Совсем иначе встретила Воронова Елена Петровна — посыпались ее упреки:
Долго же вы там гуляли! А мы по-прежнему целых /та километра вынуждены брусья по грязи на лошадях |искать. И это в эпоху спутников.
Воронов махнул рукой:
Мореная Елена Петровна! Сейчас речь идет на деревянных домишках...
Л/ню Андреевна присела, пока Воронов излагал новости. Гина Петровна задумчиво смотрела на играющую на полу девочку, потом спросила:
— А кто же будет строить?
- Мы с вами. Нам ведь не привыкать. Айно Андреевна, надеюсь, помнит, каков был Туулилахти раньше. А теперь посмотрите, какой я поселок отгрохал. Настоящий город!
Елена Петровна сухо заметила:
— Все я да я... Не люблю, когда руководители хвастаются.
Айно опасливо взглянула на Воронова: не миновать скандала. Но тот молча проглотил пилюлю. Хозяйка стала накрывать на стол и попросила подругу:
- Елена Петровна, достань-ка чашки, попьем чайку.
Гостья хорошо знала, где хозяйка держит посуду. Она
Подала на стол две чашки. Как бы продолжая свои мысли, Воронов заговорил:
- Строить будем, Елена Петровна. Больше и лучше, чем до сих пор. Надо, чтобы каждый понял свою ответственность шире, в перспективе. Вот что я хотел этим сказать. Возьмите хотя бы жилой дом, допустим, квартир на сорок. Сколько в нем жильцов? Около двухсот. Двести человек всю жизнь на себе ощущают удобства и неудобства своей квартиры и всего здания. Помножьте это на несколько поколений. Вот откуда складывается ответственность строителя за каждую балку, за каждый кирпич.— Воронов пояснил, словно оправдываясь: — Это не моя философия. Был у меня хороший друг на фронте, начальник политотдела армии генерал-майор Морозов, большевик с дореволюционным стажем. Уже пожилой, он все время находился в частях, которые прикрывали отход. Однажды ночью, перед боем, мы отдыхали. Но какой там отдых! Лежишь и думаешь. А он и говорит мне: видишь — дом. Смотри, говорит, что в нем хорошего, что плохого. И сколько человек это здание согревало бы, если бы не война. А все равно, говорит, мы будем строить больше и лучше, чем до сих пор, строить с перспективой на далекое будущее, с чувством большей ответственности. Повторяю — это было на фронте, мы отступали. А человек думал о будущем, о мире.
Елена Петровна заметила на это:
— А сегодня дети задумали в войну играть. Я их разогнала.
Воронов продолжал свое:
— Хороший генерал! Потом он был на партийной работе, теперь на пенсии. Все обещает заглянуть ко мне.
Елена Петровна вдруг вспомнила:
— Сегодня к нам новый человек оформился. Каменщик.
— Я его уже видел.
— А я знаю давно его жену. Моя землячка и...— Елена Петровна грустно усмехнулась.— Нелегко ей живется. Кажется, у них сейчас плохо с деньгами. Дети у них. Говорит, обносились. Может быть, устроим им аванс? И в первую очередь — квартиру.
— Аванс — это можно. С квартирой труднее. А вообще вы, Елена Петровна, слишком сердобольный человек. За всех хлопочете.
— А вы слишком черствый. Это потому, что у вас никогда не было детей.
— Чего только от вас не услышишь!
— Начинается! — Айно Андреевна засмеялась.— Я вывешу скоро табличку: «Ссориться строго воспрещается».
— Хорошо, не будем ссориться. В таком случае мне лучше уйти.— Елена Петровна отказалась от чая, сославшись
на то, что ей нужно еще привести в порядок комнату. Она пригласила Айно и Воронова завтра на новоселье и ушла.
Она шла домой не спеша. «Сидят, пьют чай»,— подумала она, словно упрекая свою подругу и начальника. «Интересно, что он принес в пакете?» Потом рассердилась на себя: вот это уже бабьи думки!
Новая комната показалась теперь ей неуютной и пустой. На улице тоже стало пасмурно. Ветер гнал пыль по улицам Туулилахти. Назойливо пищали комары.
«Счастливая»! — она горестно вспомнила слова Ирьи.— У самой дети. Муж».
Прибирая комнату, она вспоминала, что Ирья в молодости как-то сказала: «У меня никогда не будет детей, не люблю!»
«Видимо, потом передумала. Потому и дети у нее еще маленькие»,— думала Елена Петровна, но без всякой неприязни. Наоборот, ей казалось, что сегодня она встретила почти родного человека.
«Надо, надо помочь ей!»
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Ими плыли такие же облака, как и над поселком Туулилахти,— легкие барашки, пушимые чистые, похожие на кудель, которую хотелось привязать к прялке и мягкой нитью накручивать на веретено, и огромные, крутобокие, сверкающие на солнце горы с белыми причудливыми замками, какие бывают только на картинках в детских сказках.
Стройная девушка в белоснежной блузке и ярко-синих узких брючках, склонившись через перила, задумчиво смотрела под мост. Вода тихо покачивалась, и лицо девушки смешно сплющивалось и опять вытягивалось, словно чья-то невидимая рука время от времени давила на голову. Рядом покачивалась подпоясанная широким ремнем спина в клетчатой рубашке — от воротника рубашки то отходил, то опять опускался на место упрямый затылок. Потом затылок исчез, появилось лицо юноши, такое же загорелое, как и у девушки.
— Мирья, что ты там высматриваешь? — спросил юноша, облокотившись на перила рядом с девушкой.
— Облака. Плывут себе... Куда захочется, туда и идут. (Совсем как Лейла.
— Что за Лейла?
— Нийло! — с упреком сказала девушка.— Ну и память у тебя! В прошлую субботу я вас знакомила, а теперь спрашиваешь, что за Лейла. Помнишь, девушка декламировала на нашем вечере стихотворение Синерво «Я славлю советского человека»?
— Такая маленькая, бойкая?
— Хорошо, что хоть это запомнил. Она действительно маленькая и бойкая. Даже ее мать говорит, что Лейла никогда не будет взрослой, так и останется ребенком.
— А почему облака как Лейла?
— Идет куда ей вздумается. Захотела поехать в Москву на фестиваль — поехала. Или в Раума. Вздумалось ей побывать на концерте советских артистов — поехала. И меня подбивала с собой.
— Да, ты уже рассказывала.
По выражению глаз парня, по всему его нетерпеливому виду было заметно, что Нийло хочется сказать что-то другое. А Мирья продолжала свое:
— Послушай, я еще не все рассказала. Вечер в Раума действительно невозможно забыть. Представь, даже Лейла целый вечер слушала молча. Подперла щеку рукой и слушала. Это на нее не похоже.
Мирья снова поглядела на воду, помолчала. Потом вздохнула:
— Если бы я тоже смогла совершить такую поездку!
— В Раума?
— Да нет же, в Москву.
— Такие поездки нам не по карману.
— Лейла говорит, что в Советском Союзе не нужно денег, чтобы учиться. Хочешь — иди в университет, хочешь— можно и дальше. И как Лейла вспоминает свою поездку! Говорит, что, когда они стояли на перроне в Вай- никкале и советский поезд пошел обратно, у них слезы навертывались на глазах.
— Мне кажется, Мирья, что тебе эта страна особенно дорога.
Девушка кивнула в ответ. Помолчав, она сказала:
— А что тут удивительного?.. Мне кажется, что у моей матери, у матери там в Карелии... были большие голубые глаза и красивые золотистые волосы...
— Такие, как у тебя? — юноша осторожно прикоснулся к Мирье.
Девушка тряхнула головой, и он убрал руку.
— Не знаю, помню я это или мне только кажется... Мой отец был высокий, темноволосый. А еще смутно помню песчаный берег и камыш. Или, может, мне только кажется? Папа говорит, что там места такие же, как и здесь.
— Твой отец — Матикайнен. И очень хорошо, что ты его называешь просто папой.
— А как же? — девушка недоуменно взглянула на юношу.
— И твоя родина, Мирья,— наша маленькая Суоми. Вот эти острова и этот Скалистый мыс. Нет, вернее, Алинанниеми. Это красивое название. И ничего нам больше не нужно, кроме своей Финляндии.
— Нийло! — Мирья звонко засмеялась и потрепала пария за волосы.— Неужели и ты уже стал ударяться в политику.
— Какая же это политика? Политика — это то, о чем говорят на собраниях, в кафе, на работе, даже дома. Куда ни сунешься, всюду она. Как назойливое комарье перед дождем. Слава богу, хоть у нас в Рабочем институте можно от нее отдохнуть.
— Отец говорит, что это название само по себе уже политика.
Мало ли что ои говорит. Он коммунист, считает, что псе люди делятся а классы, и мы с тобой тоже. И классы должны бороться друг с другом.
— Нийло, если скажешь об отце еще хоть слово в таком то, я уйду.
— Всё, больше не буду. Ничего плохого я не имел в виду. Погляди, пароход. Может, как-нибудь прокатимся на нем вокруг Алинанниеми. О, если бы я смог когда-нибудь иметь такой мыс! Я назвал бы его мысом Мирьи!
— Нийло, может, поедем? — предложила Мирья.
Они взяли велосипеды, прислоненные к перилам моста, но не сели на них, а пошли рядом, поддерживая машины
руль.
От моста узкая дорога сворачивала направо, к берегу .пшавеси. Ее отделяла от озера лишь узенькая полоска истого песка. Мирья и Нийло положили велосипеды на песок. Мирья разулась и босиком пошла к воде. Мягкий песок щекотал подошвы. Нийло остался около велосипедов, любуясь девушкой: «Как в ней все изящно!» Заметив на себе взгляд парня, Мирья обернулась и улыбнулась. Нийло смутился и перевел взгляд на спокойную I ладь озера.
— Я буду купаться. А ты? —спросила Мирья.
— Купайся. Я подожду.
Нийло отвернулся, чтобы девушка могла раздеться.
— Ой, как здесь хорошо. Иди купаться! — крикнула Мирья.
— Не хочу. В другой раз.
Но когда Мирья поплыла к мосту, Нийло не выдержал, сбросил одежду и кинулся в воду. Мирья услышала всплеск и оглянулась. Наконец юноша вынырнул далеко от берега и сильными гребками поплыл к ней. Потом он вдруг опять пропал, и Мирья вскрикнула: Нийло скользил как рыба, приближаясь к ней под водой.
— Как хорошо ты плаваешь! — сказала девушка, когда Нийло вынырнул рядом с ней.
— Где там хорошо! В прошлое воскресенье на соревнованиях опять оказался в хвосте.
Они поплыли рядом, как пара уток. Отплыв далеко от берега, стали с криком и смехом плескаться и брызгаться водой.
Старик, ехавший на дрожках вдоль берега, остановил лошадь: ему показалось, что кто-то тонет. Потом морщинистое лицо расплылось в улыбке, и он стал набивать трубку, наверно припоминая что-то из далекой молодости.
— Тпру, тпру, Майя, постой,— буркнул он лошади.
Но слепни не давали покоя, и она потащила дрожки к
мосту. А старик, улыбаясь, все глядел на озеро, пока оно не исчезло за лесом.
Наплававшись, Мирья и Нийло выскочили из воды и, схватив одежду, побежали в разные стороны в лес одеваться. А потом, освеженные, весело зашагали по узкому проселку. Нийло даже захотелось петь, и он стал тихо напевать старую песню на свой лад:
В низкой избушке над жаркой печуркой.
Руки над углями грел я.
Милую Мирью из низкой избушки
Сделать своею хотел я.
— Неужели?!—Мирья засмеялась звонким, заливчатым смехом, схватила юношу за волосы и потрясла его.
— Сколько раз тебе нужно говорить об этом? — Нийло тоже рассмеялся.— Если не хочешь слушать, когда я говорю, то поверь хоть песне.
Мирья вдруг задумалась.
— Что с тобой, Мирья?
Девушка долго молчала.
— Нийло, что бы ты сказал, если бы я была не с Алинанниеми? Если бы Алинанниеми опять стало чьим-то Каллиониеми и у нас ничего не осталось?
Юноша нахмурился. Он шел, что-то обдумывая, потом заговорил:
— Я уже слышал об этом. Но, конечно, не поверил.
— А если это все-таки правда?
— Ну и что? С моей стороны все осталось бы по-прежнему. Может, тогда бы ты поторопилась с ответом.
— Почему?
— Ну и почемучка же ты: почему да почему. Слушай, Мирья, давно хочу спросить... да все не решаюсь.
— Это уж что-то загадочное. Ну так знай: если спросишь, есть ли у меня другой, не скажу — сам догадайся.
— Знаю, что нет. И не об этом речь. Есть кое-что посерьезнее.
Кое-что посерьезнее спрашивают только перед венцом.
Послушай, Мирья. А ты никогда не думала над тем, живешь в вашем доме уже семнадцать лет? Официальна дочь Матикайнена. Теперь уже совершеннолетняя. Других наследников у них нет...
Голубые глаза девушки стали еще больше вытянулись: казалось, она хотела свистеть умела. Потом на глаза навернулись слезы, и она опустила голову.
Пойми меня правильно,— начал ее успокаивать Нийло. Конечно, ты многим, очень многим им обязана... Я просто хотел спросить... Ведь не оставят же они тебя без птицей, если захочешь создать свою семью. Может, Машкайнен об этом уже подумал. Он честный человек. Вот что я хотел узнать.
Голос Мирьи дрогнул, когда она ответила: - Я никогда не думала об этом. Мне не нужно было ничего выпрашивать, мне давали все, что было нужно и что ни в состоянии были дать. Даже больше. Отцу и матери лишилось нелегко, и сейчас им труднее, чем ты думаешь. Но мне ни в чем не отказывали. Давай не будем больше спорить об этом, хорошо?
Ну как хочешь. Только не сердись, Мирья. У меня на душе становится так тревожно, когда думаю о нас. Я всего-навсего мелкий служащий акционерного общества. Получая в месяц каких-нибудь тридцать тони трудно иметь сбережения, а у меня они все-таки есть. Немного, но есть. Отец дал мне все, что в его силах, и мы с тобой не можем рассчитывать на большее. Если бы я был на государственной службе, все обстояло бы проще. Служба в акционерном обществе — дело ненадежное. Приходится копить на всякий случай.
Они поднялись на небольшой холм. Направо раскинулось Хаапавеси со своими бесчисленными островками и проливами. За проливом виднелась колокольня. По озеру скользила лодка под парусом. Мирье захотелось предложить Нийло поехать в воскресенье куда-нибудь на лодке, а Нийло продолжал свое.
— Надо думать о своей земле и собственном доме. Иначе дом не дом. Те, кто арендуют жилье, подобны цыганам, которых можно в любой момент выбросить на улицу. А в кооперативных домах живут как на ярмарке. Нужно иметь свой собственный дом, пусть небольшой. Не так ли, Мирья?
— Конечно, это неплохо...— согласилась девушка.
— Ты только не смейся. Я иногда представляю, как ты стоишь у калитки нашего домика и ждешь меня с работы. Разве плохо?
— Обязательно у калитки? А если молоко на плите сбежит? — К Мирье вернулось хорошее настроение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37