Заведующая столовой, лукаво посматривавшая то на Лысакова, то на Залесова, снова пропела:
— А под огурчики что прикажете?
— По русскому обычаю...
— Понятно, — не дав докончить Залесову, уже взявшему инициативу в свои руки, улыбнулась та своим сахарным ртом и, не теряя времени, удивительно быстро унесла за перегородку свое грузное тело.
Русский обычай затянулся. Хотя давно уже ушел Лысаков на какое-то заседание, два собрата по профессии все еще сидели и угощали друг друга.
Кажется, все переговорено, — но нет, Залесов неистощим, он пересидит любого, и уже, лукаво щурясь, рассказывает об охоте на лису.
— Хитрая бестия эта лиса. По всему лесу выводила, а увидеть себя не дала. Уморился, ноги, кажись, не дер-
жат. Но все же иду по следу. И вдруг — провалился. А там, в яме-то, медведица, понимаешь, с медвежатами. Что ты поделаешь, — я за сук цап, и повис, как некий физкультурник. А потом она выскочила и давай меня теснить. Я ружьем отбиваюсь, да как схвачу ее за горло, медведицу-то эту, она и глаза закатила...
— Ну, это ты врешь, — возразил Гоголь-моголь. — Нахально врешь...
— Не вру, Егорко, хочешь, свидетелей приведу, -распаляясь все больше, шумел Залесов.
И тут начался снова спор; они и спорили, и мирились, хлопали по плечу, тискали руки, обнимались, и даже целовали друг друга.
Под конец, изрядно нагрузившись, они завели разговор о лошадях.
«Чья быстрее?» — исконный спор любителей быстрой езды. А тут еще у столовой стояли два жеребца — один лучше другого, и нетерпеливо дробили копытами мерзлую, твердую, как камень, землю, словно негодуя на долго засидевшихся хозяев.
А хозяева:
— Твоего Воронка на хвосте унесу.
— На-кось, выкуси, Гаврила! — Спробуем?
— Об заклад бьюсь!
Гоголь-моголь выбросил на стол красную руку с зажатыми в кулак червонцами. На нее бросил свою крепкую ладонь Залесов, а поверх всех—накрыла широкая, пухлая и потная, с пятью кровяными пятнами-клюк-винками на концах пальцев рука заведующей столовой.
— Ин-те-ре-сно, чья возьмет?
Когда зимой поднимается легкий туман, примечают, что это борется тепло с холодом: кто из них победит? Но не это занимало Гоголя-моголя, когда он садился в сани с ковровым задком. Обвивая руки вожжами, он бормотал: «Милок, докажи, не подведи, милок...»
Придерживая на вожжах коней, спорщики спустились под угор и, разом зычно крикнув, бросились вдоль реки на перегонки, как бывало в детстве; только сейчас бежали не босоногие деревенские ребятишки, а неслись кони, обгоняя друг друга, в эту застланную морозной дымкой даль.
«Жми, милок, жми-и-и!» - свистело и пело в ушах обезумевшего Гоголя-моголя, и вдруг — рывок, всплеск обжигающей тело ледяной воды...
На другой день из полыньи торчал только задок ковровых саней. Когда их с трудом вытащили — они были пусты. Гоголя-моголя и лошадь затянуло под лед.
Две недели Елена пробыла в Ярославле. Когда она вернулась домой, ее снова избрали председателем колхоза. И опять для нее начались беспокойные дни. Но поездка к Виктору Ильичу словно прибавила сил, и Елена, казалось, не замечала усталости.
Как-то в конце недели в Огоньково приехал секретарь райкома Шагилин. Войдя в контору, он сбросил с себя тулуп и, подсев к маленькой железной печке, принялся расспрашивать Елену о Викторе Ильиче, о том, как он поправляется и скоро ли вернется.
— Жду не дождусь, Елена Никитична, — говорил Шагилин. — Дел прибывает, а помощников мало. Лысакова убрать пришлось — зарвался. А тут каждый день телеграмма за телеграммой. Только что получил срочное правительственное задание. Лес нужен Донбассу. За помощью приехал,— и, раскрыв папку, он протянул ей телеграмму.
— Что ж, Платон Фомич, будем выполнять, — прочитав, пообещала Елена. — Только у нас людей-то не лишка.
— Знаю, что не лишка. Придется старичков попросить...
В тот же день, вечером, Елена собрала колхозников и рассказала об успехах Советской Армии на фронтах, зачитала правительственную телеграмму о помощи Дон* бассу лесом. Старики молча покуривали: задание немаленькое, а выполнять некому — старый да малый.
— А чего в молчанку играть, — вдруг послышало» голос Петра Суслонова. — Пиши меня. Поеду, поработаю и с кривой рукой. Матвея Лукича пиши... как, Матвей Лукич?
— Не возражаю.
— Вот видишь, для начала и хватит, — рассмеялся Петр. — Я могу еще и Фаинку свою прихватить.
— А нам можно с вами? — спросил Алешка Русанов и смущенно оглянулся на засмеявшихся девушек у дверей.
Елена взглянула на деверя и подумала: как он вытянулся за последний год и повзрослел. И серьезные, уже не мальчишеские черные глаза, и темные брови, и русые волосы, зачесанные назад, и руки, большие и уже натруженные, сминавшие сейчас заячью шапку, — все говорило о человеке, который из подростка незаметно становился юношей.
— Ай да секретарь наш! — воскликнула Катя и легонько плечом толкнула Аню Фролову. — Если секретарь наш поехал, чего же нам дома делать — пишите и нас
за компанию.
Низенькая, круглолицая Аня покраснела, смутилась (она-то знала, на что намекнула Катя) и постаралась скорее увернуться за плечо подруги.
— Правильно. Всех комсомольцев пишите. Все поедем, — подтвердил Алешка, и снова оглянулся: — А чего смеяться, девчата. За дровами ездим же...
— Эх, Алешка, Алешка, — вздохнул Кульков, — да там такие дерева валить надо — вам и во сне не снилось. Вам сучки собирать, да у костра картошку печь — подходяче.
Алешка вдруг обиделся.
— А ты, Матвей, много рубил? Ты и дома не рубил. Потребовались дрова — овин разломал, потом амбар, теперь за баню взялся.
Все одобрительно засмеялись.
— Ну-ну, я ведь не против — поедем, ребята, — согласился Кульков. — Поедем. Посмотрим, как лес рубят — щепки летят.
— Молодец, Алексей, — поддержал Петр. — В авангарде идти всегда весело. И вы, девушки, не отстаете— правильно! Пиши, Елена. Дома и без нас обойдетесь.
Хороши зимой северные леса! На сотни километров тянутся они, высоко поднимая покрытые снегом вершины. Могучие сосны стоят, не шевелясь, их гладкие ство-
лы словно отлиты из меди. Зубчатым сказочным частоколом выступают разлапистые ели на фоне бледного зимнего неба. Вдруг приветливо блеснет среди них нежная, посеребренная инеем березка, — и вот уже открывается взору целая березовая рощица, легко сбегающая по косогору.
Куда ни взгляни, синеют по увалам густые, нетронутые леса.
Заготовку леса начали на правом берегу Шолги. Вековую тишину нарушили визжание пил и стук топоров. То там, то тут с треском и с шумом падали могучие деревья, поднимая султаны снежной пыли.
Перед обедом пришел начальник лесопункта Кузьма Крошечкин — длинный, неуклюжий рябой человек, прозванный лесорубами «Рудостойкой». Крошечкин и сам был недоволен своей, как он называл, неказистой фамилией, и так свыкся с новым прозванием, что иногда подумывал, не сменить ли ему и в самом деле фамилию; «Рудостойка» — звучит куда как солиднее для начальника лесопункта.
Рудостойка издали с хозяйским видом окинул порубку и, сдвинув на затылок лисью папаху, крикнул:
— Здорово, герои!
Громкий голос эхом отозвался в глубине соснового леса. Матвей Кульков, перестав обрубать сучья, ответил:
— Здорово, герой, ежели не шутишь! Начальник, увидев Кулькова, вдруг просиял:
— Да ведь это, кажись, Матвей? Так и есть! Здорово, Матвей Лукич. Давно ты не бывал у нас, давно, — и Рудостойка размахнул руками, словно стараясь обнять свои богатства. — Видишь, как мы тут разворачиваемся. Вон там за ложбиной узкоколейку тяну, вплоть до-Пастушьей Сумки. Слыхал такое место? Нога человечья не ступала туда, а я ступил, Матвей Лукич. Чугунным колесом хочу пройти, и от дороги в стороны «усы» разбросить. Каково? Сила-то, говорю, какая мне придана, Матвей. Только бы людей мне сюда побольше, людей...
Он подошел к сосне >В, утоптав вокруг нее снег, взял из рук Матвея лучковку. Пила в ловких, сильных руках быстро стала въедаться в толстое дерево. Вскоре оно-рухнуло, и Рудостойка, вытерев пот с широкого лба, похвалился:
— Лесок-то, братцы, какой выпал вам — мачтовик... Ну, сказывай, Матвей, надолго ли председательша откомандировала вас?
— Срок с нами, как пойдет дело.
— Дело-то пойдет, — с деньгами поедете.
— Об этом ты не беспокойся — кассу уж мы у тебя увезем, — пошутил подошедший Петр Суслонов.
— Ого! — еще больше краснея, засмеялся начальник, оглядывая Петра. — Много ли вас тут таких, кассу-та везти, а? Бывало у Петровича — мужик к мужику. Заберет, бывало, рукой — любую сосну своротит. А у вас молоднячок, усы ведь еще не выросли.
— Извини-подвинься, — солидно возразил Алешка-Русанов, — хоть и без усов, а не хуже других сделаем.
— Не обижаемся на ребят, — поддержал Петр Суслонов. — Комсомол у нас в колхозе везде застрелы щик. К тому же, и техника теперь шагнула. Говорят, электропилы у вас есть?
Рудостойка вздохнул, не сразу ответил:
— Еще день без утра они у меня. Послали вон их, а что к чему — сам доходи. А вчера звонили уж из треста: как, мол, осваиваешь их.
— Правильно, для того они и посланы.
— Вот то-то что посланы. Солодянкин вон взял вчера, а к вечеру уже с лучком ходит. Вот как получается. На технику надейся, да сам не плошай. Или ты, может, инженер какой?
— Почему инженер. Я колхозник, но с техникой знаком малость.
— Он артиллерист у нас.
— А-а-а, видать, видать...
— Значит, ты, товарищ начальник, все еще на свой лучок надеешься? — с нескрываемой иронией спросил Петр. — По-твоему, и на фронте с одной бы винтовкой управились. Так, что ли?
— А ты думаешь, так сразу технику и раскусишь?— обиделся Рудостойка.
— Раскусим!
Рудостойка взглянул на Алешку и еще сильнее разозлился. «Какой-то мальчонка, и тот бросает — «раску» сим». Да что ты смыслишь в этом деле?» И, заметив у парня мелкие с прорешкой зубы, съязвил:
— По зубам твоим вижу, что раскусишь! Электропила-то вроде твоих подсолнушков — чик, и готово, ядрышко во рту. Эх ты, боже мой, молодые, а как они с нами, а? Да вы знаете ли еще, что такое лучок? А я вот... я вот хотя бы с ним, с Матвеем, с самой революции за лучок держался. И не пожалуюсь. Так, девушки, говорю? Или и вам спробовать захотелось эту пилку? Только уговор — обломки мне не носить!
Петр Суслонов вспомнил первые недели войны, когда на фронте у солдат не хватало вооружения. Лежишь, бывало, с винтовкой да противогазом, а на тебя прет танк. И рад бы его пригвоздить, да нечем.
— Без техники не справимся с заданием, — сказал Петр. — Как хочешь, а технику подавай, товарищ начальник!
«Ну, что скажешь, бегемот, на это?» — улыбнувшись подумал Алешка и тронул Аню Фролову за руку: дескать, как спорят-то...
— Выходит, все за, а я один против, — еще сильнее покраснел Рудостойка и, вдруг распахнув фуфайку, погладил на груди награды. — Это за что же мне дали, дорогие товарищи, а, не за работу?
Но тут и Петр Суслонов решил не падать лицом в грязь.
— Ты прав, начальник. Тебе дали Знак Почета за лучок, а мне «Звезду» с медалью, думаешь, зазря повесили?
Рудостойка, ошарашенный ответом, поморщился было, потом достал платок, вытер рябое лицо, будто стараясь согнать выступившие на нем красные пятна, и, не смотря ни на кого, зычно крикнул:
— Рассохин, э-эй, товарищ Рассохин!
Из вагончика показался Костя Рассохин. После того, как Гоголь-моголь снял его с работы, Костя, не задумываясь, на второй же день уехал на лесопункт. Рудостойка сразу назначил его заведующим складом.
— Слушай, Рассохин, — сказал начальник. — Выпиши вот этому... Как вас, товарищ артиллерист?
— Суслонов Петр...
— Никитич? Тогда понятно — в батьку попер, — и Рудостойка примирительно хлопнул Петра по плечу. — Твой папаша-то тоже сколь зим за лучок держался, — « уже спокойнее продолжал: — Слушай, товарищ Рас-
сохин, выдай электропилу под ответственность товарища Суслонова. Да смотри, чтоб не сломали.
Рудостойка еще что-то хотел сказать, но, махнув рукой, — «действуй, мол», повернул было в соседнюю лесосеку, — но Матвей Кульков остановил его.
— О пилах-то ребята понапрасну шумят. Лучковка — испытанное дело. Правильно вы сказали, товарищ начальник. А вот о продукте подумать бы надо. С воды-то, брат, и лучок откажешься носить, не то что моторную.
— Горячее питание нужно?
— А то как же... Два километра сюда, два обратно— напрасная трата времени.
— Хо-ро-шо-о, — пробасил Рудостойка. — Это моментом уладим. В одеяла завернем бидоны — и термос-ки готовы. Так, что ли — по-фронтовому! — и он снова остановил взгляд на Петре Суслонове. Ему показалось, что тот ехидно усмехнулся. «Кто его знает, что за артиллерист. Прицелится — и бац прямой наводкой в газету. Или карикатуру раскрасит — ходи, красуйся!» — и Рудостойка, хотя бы для видимости, но напутствовал:
— А ты, товарищ Рассохин, сам проверь пилу-то. Техника капризничать любит. Отключись на время от лучка.
— От лучка надо навсегда отключиться, — опять подрезал начальника Петр. Тот снова сморщился, пожевал толстыми губами и, не сказав ни слова, пошел по еле заметной тропинке на соседнюю делянку.
Весь вечер в общежитии горел свет. Петр Суслонов, Костя Рассохин и Катя уже несколько раз прочитали инструкцию к электропиле и обдумывали, как лучше расставить людей. Хотя Петр и заявил, что он знаком с техникой, но электропилу видел впервые и сам в душе несколько опасался за ее работу. Но признаться в этом у него не хватало сил. Он успокаивал себя: разве с такими механизмами приходилось иметь дело в армии, да ничего, справлялись. В свою бригаду Петр взял Алешку (Елена наказала брату присмотреть за парнем — молодой, неопытный — не искалечило бы!), Катю Петухову
и, конечно, как посоветовал Алешка, — Аню. Утром они вчетвером вышли на отведенную им делянку.
Катя завязала на голове платок и, утоптав около дерева снег, взмахнула топором по гладкому, твердому, точно отполированному стволу. Сосна зазвенела, как натянутая струна. Сверху посыпался снег. С каждым ударом дерево звенело все громче и громче, словно она жаловалось. Аня смотрела, как Катя подрубала «козырек», а Алешка тут же приноравливался, как лучше упереться «вилкой» в дерево, чтоб оно упало в противоположную сторону,
— Смотри, как бы не зашибло тебя, — шепнул Алешка Ане.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44