— Вот хочу в партию вступить. Наш секретарь партийной организации не против, но просил подождать годик-другой. Дело, говорит, серьезное.
Старик опустил газету.
— Да, это дело серьезное. Тут нельзя спешить.
— А если человек хорошо работает? — спросила женщина.
— Это, конечно, главное, но одного еще мало. Надо еще взвесить, на что ты готов и на что нет, куда идешь и какие требования себе ставишь.
— Вы, наверно, партийные?
— Старался быть партийным по мере своих сил,— ответил старик и спросил: — Не знаете, в Туулилахти поезд когда приходит?
— В Туулилахти? — воскликнула Елена Петровна.— Так я же оттуда! Вы в командировку или к родным?
— Почти как к родным.
— К кому, простите? Я там всех знаю.
— Пионеры позвали меня в гости,— улыбнулся старик.— И есть у меня там фронтовой друг — Воронов Михаил Матвеевич. Знаете его?
— Тогда я вас знаю. Вы... Простите, забыла фамилию. Воронов о вас много рассказывал. Вспомнила: Морозов! Правильно?
Старик кивнул и продолжал:
— Пионеры так просили приехать. А это народ, которому нет сил отказать. Да и друга своего хочу повидать. Как он там?
— Воронов? Ничего. Работает. И неплохо. Правда, мы с ним иногда ругаемся, но, по-видимому, у нас должности такие — он начальник, а я прораб.
— Из-за чего же вы ругаетесь?
— Да так. Ничего особенного. Когда что-нибудь не ладится, отведем душу, и будто все снова пойдет хорошо.
Брюнетка разочарованно протянула:
— Прораб? А почему вы сказали — партийный работник?
За Елену Петровну ответил старый большевик:
— Это тоже партийная работа, если хотите знать.— Елене Петровне он не давал покоя: — А как он вообще?
Все один?.. М-да... Значит, Ольга так и не вернулась? Характером как он? Тяжелый?
— Каждый человек с характером,— в свою очередь уклончиво ответила Елена Петровна.— Один с одним, другой с другим — вот уже два, а там, глядишь, и коллектив образуется. Только живи и работай.
— Я вас понял,— заключил старик.— Что ж, почитаем газеты.
Выходя из вагона на станции Туулилахти, Елена Петровна улыбнулась: никогда не видела такой торжественной встречи. На станции выстроились пионеры со знаменами. Когда поезд остановился, раздалась барабанная дробь, потом заиграл горн. Елене Петровне хотелось задержаться в вагоне, пока не кончится эта торжественная церемония, но поезд стоял всего три минуты, и ей пришлось выйти из вагона следом за Морозовым.
Глядя на пионеров, застывших в строю, она вдруг представила себе, как бы выглядела Мирка среди них. «Вряд ли Мирке пришлось носить красный галстук»,— подумала она.
Елену Петровну тоже встречали. Нина бросилась на шею, Айно Андреевна обнимала, как влюбленная школьница.
Когда пионеры ушли, Воронов подошел к Морозову почтительно и как-то застенчиво. Старик протянул сперва руку, потом вдруг крепко обнял, отступил шаг назад, снова обнял и заговорил одобрительно:
— Смотри, какой орел! Даже не постарел.
— И вы тоже не постарели.
— Ну-ну, говори правду или молчи. Вот так, значки! А прораба своего почему не приветствуешь?
Воронов подошел к Елене Петровне и крепко пожал ей
руку.
— Поздравляю тебя, дорогая Елена Петровна! — Он сказал так искренне и дружески, что та растрогалась.
В эту минуту она от души пожалела, что была с ним иногда чересчур резкой. Как-никак, но он старший товарищ по работе и в конечном счете прямой, хороший человек. А какой он теперь застенчивый перед своим наставником, старым фронтовым другом!
Воронов объяснил Морозову:
— Вот Елена Петровна нашла свою дочь. Чуть ли не двадцать лет считала, что у нее никого нет...
— Все знаю. Мы же вместе ехали. Что только не случается в жизни! — ответил старик.
Воронов повел Морозова к себе. Елена Петровна потащила Айно с собой, не спрашивая, есть у нее время или нет. В комнате было тепло и уютно. Кажется, Нина научилась быть хозяйкой. Не успели они толком раздеться, как посыпались вопросы:
— Расскажи о Мирке. Какая она?
Айно раньше рассказывала ей о встрече с Мирьей. Но теперь ее спрашивали о Мирке. Небольшое различие в именах имело необычайное значение. О встрече с Мирьей, которая длилась считанные минуты, Айно пришлось вспоминать теперь несколько часов, и все равно она не сумела передать всего, что интересовало мать. Какие у Мирки глаза? Как она одета? Какой у нее голос?.. Не помогла даже фотокарточка, которую сообща изучали заново. Елена Петровна совсем другими глазами смотрела и на кожаный бумажник— подарок дочери и жалела, что.не взяла его с собой на юг.
Потом они пошли к Айно Андреевне на чай. Валечка в тот вечер изумлялась, что большая и взрослая тетя Елена так любит играть в куклы, возиться с ее Миркой.
Вдруг Елена Петровна заметила плащ Воронова, висевший на вешалке у Айно Андреевны, и удивленно уставилась на него. Хозяйка, поймав ее взгляд,«покраснела, потом смущенно сказала:
— Ты как раз успела на свадьбу.
— Чью?
— Нашу. С Михаилом Матвеевичем.
Елена Петровна невольно вздрогнула, хотя и старалась казаться спокойной. Она стала внимательно изучать шов на юбке куклы. Юбка была хорошо сшита, нитки подобраны по материи. Чулки тоже хорошо связаны.
— Мы решили пожениться...— Она снова услышала голос Айно.
Конечно, надо было что-то ответить, и Елена Петровна сказала то, что и принято говорить в таких случаях:
— Поздравляю, желаю счастья!
Айно села рядом, обняла и прижалась лицом к груди подруги.
— Так получилось, Елена,— Айно словно извинялась.— Честное слово, я сама не поверила бы, если бы мне сказали об этом раньше.
— Я-то знала и раньше,— говорила Елена Петровна,
поглаживая Айно по плечу.— Из вас получится хорошая пара, очень хорошая.
Айно выпрямилась:
— Знаешь, а мне почему-то казалось, что ты тоже была неравнодушна к Михаилу. Признайся хоть себе, если мне не хочешь. Правда?
— Чепуху ты мелешь! — рассердилась Елена Петровна.
Но Айно Андреевна со смехом продолжала:
— Только не сердись на меня, не ревнуй!
— Ты перестанешь болтать глупости или...
Был уже поздний вечер, когда Елена Петровна и Нина сидели за шумящим самоваром в теплой и светлой комнате. Самовар они купили сегодня. Он придавал дому уют... Теперь Елене Петровне особенно хотелось, чтобы в ее доме было уютно.
— А Мирка приедет сюда?
Голос Нины был грустный. Елена Петровна удивилась: неужели ревнует? И она сама не замечала, как опустила руку на плечо девушки и притянула ее к себе.
— Как хорошо, Нина, что у тебя есть мама... Мать нельзя забывать.
— Ну что ты, Елена Петровна!
И Елене Петровне стало неловко за свои «нежности». Она убрала руки и сухо сказала:
— Надо помыть посуду.
Шестого ноября в клубе был торжественный вечер, посвященный сороковой годовщине Октябрьской революции. Заодно отмечали пуск лесозавода. На этот раз секретарь партийной организации сказал очень короткую речь, чтобы дать больше времени гостю, старому большевику. Морозову действительно было о чем вспомнить, но оказалось, что за короткое время он успел поразительно глубоко вникнуть в дела Туулилахти. И, как бывший партийный работник, он счел нужным сказать и об этом. Морозов говорил о том, что ему понравилось, а еще больше о том, на что следовало обратить внимание. Политическая учеба среди коммунистов и молодежи велась, по его мнению, формально, в отрыве от жизни. Порядок в общежитии молодых рабочих оставляет желать лучшего. Торговля в поселке отстает от растущих потребностей людей...
Павел Кюллиев написал стихотворение, посвященное пуску лесозавода. Когда ему предоставили слово, он растерянио пошел к сцене, но Лидия вернула его назад, при всех поправила галстук и шепнула:
— Иди и не размахивай руками.
Павел начал стихотворение со взрыва, случившегося во время строительства:
Взметнула осколки последняя мина.
И снова кошмарное время мне снится.
Нет, нет, не должно оно повториться!
Пусть ярче горят огни мира!
Седьмого ноября после митинга старый большевик пошел в гости к пионерам. Кроме детей в клубе собрались родители — далеко не всем хватило мест. И конечно же сюда пришла Елена Петровна. Теперь она тоже чувствовала себя матерью, хотя ее Мирка и не училась в этой школе. С материнской заботливостью она расправила помявшуюся юбочку белоголовой девочке, поправила узлы на галстуках, а одну первоклассницу даже причесала.
Морозов поднялся на трибуну — седой, высокий, прямой. Перед ребятами предстала частица живой истории. Старый большевик рассказывал о прошлом, и голос его менялся: то он был тихий, спокойный, по-отечески мягкий, то твердый как сталь.
— Я хотел бы рассказать вам, ребята, что такое настоящий коммунист. Но жизнь все время вносила дополнения, заставляла все по-новому понимать это слово.
Летом 1917 года наш полк стоял в Петрограде. И вдруг у нас стали появляться большевистские листовки. В них писали такую правду, которая заставила солдат задуматься. Никто не знал, откуда они брались, кто их приносил в полк. Но листовки всё появлялись. Их печатали и распространяли пять коммунистов-солдат. Потом их стали подозревать, но поймать не могли. Они знали, что за ними следят, но продолжали свое дело. Если бы они перестали выпускать листовки, наверно, их и не поймали бы. Наконец ребята попались, их, приговорили к расстрелу. Но солдаты отказались расстреливать и пошли за ними. Большевистская правда сделала свое дело. Тогда я подумал, что именно таким должен быть настоящий коммунист.
Прошло время, и я понял, что этого мало. В годы военного коммунизма я видел, как коммунисты голодали, но не брали ничего из продуктов, которые везли в город. Тогда я подумал: «Вот это и есть настоящие коммунисты».
Я видел, как взрослые люди, толком не знавшие грамоты, засели за книги и стали грызть гранит науки. Им было очень трудно, но они сидели, читали дни и ночи — и стали учеными. «Так поступают настоящие коммунисты»,— подумал я. Потом я видел, как двадцать пять тысяч большевиков-рабочих оставили свои городские квартиры, свой завод, товарищей и уехали в деревню руководить колхозами. Им нужно было самим учиться и учить других. И они перевели сельское хозяйство на социалистические рельсы. Так поступают коммунисты.
В годы Великой Отечественной войны я видел, как на самые опасные задания, в разведку боем, добровольно шли коммунисты. После войны, когда наш народ сам жил в нужде, мы посылали целыми эшелонами продовольствие голодающим народам освобожденной Европы. Почему мы так делали? Коммунист должен уметь объяснить это сначала себе, а потом другим. Коммунист понимает, что так нужно было.
Так жизнь год за годом расширяла мое понимание слова «коммунист». Вы живете в иные дни, а впереди у вас еще более чудесное время. У вас будут свои трудности, и вам придется в новой обстановке решать, как должен поступить коммунист. Когда люди полетят на Луну или Марс — вы это несомненно увидите,— много будет и тогда трудного. Коммунист— это такой человек, который в самую трудную минуту идет впереди, и тогда он имеет право звать за собой других...
Нина тоже пробралась в клуб. Она сидела рядом с Еленой Петровной.
— А почему он не говорит о себе? — спросила она шепотом.— Я читала о нем. Он был одним из пяти солдат, которых за распространение листовок приговорили к расстрелу, затем стал командиром продотряда, уехал двадцатипятитысячником в деревню, был секретарем райкома... Почему он говорит только о других?
— Старые большевики не любят говорить о себе,— ответила Елена Петровна.
— Есть ли вопросы, юные друзья? — спросил старый большевик.
Вопросов было много.
— Скажите, пожалуйста, а Ленина вы видели?
— А Зимний вы брали?
Морозов улыбался:
— Мне повезло, ребята. Я и Зимний брал, и Ленина видел не раз. Выполнял его небольшие поручения и докладывал о них. Но я должен сказать, юные друзья, что тысячи и тысячи революционеров не участвовали в штурме Зимнего и не видели Ленина, но для революции сделали гораздо больше, чем я. И вот когда советский человек поднимется в космос, а он обязательно поднимется, хотя и не всем вам будет суждено подняться вместе с ним, но уверяю вас, что вам всем хватит места для подвига — в космосе, на земле, под землей, в море...
Пионеры выстроились. Раздался барабанный бой, и знамена вынесли перед строем.
Когда в рядах стало тихо, старый большевик сказал традиционные торжественные слова:
— Юные ленинцы, к борьбе за дело коммунизма — будьте готовы!
— Всегда готовы!
«Думают ли ребята, какое обещание они дают?» — размышляла про себя Елена Петровна. Она тоже когда-то была пионеркой, тоже носила красный галстук и отвечала: «Всегда готов!» А потом нашему поколению пришлось быть не только готовым, но и вынести такие испытания, о которых даже не подозревали. И они выдержали их, одни — хуже, другие — лучше. У многих Родина потребовала жизнь, и они отдали ее. А какие испытания предстоят в жизни этому поколению, которое сегодня клянется быть готовым к борьбе за дело коммунизма? Пусть их жизнь будет большой и прекрасной, без крови и слез.
Вечером старые фронтовые друзья сидели в комнате Воронова, вспоминая прошлое, и расспрашивали друг у друга про общих знакомых. О многих не знали, о других слышали, с некоторыми переписывались. Воронов, правда, признался, что он не любит писать письма, поэтому многим не отвечал и постепенно растерял бывших друзей.
— Да, у тебя — дела,— соглашался Морозов.— Где тут до друзей?
— Простите,— замялся Воронов, уловив иронию в словах друга.— Быть может, одиночество сделало меня нелюдимым?
— Конечно, одиночество. Такой поселок и завод построить одному — это не шутка. Тут родную мать забудешь. Знаешь, чтобы под старость лет не забыть, мне пришла на ум поговорка: человек, влюбленный в себя, имеет то преимущество, что у него нет соперников.
— Боже ты мой! — застонал начальник стройки. Он
побарабанил пальцами по столу, потом спросил в упор:— Вы переписываетесь с Ольгой, да? — Это он сказал тихо, воспользовавшись моментом, когда Айно Андреевна пошла за водой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37