Прораб Елена Петровна—самая душевная женщина на стройке, много пострадавшая и потому понимающая нужды и заботы друг и х. Новый инженер Пина Венедиктовна—это настоящий представитель нового поколения: в ней сочетается талант, преданность делу, трудолюбие со скромностью...
Такую же характеристику он дал секретарю партийной организации, хотя о том не спрашивали, главному инженеру, начальнику отдела снабжения, всем, кроме главного бухгалтера, который, по словам Маккоева, оказался единственным бюрократом, грубияном, зажимщиком критики, оторванным от жизни и окружившим себя только цифрами и директивами. Из беседы с Маккоевым члены комиссии не могли сделать никаких выводов относительно интересовавших их людей. Вывод был сделан лишь в отношении самого председателя месткома: что профсоюзная организация оторвана от производственной жизни коллектива, конкретно не руководит социалистическим соревнованием и что в этом прежде всего виноват Маккоев, поэтому предлагалось подумать о замене председателя месткома, а мягкосердечному и доброму Маккоеву следует поручить работу с кружками художественной самодеятельности.
Ко всем выводам комиссии люди отнеслись по-разному: одни полностью поддерживали их, другие всё отрицали, третьи одобряли лишь некоторые пункты. Многие были недовольны, что все это делалось по инициативе Петрикова, человека, который на работе себя ничем хорошим не проявил, а только успел прослыть любителем выпить; другие, наоборот, считали, что Петрикову просто в жизни не везет, а что он человек с широким, государственным взглядом на жизнь и к нему надо прислушаться и его надо поддержать.
Начальник стройки Воронов принял комиссию со скептическими усмешками: знаем, мол, мы эти комиссии, нё первая и не последняя, только мало от них толку.
Однако, как дисциплинированный руководитель, он распорядился, чтобы все отделы оказали комиссии всяческую помощь. Сам он тем не менее старался быть в стороне и заниматься по возможности своим делом. Когда его ознакомили с выводами, которые содержали ряд критических замечаний и по его адресу, он ободрился и подписал все, что надлежало ему подписать, потому что комиссия требовала от совнархоза и от других поставщиков немедленного выполнения своих обязательств по обеспечению стройки необходимым оборудованием, стройматериалом и запасными частями. Елена Петровна даже ахнула.
— Да ведь вас же упрекают несправедливо: как же вы могли обеспечить для стройки производственную воду, если до сих пор насосная станция не оборудована, и не по вашей вине. Не ведрами же таскать воду.
Воронов махнул рукой:
— Ерунда! Умные люди поймут этот документ как надо и ускорят отправку оборудования, а дуракам что ни пиши, они все равно останутся дураками.
Елена Петровна тоже была рада выводам комиссии: какой-нибудь след все-таки останется, какая-нибудь помощь будет. Рада она была и за Петрикова. Правда, кое- кто поговаривал, что то, что он написал, просто кляуза. Но дословного содержания письма никто, кроме членов комиссии, не знал, и что бы там ни было написано, от него большая польза. Одно дело, когда пишет начальник стройки или прорабы — к ним привыкли, а к голосу простого рабочего должны прислушаться. Елена Петровна не могла не похвастаться перед начальником:
— А ты говоришь — надо судить. Человек раз выпил, с кем не бывает. Ведь я правильно сделала, что задержала материал?
Воронов буркнул неопределенно:
— Как знать.
Елена Петровна продолжала:
— И я тоже думаю, что Маккоев не на своем месте. Провалит он дело со своей добротой.
— И кого ты хочешь на его место? Того же Петрикова,
да?
— А что вы смеетесь? Почему бы и нет? Человек он, видать, боевой, с организаторскими способностями, с опытом. А каменщик он так себе. И лучше вряд ли уже будет: поздно его учить.
— Добрая ты душа, Елена Петровна! — Это «ты» означало, что разговор неофициальный.— Тебе бы только благотворительностью заниматься. Ну ладно, я пошутил. Не нам с вами решать этот вопрос, но предложить мы можем.
Вскоре после отъезда комиссии наступили горячие дни: доставили железобетонные плиты, и теперь пришлось наверстывать упущенное. Люди словно встрепенулись, увидя, что дело сдвинулось с мертвой точки. В строительстве — как в жизни вообще. Проходят недели утомительного однообразия— и нет никаких ощутимых сдвигов, хотя люди работают не покладая рук. Но их труд не напрасен: где-то что-то наполняется, растет, потом наступает час, и все словно выливается наружу, быстро, зримо. Так воздвигаются дома — кирпич к кирпичу, так протягиваются магистрали стальных путей — рельс к рельсу, так рождаются книги и картины, так в одну весеннюю ночь воды озер ломают льды.
Люди по-разному проявляют рвение в работе. Однажды, проходя по двору стройки, Елена Петровна застыла при виде странного зрелища. Бульдозер Павла Кюллиева, который ровнял землю у кладки, намертво засел между двумя валунами. Павел, весь красный от злости и напряжения, лежал на земле и старался плечом вывернуть огромный камень. Это было настолько безрассудно, что Елена Петровна испугалась: в своем ли уме парень? Она подошла ближе. Слезы текли по его измазанному грязью, потному лицу. Елена Петровна дотронулась до плеча бульдозериста:
— Павел, что с тобой? Так ничего не выйдет, брось!
— Иди-ка ты!..— истерически вскрикнул парень.
Она велела Павлу встать с земли и не валять дурака. Парень послушался, хотя и весь дрожал. Елена Петровна позвала рабочих со стройки. Общими усилиями камень сдвинули с места. Николай Никулин сел на бульдозер и
столкнул камни в яму. Павел хотел снова забраться в кабину, но Елена Петровна уговорила его пойти домой. Она решила вечером сходить к Айно Андреевне и посоветоваться, что такое творится с парнем.
Но во время перекура у рабочих зашел разговор о Павле, и то, что Елена Петровна услышала от одного из старожилов поселка, во многом объяснило и сегодняшний случай и вообще странности в поведении Павла.
Павел был совсем маленьким, когда началась война. Отец ушел на фронт, а матери, тяжело больной, с маленьким сыном на руках, пришлось эвакуироваться. Бомбили. На остановках матери теряли детей, дети — матерей. А мать Павла лежала в бреду. На какой-то станции ее сняли с поезда. Маленький мальчик стоял около матери, лежавшей в зале ожидания, и держал ее за руку, пока та не окоченела. Потом пришли какие-то люди и унесли мать. Мальчик побежал следом. Его не пустили, но он как-то все же пробрался в холодную, темную комнату, где лежала мать. Он увидел там покойников, лежавших неподвижно в странных позах, и среди них мать. С диким криком выбежал мальчик из этой жуткой комнаты, побежал на вокзал, вскочил в какой-то вагон, к незнакомым людям, а потом снова отстал от поезда. Голодного и больного его подобрали у водокачки небольшой станции. Мальчик попал в больницу и с трудом выжил. Его отвезли в детдом, но он вскоре сбежал. Несколько месяцев скитался беспризорным, пока его не поймали и снова не отправили в детдом. После войны прошло несколько лет, прежде чем отец нашел сына. В поисках сына отец встретился с Марией Андреевной, бывшей санитаркой, которая ухаживала за ним во время войны, когда он лежал тяжелораненым. Отец привез сына домой, а полгода спустя съездил за Марией Андреевной. В семье появилась новая мать. Теперь она работала учительницей в Туулилахти. У Павла стали появляться маленькие братья и сестры — целых пять. Тем более одиноким чувствовал себя парень в своей семье. Вдобавок . ко всему он часто хворал. Из-за слабого здоровья его не взяли в армию, а это еще больше угнетало Павла. Характер у него был неуравновешенный: то он неукротимо веселый, а через минуту уже такой мрачный, что слова не добьешься. Работал он хорошо, но иногда, правда редко, случались вот такие истерические припадки, как сегодня.
Следы войны — это не только мины, таящиеся под землей, и не только воспоминания, неожиданно бередящие
душу. Это и старые раны, ноющие перед непогодой, это и душевные травмы, вот такие, как у Павла. Парень даже не успел побывать на фронте, а война уже успела покалечить его, и, пожалуй, больше, чем некоторых из тех, кто был на фронте.
Рабочие молча курили, думая каждый о своем. Многие из них знали, что такое война. Этот рассказ напомнил им о тяжелых днях войны. Бывшие фронтовики вспоминают войну чаще всего про себя, молча. Рассказывать о ней любят обычно те, кто выдает чужие подвиги, страдания за свои.
Первым нарушил молчание Петриков. Но его беспокоила не война, а дела более близкого времени. До него дошли смутные слухи, что будут перевыборы месткома и что | роде бы в председатели месткома собираются выдвинуть кандидатуру его, Петрикова, и поэтому можно было уже говорить о профсоюзе. Он заговорил:
— Да, многие пострадали в войну. И им нужно помогать. Это дело всей общественности, а прежде всего — профсоюзов. Меня удивляет равнодушное отношение к таким пещам. Вот, например, в земле полно мин, а стройку начинают, даже не проверив, есть ли мины. Или, вот вы говорите, Кюдлиев... Павел, кажется, его зовут. Он нуждается безусловно в лечении. А скажите, ставился ли хоть раз у нас в профсоюзной организации вопрос о медицинской помощи лому парию? Ею нужно направить к специалистам, т.(хлопотать ему путевку в санаторий. Или вот квартирные условия? Такому человеку, как Кюллиев, нужно в первую очередь, или, вернее, вне всякой очереди, устроить квартиру. А он живет в получужой семье, где шумят дети...
Правильно говорил Петриков.
В заключение он добавил:
— Кровь проливать мы умели, а вот раны войны по- настоящему залечивать еще не научились.
Он взглянул на часы и встал: перекур затянулся, и поэтому рабочие стали дружно подниматься. Но не успели разойтись по местам, как раздался вопрос:
— А интересно, сколько капель своей крови ты, Петриков, пролил и где?
Это был старый сплавщик Койвунен, уже много лет на ушедший на пенсию. Он сидел в сторонке на бревне, сутулый, морщинистый, в клетчатой рубашке и жилете. Никто не заметил, с каким вниманием старик слушал Петрикова, попыхивая своей неразлучной трубкой-носогрейкой.
В поселке Койвунена хорошо знали и в то же время как-то не всегда замечали его. Знали его потому, что вся его жизнь, начиная с двадцатых годов, когда он приехал в Советский Союз, была на виду, а замечали его не всегда потому, что он не вмешивался в жизнь других, жил одиноко в своей комнатушке.
Вставал он каждое утро неизменно в семь часов, готовил себе завтрак, а потом начинал свой обычный обход. Сперва он шел к сплавщикам. Долго стоял и смотрел, как идет сортировка древесины, покуривал и молча кивал или покачивал головой, в зависимости от того, как спорилась работа у того или другого сплавщика. Здесь ему все было знакомо — каждый человек и каждое движение. Если кто- нибудь пытался завязать с ним более длительный разговор, старик отвечал:
— А ты, видать, считаешь, что ты и работа в неравном положении: мол, работа от тебя никуда не уйдет, а ты можешь ее бросить и лясы точить. Ты, пожалуй, даже спать можешь лечь с ней в обнимку.
На него не сердились — в свое время он сам работал, не думая о передышках, а перекуры ему были ни к чему: трубка постоянно была у него в зубах, а если она гасла, то стоило ему только сунуть ее в карман, как она опять была полна табаку, зажечь ее было делом одной секунды, так что для этого он от работы не отрывался.
От сплавщиков он шел к строителям. На стройке никого не хвалил и не упрекал — здесь работа была ему менее знакома и строителей он гоже знал меньше. Строители привыкли к его ежедневным обходам и почти не обращали на него внимания, и поэтому теперь все немало удивились, когда старик подал голос. Вася Долговязый от удивления даже снова сел на бревно.
Петриков пристально посмотрел на старика и, нахмурив брови, спросил:
— Вы, собственно, кто? И что вы тут делаете?
— Кто я? — У старика в глазах мелькнула веселая искорка.— Неужто не помните? Да ведь мы же с вами на одном солнце портянки сушили. Забыли? Как вы кровь проливали, а мы прохлаждались.
Петриков, все еще рассматривая старика, признал:
— У вас действительно что-то подозрительно знакомое лицо.
— Во-во, припомнили — именно подозрительно. Помните историю с одной женщиной?
— С женщиной! — вырвалось вдруг у Елены Петровны. Ей даже стало любопытно.— С какой же?
— Ну, с одной там...— Койвунен замялся, глубоко затянулся и, пуская дым колечками, сосредоточенно стал следить за ними. Потом тихо сказал: —Да с тобой, Елена Петровна.
— Со мной! — Елена Петровна даже заморгала от удивления.— Со мной! Нет у меня никаких историй!
У нее был такой растерянный вид, на лице ее было написано столько удивления, что старик не мог не добавить:
— Да это когда мы тебя из финского тыла притащили...
Теперь Елена Петровна была настолько поражена, что
даже больше ничего не спросила. Мысли ее зароились, перебивая одна другую. Значит, здесь, в Туулилахти живут люди, знавшие ее еще в годы войны, знающие ее судьбу. Ведь она почти никому о себе не рассказывала, разве только кое-что Айно Андреевне. И зачем рассказывать? У многих жизнь сложилась не легче. А интересно, какое участие Койвунен и Петриков приняли в ее спасении и что у них за конфликт случился на этой почве? Все это так странно, так неожиданно. Надо бы спросить...
Но ничего спросить она не успела. Петриков опередил
ее:
— Давайте потом поговорим о делах давно минувших дней. А сейчас — за работу. А то перекур у нас Затянулся. Или как, Елена Петровна?
Елена Петровна только кивнула в ответ. Когда все разошлись, Петриков подошел к Койвунену и, хлопнув того по плечу, сказал дружески:
— Заглянул бы ко мне вечерком. Посидим, потолкуем. Или лучше я зайду к тебе.
На небольших стройках и лесопунктах люди в свободное время часто собираются в конторе. Они приходят послушать полуофициальную беседу начальника с прорабами, мастерами и бригадирами, чтобы быть таким образом и курсе производственных дел, они приходят и просто покурить, поделиться новостями, воспоминаниями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37