхозную печать и, опустив в карман, взглянул в словно все понимающие лошадиные блестящие глаза: «Может, и мне податься на фронт? На кого оставлю колхоз? На Вешкина? На Арсентия Кирилловича, на Савваху Мусника?» И будто в ответ ему где-то прокричали журавли. Русанов поднял голову и вместо журавлей увидел, как надвигались белесые низкие пухлые тучи. Сразу пахнуло холодом.
«Снег», — пронеслось в голове Русанова, и перед его глазами встала несжатая пшеница на Заступинском поле. Это поле было самое отдаленное, в лесах, недалеко от болота. Хлеба созревали там обычно поздно, и убирали их в конце осени всем колхозом.
Русанов торопливо вскочил на лошадь и поехал к Огонькову. Легкие снежинки уже кружились в воздухе, падали на размытую дождями дорогу, не спеша таяли.
У Кожухова он встретил оноху, спросил:
— Вторая жнейка работает?
— Стоит. Машиниста в военкомат вызвали. Русанов еще больше насупился, обтер рукой мокрое лицо. Вспомнилось, как в позапрошлом году, когда за него оставался на месяц Егор Рожков, из-под снега до-ставали лопатами лен. Неужели и теперь погубим хлеб?
— Вот что, Елена, — сказал свекор. — Бежи, собирай всех баб, и — на Заступинское, всем миром. На жатку сам сяду.
Двое суток, не смыкая глаз, работали на Заступинском поле. На одной жатке сидел Андрей Петрович с сыном, на другой посменно работали Арсентий Злобии и Катя Петухова. Работа шла слаженно, хорошо. Три-
дцать человек не успевали связывать пшеницу. Снег растаял, но опасность не миновала.
На третьи сутки, в полночь, из-за облаков показался месяц и осветил окрестность. В стороне горел костер. Русанов окинул устланное тяжелыми снопами поле. Ему вдруг вспомнилась самая памятная в жизни ночь. Это было еще в гражданскую войну. Тогда они отражали атаку колчаковцев, не пропуская их к Вятским Полянам. Ночь была такая же светлая, лунная.
Прошло много лет, и вот он опять не спит в такую же ночь, вслушиваясь в ритмичный стрекот машин, каждую минуту боясь, как бы они не поломались. Он невольно сравнивал жатку с пулеметом, возле которого его ранило. И с чувством гордости подумал: «Трудная была задача, а справились. И здесь осилим!»
Вдруг неожиданно стали лошади. Русанов, соскочив, внимательно осмотрел машину; она была в исправности. Он подошел к лошадям и, взглянув на погонщика, произнес:
— Леша, Алексей?
Сын, обхватив руками хомут и наклонив голову, мерно и тихо похрапывал.
Андрей Петрович посмотрел на некошеную пшеницу, потом на спящего сына: было жалко будить его, и в то же время хотелось вовремя дожать поле. Над: далеким горизонтом облака уже окрасились в малиновый цвет.
Плотной стеной стояла пшеница. Пройдя до конца полосы и вспомнив, что Катя Петухова скоро объедет на жатке круг и догонит его, Русанов решил все же разбудить сына. По лицу подростка скользнула беззаботная детская улыбка. Андрей Петрович подумал: «Уморился, а не отступается. И нельзя отступать...»
Он достал кисет и, снова взглянув на сына, пожалел:
— Так и будь, вздремни еще на закурку...
Осень сделала свое дело и собиралась отдохнуть. Она развесила по рябинам и кустам калины красные гроздья, отряхнула с деревьев желтые, багряные, оран-
жевые листья и усыпала этот пестрый ковер мягкими желтыми иглами лиственницы; потом как бы останови, лась в раздумье: хватит ли у нее сил на сосну и ель? Могучие сосны и ели не поддавались осени, они по-прежнему стояли зеленые и молодые. По их верхушкам, шурша, пробежала белка; на старом стволе долбил кору дятел; в подлеске, на ольховых кустах, сидели красногрудые снегири; где-то в чашовнике пели зяблики.
Пчелинцев вздрогнул: из-под ног у него шумно взлетел тетерев, задевая крылом сосновые ветки. Инженер долго смотрел на покачивавшуюся ветку и лишь сейчас заметил, как красиво и гордо выглядела сосна на фоне голого, ощипанного ветром мелколесья. Ствол, будто вылитый из потускневшей меди, высок и строен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44