..
Потом певец прошелся по поводу правительства Финляндии и закончил куплетом, в котором говорилось, что в Советском Союзе даже трактористов и шоферов считают высококвалифицированными специалистами, в Финляндии же любой мальчишка умеет водить машину.
Халонен подозвал официантку:
— Пригласите-ка сюда этого остряка!
С трудом пробираясь между столиками, подошел певец и любезно раскланялся.
— Вы видите эти флажки? — строго спросил Халонен.
— Простите, не заметил.
— Почему вы выбрали именно сегодняшний вечер для антисоветских выпадов?
— Я в самом деле не знал, что у нас советские гости,— извинялся певец.— Кроме того, господа слышали, я ведь высмеивал и Америку, и Западную Германию, и наше правительство. Конечно, я мог обойти Советский Союз, но тогда меня упрекнули бы в необъективности.
— Если вы хотите оставаться на службе, то зарубите себе на носу, что я запрещаю вам петь что-либо враждебное о Советском Союзе. Я—Халонен. Надеюсь, фамилия моя вам знакома? Можете идти.
— Я прошу прощения. Сейчас вы услышите песню «Стенька Разин».
Затем последовали в хорошем исполнении и в удачном переводе «Подмосковные вечера», «Дубинушка», «Летят перелетные птицы».
Госпожа Халонен озабоченно показала на часы.
— Счет! — потребовал господин Халонен.
Госпожа Халонен гнала машину, боясь опоздать к поезду, на котором советские туристы возвращались в Хельсинки.
Вдруг она резко затормозила машину. Кто-то рванул дверцу, и прямо в объятия Айно Андреевны влетела молодая девушка.
— Сотрудница нашего общества Мирья Матикайнен,— представила ее госпожа Халонен.
Тут-то они и встретились — Мирья и Айно Андреевна после того, как Мирья и Нийло смотрели кинофильм «Судьба человека».
У каждого — своя судьба.
Айно Андреевна с удивлением уставилась на девушку. Где же она видела ее? Нет, она никогда не встречала эту девушку. И вдруг она вспомнила. У Елены Петровны была фотография, сделанная еще в молодости... Какое поразительное сходство!
Машина остановилась у вокзала. На перроне их ждали другие советские туристы. Мирья Матикайнен несколько раз порывалась что-то сказать Айно, но ее и Павла Ивановича сразу окружили товарищи по группе. Потом откуда-то появился Куосманен, с которым Айно ехала в одном вагоне через границу.
— Извините меня, госпожа доктор. Я узнал, что вы сегодня будете проездом у нас. Разрешите сделать вам небольшой ответный подарок,— он протянул красиво завернутый пакет.
Туристы уже стали заходить в вагон. Мирья схватила Айно за руку:
— Будьте добры, возьмите и от меня...
— Кийтос, господин Куосманен,— поблагодарила Айно.— Кийтос, Мирья. Знаете, у меня есть подруга, которая в молодости была очень похожа на вас.
— Похожа на меня? — у Мирьи глаза сделались круглыми.—Интересно! Передайте, пожалуйста, ей привет от Мирьи.
Халонены крепко пожимали ей руки. Айно поднялась на подножку вагона. Мирья бежала рядом, говоря запыхавшись:
— Можно ли мне написать вам? Можно ведь, да? Скажите ваш адрес?
— Советская Карелия, Туулилахти, Айно Лампиева, врач.
— Спасибо, запомнила.
Колеса застучали, поезд набирал скорость. С перрона долго не уходили провожавшие, и дольше всех махала рукой девушка, удивительно похожая на Елену Петровну.
Выехав из Хельсинки и снова оказавшись в советском цельнометаллическом вагоне, туристы почувствовали себя почти дома. Мимо проплывали такие же леса и озерки, как и в Карелии, но в то же время в пейзаже было что-то неуловимо чужое и непривычное.
— Вот и эту страну узнали,— заговорила Айно, сидя у окна.
— Нет, Айно Андреевна,— ласково усмехнулся Павел Иванович.— Мы не узнали этой страны.
— Как так? Все-таки десять дней...
— Мы видели только фасад здания, а если и заходили внутрь, то были не дальше гостиной.
Айно прикусила губу. Конечно же именно фасад. И как она могла сказать, что они узнали страну. Они были в гостях и видели всё только глазами туриста. А жизнь людей в каждой стране куда сложнее, чем это представляли туристы. В каждой стране... Айно вспомнила Куосманена и Пентикяйнена, с которыми она переехала границу в одном вагоне. Они пробыли в Советском Союзе целый месяц. Что увидели? Дом отдыха в Крыму, горы, море, отдыхающих людей... Они видели только часть фасада советской жизни.
Вот опять Вайниккала. Граница. Поезд ненадолго остановился. Потом колеса его снова застучали.
Родина!
За окном вагона так же мелькают дома, дороги, переезды, машины, люди. Но все здесь другое, такое знакомое и родное, что к горлу подкатывается комок и начинает щипать глаза.
Рядом с железной дорогой бежало шоссе. По нему ехали две грузовые машины, разной величины, разных марок, но такие свои, отечественные, что их узнаешь с первого взгляда. Полная женщина в черном кителе стояла с желтым флажком в вытянутой руке — путь свободен. Айно Андреевна подмигнула ей, хотя железнодорожница даже не взглянула на окно.
Павел Иванович задумчиво курил у окна. Айно Андреевна обернулась к нему:
— А каково тем, кому приходится жить за границей годами? Например, дипломатам. Или, может, они привыкают к этому.
— Не думаю, что можно привыкнуть к этому,— ответил Павел Иванович.— Дипломатом, правда, я не был, но в войну и после нее мне пришлось четыре года прослужить в оккупационных войсках. А к чужбине не привык. Хотя условия у нас были хорошие — свое кино и прочие, так сказать, культурные развлечения свои, свой круг друзей, свои дела. И все-таки мы скучали по всему нашему,— Павел Иванович сделал неопределенный жест рукой.— По нашему воз: духу и прочему такому. Представьте, нам не хватало табличек и вывесок на русском языке. Пусть на них даже была
написана какая-то ересь. Ну вроде, что цветы не рвать, траву не мять, бросать пустые банки строго воспрещается.
В Выборге, сдав заграничные паспорта для отметки, туристы ринулись покупать советские газеты, которых они не видели уже целых десять дней. За прилавком сидела пухленькая девушка, читая какую-то толстую книгу. Она испуганно посмотрела, когда вдруг откуда-то к киоску хлынули люди и стали наперебой листать и выбирать газеты. Закрыв руками газеты, девушка потребовала:
— По очереди, граждане, по очереди.
Но, видя, что ее призывы не возымели действия, она стала отчитывать нетерпеливых покупателей:
— Неужели вы даже газеты не умеете покупать! Такую толкучку устроили! Прекратите сейчас же безобразие. Ни одной газеты не продам, пока не станете в очередь.
Сердитая и строгая, с пухлыми, как у ребенка, щеками, девушка производила комическое впечатление. Павел Иванович засмеялся и стал уговаривать ее:
— Не ругайте нас. Вы сами не знаете, какая вы хорошая для нас сейчас.
Девушка, наверно, удивилась про себя: что за ненормальные— хорошо говорят по-русски, одеты как люди, а ведут себя точно иностранцы.
В Ленинграде туристы разъехались. Айно Андреевна и Павел Иванович купили билеты на один поезд. Павел Иванович должен был ехать до Волховстроя, чтобы там пересесть па поезд, идущий на Архангельск. До отхода поезда оставалось еще много времени, и они решили сходить в кино.
Когда в зале стало темно, Павел Иванович взял Айно за руку, наклонился к ее уху и тихо шепнул:
— Это наш прощальный вечер.
Айно разрешила пожать руку. Но рукопожатие показалось ей слишком долгим, и она попыталась отнять руку. Это ей не удалось — Павел Иванович сжимал все крепче. Тогда Айно сказала сухо, но тихо:
— Уберите руку. Вас на вокзале встретит жена.
— Она не встретит меня,— сказал Павел Иванович со вздохом.
Айно выдернула руку. Этот вздох покоробил ее. За время поездки она прониклась к Павлу Ивановичу уважением, а он, оказывается, такой же, как некоторые мужья, которые рады приволокнуться за первой попавшейся женщиной.
Пассажиров в вагоне оказалось мало. В купе они были вдвоем. Поезд уже подходил к Волховстрою. Павел Иванович задумчиво глядел в окно, Айно Андреевна рассеянно листала газеты. Она с горечью думала, зачем ему понадобилось испортить товарищеские отношения, возникшие между ними за время поездки по Финляндии. Скоро Павел Иванович сойдет с поезда, и они больше никогда не встретятся.
И тут Павел Иванович неожиданно заговорил:
— В Ленинграде я вам сказал, что жена не встретит меня на вокзале. Хотите знать — почему?
Айно кивнула. Что ей еще оставалось делать? Павел Иванович взглянул на часы:
— Попытаюсь рассказать коротко. Мы учились вместе. Правда, на разных факультетах. Месяца за два до войны поженились. Не знаю, может, вам покажется банальностью, если я скажу, что в мире не было и не будет такой счастливой пары, как мы. Но так было... После лекций мы бежали друг к другу навстречу, безумные от радости, ничуть не заботясь о том, как это выглядит со стороны. Потом началась война...
Павел Иванович чиркнул вторую спичку и закурил — первая обломилась.
— Лена... Я, кажется, еще не сказал, как ее зовут. Лена была дома, когда в дом попала бомба. Ее вытащили из-под развалин без сознания, всю искалеченную. Всю войну она пролежала в больнице на Урале. И вот уже восемнадцать лет, как она прикована к постели. Можете представить, что это значит для человека, который был хорошим спортсменом— зимой она ходила на лыжах, летом пропадала на стадионе. Помните белочку в Хельсинки?.. Такой была и Ленка, легкой и быстрой. А теперь не может шевельнуть ни одной ногой. Поражена центральная нервная система — и это неизлечимо. Вы врач и лучше знаете эти дела. Каких только кресел-колясок я ей не привозил, но любое движение причиняет ей боль. Так мы и живем. Мать-старушка ухаживает за Леной. Да, восемнадцать лет...
Айно Андреевна сидела, затаив дыхание и не отрывая глаз от собеседника. Она даже не замечала, что глаза ее полны слез. Только прошептала сдавленным голосом:
— Говорите, говорите...
Павел Иванович снова посмотрел на часы.
— В общем-то я рассказал все. Вот так мы и живем...— повторил он.— Скажу еще, что мои чувства к Лене не изменились. Или, во всяком случае, я стараюсь, чтобы они не изменились. Сейчас она дорога мне как никогда. Простите, это тоже банальная фраза, но зачем мне выискивать новые слова, если это — правда. Самое страшное, что характер у Лены стал не тот, видимо сдали нервы. Первые годы она вечно плакала, умоляла меня оставить ее, не губить свою жизнь из-за нее. Временами она хотела покончить с собой, искала яд. Теперь она стала раздраженной, даже истеричной. Она ревнует, меня ко всем и ко всему, хотя у нее для этого нет даже и малейшего повода. Поверьте — ни малейшего. Я ни разу не изменил ей и не изменю. И не смог бы даже. Когда она успокаивается и засыпает, она кажется мне точно такой же, какой была в молодости, в самые чудесные недели нашей жизни. Я смотрю на нее, осторожно глажу ее волосы — они у нее стали редкими и седыми,— и мне кажется, что схожу с ума. Если бы я знал, кого надо убить 1а это, я разорвал бы его на куски, как зверь...
Папироса в руке Павла Ивановича переломилась. Куски не попали в пепельницу, а упали на пол.
Л дальше, расскажите еще,— машинально повторила Аппо Андреевна, даже не думая о том, что Павлу Ивановичу нужно отвлечься и успокоиться.
Как я еще никому не говорил об этом. Те, кто пшют и гак. Нет, всего не знает никто, и понять все... Ну вот я уже начинаю жалко на судьбу. Мы с вами больше не встретимся. В таких случаях иногда рассказываешь о том, о чем обычно молчишь. Когда я вспоминаю Лену — и во время, этой поездки я всегда думал о ней,— я начинаю про себя желать, чтобы какой-нибудь хороший человек отнесся ко мне с сочувствием, жалостью. Например, вы...
Айно Андреевна поняла, что сейчас Павел Иванович говорит о том, каким он хотел бы быть, но в жизни люди часто бывают не такими, какими они хотели бы.
— Не помню, что мы с вами видели в кино в Ленинграде. Я думал о другом. В этом кинотеатре я был когда-то с Леной. Я старался восстановить в памяти те минуты как можно живее... Ну вот,— Павел Иванович опять взглянул па часы. Поезд начал замедлять ход.— Приехали!
В тамбуре Павел Иванович протянул руку и сказал:
— Я тут жаловался на судьбу... Извините меня. Такое говорят раз в жизни. Большое вам спасибо за дружеское участие.
Павел Иванович пошел к вокзалу — прямой, с поднятой
головой. Еще раз обернулся, помахал Айно и исчез в толпе, откуда и пришел в жизнь Айно на эти десять дней. Айно вернулась в купе и села у окна, подумав: «Вот жизнь, о которой не рассказывают туристам».
Она смотрела на здание вокзала, в дверях которого исчез ее спутник. Вспомнила, какой был вокзал в Волхов- строе до войны — очень маленький и невзрачный по сравнению с этим новым. Во время войны немецкая бомба попала прямо в вокзал, забитый эвакуированными женщинами и детьми. Какая ужасная трагедия разыгралась здесь в тот день! Айно Андреевна содрогнулась.
Около нового вокзального здания, похожего на роскошный дворец, по перрону между большими клумбами ходили люди — молодые и старые, серьезные и беззаботно веселые, стройные, с поднятой головой и ссутулившиеся под тяжестью прожитых лет. У каждого свой путь позади, своя жизнь впереди. Айно Андреевна, взволнованная рассказом Павла Ивановича, сидела и думала: «И все-таки шагает с поднятой головой».
Родина!
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Первая, кого увидела Айно Андреевна, была Валечка. Девочка стояла на перроне, крепко держась за руку Оути Ивановны, и боязливо смотрела на громыхающие вагоны.
— А, вот и наша интуристка! — засмеялся своим громовым басом Степаненко и подхватил огромной ручищей чемодан Айно Андреевны.
Айно Андреевна схватила дочку, стала целовать в глаза, в лоб, в щеки. Только потом она вспомнила, что надо поздороваться и с другими, и заметила, что среди встречающих нет Елены Петровны: «Наверно, ее смена».
Если Оути Ивановна вышла к поезду, значит, в ее доме уже шумит самовар и все должны идти к ней. Стол был накрыт по старому карельскому обычаю — калитки и рыбники, отварная и жареная рыба, лепешки и пироги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37