Мирья не отрываясь смотрела на острова, на неровный зубчатый край леса. Если бы не острова, отсюда был бы виден весь Алинанниеми с угрюмой скалой на косе.
— Тебе не нравится лимонад?
Мирья вздрогнула от вопроса Нийло.
— Судя по цене, он должен быть неплохим. Все-таки пятьдесят пять марок бутылка.
Мирья отпила еще глоток. Нет, лимонад был вкусный, но пить ей не хотелось.
— Может, кофе? — спросил Нийло.— Тогда возьмем и бутерброды.
Мирья не хотела, чтобы Нийло слишком тратился. Допив свой стакан, она предложила пойти погулять.
— Да, в самом деле, пошли.
Нийло встал, расплатился с официанткой и, подсчитав сдачу, купил «Хельсингин Саномат». Он отыскал страницу с заветной рубрикой «Вакансия». Что на этот раз? Ага, требуются зубной врач, дорожный инженер, дьякон, акушерка, домработница и парикмахер. Нийло сложил газету: зря только потратил тридцать марок.
— Ну, что там? — рассеянно спросила Мирья.
Нийло снова развернул газету и прочитал:
— «Уставший от одиночества холостяк 25 лет желает с самыми серьезными намерениями познакомиться с девушкой 20—21 года. Ответить в редакцию «Трезвому».
— Твое объявление? — засмеялась Мирья.
— Пока нет... Но обязательно подам такое же, если ты не перестанешь хмуриться.
— Я не хмурюсь,— не поддержала девушка шутки.-— Я думаю...
— О чем?
— Обо всем. В будущее воскресенье приедут советские туристы. Мы просили их заехать к нам, но, говорят, их маршрут и так перегружен. Они будут только проездом.
— Не велика беда, приедут еще.
— Неизвестно когда. Я все-таки пойду на станцию повидать их. Поезд стоит десять минут.
Они вышли на улицу.
— Ну как у тебя с работой? — поинтересовалась Мирья.
— Пока ничего определенного. Всё только обещают. Просто диву даешься, неужели в этом мире все сделано и финну в Финляндии не осталось никакой работы?
— О, ты начинаешь говорить о политике,— засмеялась Мирья.
— Нет, только о хлебе насущном,— с серьезным видом поправил Нийло.
Мирья тоже стала серьезной.
— Удивительно: в одних странах — безработица, в других — ее нет и в помине.
— Везде одинаково.
— В Советском Союзе, говорят, нет безработицы.
— Мало ли что у вас в обществе говорят,— презрительно протянул Нийло.— Конечно, хорошо, что ты хоть туда устроилась, но ведь все знают, что общество явно коммунистическая организация. Потому оно и не пользуется популярностью.
Мирья твердо не знала, существует ли в Советском Союзе безработица, но горячо стала отстаивать то, в чем была уверена.
— Ты пойми, Нийло: у нас общество дружбы... А у коммунистов есть своя партия, их что-то около шестидесяти тысяч... У нас же в обществе свыше двухсот тысяч членов. А ты говоришь: не пользуется популярностью... Это самая большая массовая организация в стране. Ведь не будешь же ты утверждать, что Импи Халонен коммунистка?
— Это другое дело. Импи Халонен всюду, где пахнет благотворительностью.— Нийло улыбнулся.— А ты довольно ревностно относишься к своей работе: даже сейчас стараешься ради своего общества. Но меня-то все равно не завербуешь.
— А я и не собираюсь этого делать, Очень надо... Только ты чепуху мелешь...
Чувствуя, что назревает ссора, Нийло поспешил переменить тему:
— Своей компании я тоже старался быть полезным. Но какой толк? Теперь я никому не нужен. Время идет, сбережения тают. И за каким чертом мне надо было зубрить и шведский, и английский, и бухгалтерский учет, и стенографию, и товароведение, и торговое делопроизводство? Сколько денег я на это ухлопал! Помню, на экзамене по бухгалтерскому учету у меня баланс не сошелся. Напрасно я тогда
так горевал. Ведь у меня самого дебет с кредитом не сходится. Расходы есть, а доходов нет...
Асфальт блестел после дождя. Они пошли пешком к мосту. Дорога пролегала по отлогим холмам, мимо двухэтажных деревянных домов, расположенных среди живописного соснового бора на равных расстояниях друг от друга.
Это было местечко, где Матикайнен теперь жил с Алиной. А Мирья месяца три назад перебралась в город и наведывалась сюда только по воскресеньям.
Девушке не пришлось бегать, подобно Нийло, в поисках работы. Об этом позаботилась госпожа Импи Халонен, та самая, которая уже однажды, почти лет двадцать тому назад, решила судьбу Мирьи. Она привела Мирыо в окружное отделение общества «Финляндия — СССР» и сказала, что эта девушка лучше чем кто-либо подойдет для работы в обществе.
— Отделение общества стало первым в жизни Мирьи местом работы. Выполняла она разные поручения: первым делом научилась печатать на машинке, рассылала членам общества пригласительные билеты, продавала входные билеты на мероприятия общества, вела нехитрое делопроизводство.
Отец работал в местечке на лесопильном заводе, был одновременно уполномоченным от профсоюза и руководил первичной организацией общества «Финляндия — СССР». Своего дома он так и не купил. Жизнь казалась такой непрочной, что не стоило пускать новых корней, если даже скалистая почва Алинанниеми оказалась недостаточно прочной опорой. Да и денег, оставшихся после продажи Алинанниеми, не хватило для покупки новой избушки. Отец заставил Мирью взять на свое имя третью часть этих денег. У девушки впереди была своя жизнь. Сам он жил с Алиной в маленькой комнатушке в жилом доме акционерного общества.
После дождя пахло влажной землей, смолой и бензином. Над рекой плыл легкий туман. У берега покачивались моторные лодки и яхты. Мирье очень захотелось покататься с Нийло на своей лодке, носящей ее имя, которую они привезли с собой в местечко, но впереди ее ждало еще много дел.
Они миновали мост и пошли дальше. Им было все равно, куда идти,— лишь бы быть вместе. Ведь это удавалось только по воскресеньям. Если бы кому-нибудь в руки попали письма, которыми они обменивались чуть ли не каждый
день, можно было бы подумать, что им никогда обо всем не переговорить. Но, встретившись, они ходили и молчали. В молодости есть вещи, о которых легче писать, чем говорить. К тому же у Нийло все чаще портилось настроение. Его угнетало собственное бессилие. Мирья работает, а он, молодой, полный сил мужчина, не может никуда устроиться. Время идет, и сбережения тают. Жизнь становится неопределенной, а на душе все мрачнее.
От этих мыслей нельзя было спастись даже дома. Отец и мать встречали его долгим вопросительным взглядом. Он, правда, жил не за их счет, а давал деньги на питание из своих сбережений. Никто его и не укорял: нет работы, так нет. Но отец все чаще вспоминал свои молодые годы, и его слова казались Нийло упреком. Старику было далеко за шестой десяток. Сын бедного торпаря, он любил напевать:
Мать меня из дому проводила И на прощанье сыну своему Краюху хлеба только отломила...
Так ушел из дому много лет назад и отец Нийло. Вспоминая прежние времена, старик давал понять, что жилось тогда тоже нелегко, но люди были покрепче. Его руки знали и кирку, и багор, и топор. И нелегко было ему сменить их на ручку и счеты. Он не имел образования, не получил ни от кого наследства, когда основал свой магазин. Правда, он потом прогорел, но не очень сожалел об этом. Бог с ней, с этой лавчонкой. Оставались же на бобах и другие, побогаче и попредприимчивее его. Хорошо, что он оказался предусмотрительным и сумел кое-что сберечь на счету в банке. Старик знал, что если он будет расчетлив, то не пропадет и сможет спокойно доживать век в своем домике, наблюдая из окна за мирской суетой.
Недели две назад Нийло пригласил Мирью домой на чашку кофе. Отец был любезен, как и полагается, но вечером спросил у сына в упор:
— Долго ты думаешь бегать за этой девкой? Пока в нашем доме не было коммунистов...
Нийло взорвался:
— Бегаю и буду бегать. Это мое дело. И к тому же Мирья вовсе не коммунистка.
Он нахлобучил шляпу и долго ходил по поселку. На следующее утро отец и сын не обменялись ни единым словом. Только на третий день за утренним кофе Нийло сказал:
— Если я услышу еще хоть одно плохое слово о Мирье, то ноги моей в этом доме не будет. Так и знайте.
Кажется, старик внял предупреждению и о Мирье больше не заговаривал. Правда, Нийло больше не приглашал Мирью к себе и сам не заходил к Матикайненам. Они пили кофе в буфете продовольственного магазина, хотя здесь оно обходилось дороже.
Прощаясь на этот раз с Мирьей, Нийло заговорил о том, о чем думал давно:
— Не о всех же вакансиях дают объявления в газетах. Надо бы самому съездить куда-нибудь и разузнать на месте. Что ты скажешь, если я как-нибудь приеду к тебе, в город?
— Конечно, приезжай,— согласилась девушка сразу.— А я попытаюсь заранее разузнать, что и как. Вечером сходили бы в кино. Но тебе нужно будет где-то переночевать. В гостинице страшно дорого. Тысяча марок за сутки...
— Ничего, лето теплое,— успокоил Нийло и пропел:
Камень мне служит подушкой, И вижу блаженные сны.
О дне его приезда решили условиться в письмах.
Жизнь опять показалась Нийло прекрасной. В городе он найдет работу, и тогда они с Мирьей будут видеться каждый вечер. И там они окончательно договорятся обо всем. Кто сможет помешать им, взрослым и самостоятельным людям, начать новую жизнь? Только бы скорее найти работу.
На душе Нийло стало радостно. Но им опять нужно было расставаться: жизнь настолько скупа, что даже на мгновение не дает счастья, не потребовав за него вознаграждения.
— А теперь... мне надо сходить к Лейле. Она заболела,— вдруг сказала Мирья, взглянув на часы.
— Всегда ты куда-то спешишь, когда мы вместе,— обиделся Нийло.— То к какой-то Лейле, то к Халоненам...
— Ну, Нийло, не надо... Хочешь, пойдем вместе?
— Что мне там делать? У вас свои дела, политика...
Они только пожали друг другу руки — так приходилось
прощаться в местечке. Здесь не было скалы, за которой начиналось Алинанниеми...
Лейла жила со старой матерью в боковой пристройке деревянного дома, занимая маленькую комнатку и совсем крохотную кухню. Когда Мирья вошла, Лейла лежала в постели. Ее каштановые волосы разметались по подушке.
Оказалось, что в детстве она не болела корью и сейчас пришлось наверстывать упущенное. Сыпь уже прошла, но щеки еще горели. Видимо, температура была высокая. Лейла обрадовалась Мирье и засунула какую-то книгу под подушку. Рядом на столе высилась целая стопка книг.
— А кто позволил больной читать? — Мирья тоже умела быть строгой.
— Никто, но запретный плод всегда вкуснее. Мама куда-то ушла, ну я и воспользовалась случаем.
Самой верхней в стопке книг лежала грамматика финского языка. Заметив, что Мирья бросила взгляд на учебник, Лейла попросила:
— Слушай, если можешь, подскажи мне, как выучить грамматику. Только не советуй мне читать учебник. Все равно не буду. Лень. А контрольные скоро.
Мирья про себя позавидовала Лейле — когда она только все успевает, даже в училище имени Сирола стала заочно учиться, а вслух спросила:
— Что нового?
— Нового? Работу совсем запустили. Зимой некогда, летом лень. Все живут далеко друг от друга. Собираться негде. Репетируем когда у кого. Сама знаешь... А потом еще куча предрассудков, даже среди наших. О коммунизме и социализме говорят шепотом: не дай бог, кто услышит. Один паренек с Перякангаса и танцует в нашей самодеятельности, и поет, и стихи хорошо декламирует, а стоило мне предложить ему вступить в Демократический союз молодежи, как у него даже глаза на лоб полезли. Что это, спрашивает, школа коммунизма?
Лейла замолчала и часто задышала. Капельки пота выступили у нее на лбу, щеки пылали. Было видно, что говорить ей трудно. Мирья поправила подушку:
— Ну лежи, отдыхай. И не разговаривай. А то устанешь.
Но долго молчать Лейла не могла. Подумав о чем-то, она опять заговорила:
— Да, хватает предрассудков и среди наших... Вот хотя бы Кирсти. Даже стыдно за нее.
— Она ведь тоже была на фестивале?
— То-то и оно... Она очень любит музыку, знаешь. Прощаясь на границе, она сказала переводчику, что мечтает
1 Училище имени Сирола — политическая школа демократических сил Финляндии.
хотя бы об одной пластинке с музыкой Чайковского. Переводчик, такой молодой, интересный, ответил, что он все устроит. Кирсти не поверила, но пришла посылка. Более десятка пластинок Чайковского и других русских композиторов. Кирсти обалдела от счастья, но парию до сих пор даже не ответила. И не собирается отвечать.
— Неужели Кирсти так неблагодарна?
— Да нет же, она просто боится, что это неспроста, не будут же, мол, ей присылать посылки из Советского Союза ни с того ни с сего. Тут, мол, что-то кроется.
Обе помолчали. Потом Лейла взяла со стола журнал «Советский Союз» и показала снимок, на котором был изображен бал школьников в Кремле.
— Знаешь, глядя на этот снимок, я вспоминаю того переводчика. Мы вместе с ним были в Кремле. Он такой милый...— Голос Лейлы стал мечтательным.— Мы попрощались на границе, в вагоне. Я даже не думала, что мы прощаемся. Он просто подал мне руку и спрыгнул на перрон. А поезд пошел. Потом он махал рукой... Ой, Мирья, не слушай, я говорю глупости...
— А я вот слушаю,— серьезно сказала Мирья.— Это тоже неспроста. Вот здесь уж что-то кроется, я знаю.
И девушки весело рассмеялись. Мирья даже бросилась обнимать подругу. Это одновременно означало и прощанье. Мирье было пора идти.
В то время, когда Мирья гуляла с Нийло, а потом сидела у Лейлы, отца навестил высокий, сутуловатый старик в потертом сером костюме. С ним Матикайнен сидел во время войны в одной камере. Многим хорошим, что узнал Матти о жизни, он был обязан этому человеку.
Калле Нуутинену, красному командиру времен финской революции 1918 года, коммунисту старой гвардий, уже давно перевалило за шестьдесят. Он и тюрьмы прошел, и в подполье скрывался, и опять сидел. Калле напоминал дуб, который с годами становился крепче.
С 1945 года он более десяти лет работал районным секретарем КПФ. Эти обязанности нелегки и для человека помоложе: район-то большой, от восточной границы до самого Ботнического залива, а штат райкома всего четыре человека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37