— Она мне так понравилась, я хотела взять ее к себе. Безумно люблю детей. Но муж не согласился. А своих нет... и не будет. Ну вот...
Алина и Кайса-Лена сочувственно кивали головами.
Госпожа расстроилась. Она отвернулась и вытерла пЯа- точком глаза. Потом сказала нетвердым голосом:
— Меня все время мучает совесть, что я тогда не поехала к вам. Хотя кто знает, смогла бы я помочь вашему сыну.
— Уж, видно, так богу было угодно,— вздохнула Алина.— Госпожа не должна винить себя.
Госпожа Халонен оживилась:
— Вам эта девочка сейчас очень нужна. И вы ей тоже. А если она будет вам в тягость, сразу сообщите мне. Я ни за что не оставлю ее, поверьте. В конце концов, возьму к себе, что бы там ни было.
— Что вы, дорогая госпожа... Мы же договорились,—- успокоила ее Алина.
— И знаете — она ведь карелка и понимает по-фински, хотя не говорит.— Госпожа Халонен наклонилась к ребенку:— Ты понимаешь нас, деточка? — И повторила свой вопрос по-карельски: — Малтатко мейтя!
Девочка подняла глаза и тихо ответила:
— Малтан.
— Вот и хорошо. А почему ты молчала? Как тебя зовут? Скажи свое имя.
— Мирка,— чуть слышно проговорила девочка.
— Как, как?
— Мирка.
— Вот и хорошо! Слушай, Мирка, а что, если мы чуточку изменим твое имя? Только чуть-чуть, чтобы его легче было произносить по-фински. Будем звать тебя не Мирка, а Мирья. Хорошо?
Вряд ли девочка понимала, о чем ей говорили, но кивнули головой и опять принялась за молоко.
— Интересно, сколько ей? — прикинула Кайса-Лена.
— Года три, самое большее — три с половиной,— отошалась госпожа Халонен.
Уже за полночь госпожа Халонен собралась домой.
— Приезжайте к нам,— пригласила Алина на прощание.
- Обязательно. Сегодня мы стали друзьями.— Госпожа. Халонен грустно улыбнулась.— В нынешнем мире слишком много жестокости. А человеку больше нужна дружил, чем ненависть.
Алине понравились эти красивые слова. Но она не при им большого значения. Только много лет спустя она помнила эту фразу, сказанную госпожой Халонен в ненастный осенний вечер 1941 года.
Алина и Кайса-Лена стояли на крыльце, пока не растаял за лесом шум мотоцикла. Почувствовав, что с озера дует холодный сырой ветер, они поспешили в дом.
Маленькая Мирья крепко спала. Кроватка Калеви обрела теперь нового владельца, но в эту первую ночь девочку уложили на большую кровать, рядом с Алиной. Кайса-Лена устроилась на деревянном диване.
В комнате еще не было вторых рам. Холодный ветер с озера проникал в дом. Алина встала и укрыла Мирыо поверх одеяла своим пальто. Девочка повернулась, почмокала во сне губами и доверчиво прильнула к Алине. Та обняла теплое детское тельце и внезапно по-новому поняла, что она приобрела сегодня. В этот миг в ней снова проснулась мать.
— Спи, Мирья,— тихо шепнула она крепко спящей девочке. А мысленно говорила ей больше: «Спи, завтра мы с тобой погуляем и посмотрим наш мыс. У нас красиво. Ты увидишь, где живут чайки. Их много-много. Калеви любил их, и ты тоже полюбишь. Сейчас чаек нет, но весной они вернутся... Мы сошьем тебе платьице и сделаем куклу. И кукле тоже сошьем платьице. А вечером мы истопим баню...»
В эти обыкновенные слова Алина вкладывала всю вспыхнувшую в ней любовь, все материнское тепло.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Есть две реки Кемь. Они текут почти на одной северной широте, начало свое берут недалеко друг от друга. Их окаймляют одинаковые утесы и отлогие сопки, поросшие вересняком и сосновыми борами; одинаковые болота простираются по берегам обеих рек. Весной они вскрываются в одни и те же дни и одинаково несут льдины, ломая их о скалы и камни.
Жители деревень, расположенных на берегах этих рек, понимают друг друга без переводчика.
Но нигде эти реки не сливаются. Они несут свои воды в противоположные стороны. Капли, упавшие из одной дождевой тучи, встречаются, только пройдя Ботнический залив, Балтийское море, Атлантический и Ледовитый океаны, Белое море.
Водораздел пролегает не только между двумя реками Кемь, впадающими в разные моря. Через чащи и скалы, болота и лесные озера проходит черта, которая не всегда заметна на скалах и болотах, но которая нанесена на все карты мира.
Это — государственная граница.
На карте мира много государственных границ. Они проходят по морям, степям и снежным вершинам высоких гор, перерезают железные дороги и невидимой стеной встают как перед океанскими кораблями, так и перед самолетами, летящими со скоростью молний. История помнит несчетное количество случаев, когда эти линии передвигались в ту или другую сторону, но каждый раз это стоило крови и слез народов. Среди сотен государственных границ есть граница, которая, не отличаясь на карте ничем от других, значит в жизни народов и в истории человечества очень много. Это — граница двух миров, двух укладов, двух образов жизни, прошлого, настоящего и будущего в жизни отдельного человека и целых народов.
По водоразделу между двумя реками Кемь проходит именно такая граница.
Берега восточной реки Кемь такие же красивые, как и се западной сестры, но здесь больше пролито крови и слез но имя покоя, мира и свободы. Край сказок, песен и «Кале- палы» не раз полыхал пожаром войны.
В карельских сказках рассказывается о зверях, говорящих человеческим голосом. Карельским фронтовикам не разлилось видеть, как метались в подожженном снарядами лесу его мирные обитатели. Легко можно представить, о чем бы говорили они, если бы знали человеческую речь. Уводя лосенка из горящего леса, из-под разрывов снарядов, лосиха наверняка сказала бы своему детенышу: Убегай скорее. Видишь, что они делают,— убивают друг друга».
Это была не сказка, это была — война.
Все люди появляются на свет одинаково, но проживут « мою жизнь и уходят из нее каждый по-своему. В великих штормах истории человек кажется ничтожной пылинкой, но именно они, люди, рождают ураганы и побеждают их определяют развитие истории на сотни и тысячи лет вперед, устанавливают государственные границы и охраняют их.
Отгремела война, и наступил мир. В Карелии это случилось осенью, на полгода раньше, чем на других фронтах. После трех с лишним лет непрерывного орудийного грохота тишина вначале казалась странной. Осторожно и медленно, то и дело останавливаясь и настороженно прислушиваясь и каждому шороху, в карельские леса начали возвращаться
их самые пугливые обитатели — лоси и олени. Люди возвращались по-другому — со звоном топоров и шумом моторов. Уставшие от окопов и землянок, от нужды и тесноты, они больше чем когда-либо тосковали по домашнему теплу и уюту.
Одна Кемь течет на запад, другая — на восток. На берегах рек — две разные жизни, два разных мира, но всюду люди одинаково устали от войны и ее лишений и с одинаковой радостью взялись за мирный труд.
Старая почерневшая избушка вздрогнула. Подгнившие доски на крыше, покрытой зеленым мхом, отделились от стропил и провалились со стуком и грохотом. Потом все замерло. Избушка выстояла.
Гусеницы мощной машины яростно вгрызались в каменистый грунт, на мгновение она поднялась на дыбы, потом отступила и тоже замерла, бессильная сдвинуть с места вековое строение. Только мотор спокойно и тихо урчал, словно намереваясь после короткого отдыха снова взяться за нелегкое дело. Стальная громада не собиралась сдаваться.
— Лебедкой, возьми лебедкой! — Крепкая, ладная женщина лет сорока в темно-синей спецовке и высоких сапогах подошла к кабине трелевочного трактора и властно повторила молодому парню: — Слышишь, включи лебедку!
— Лебедкой дело пойдет,— подтвердили рабочие.— Отойди, Елена Петровна, а то снесет и тебя вместе с бревнами.
Все отошли подальше от трактора и избушки. Даже грузовая машина с прицепом сдвинулась с места и остановилась в пятидесяти метрах.
Заработала лебедка. Стальной трос натянулся как струна. Казалось, дотронься до него рукой — и он загудит басом. Снова гусеницы уперлись в грунт, деловито зашумел мотор, машина вздыбилась. И старая избушка не выдержала. Перекосилось дверное отверстие, посыпались с крыши позеленевшие обломки старых досок, чистый и прозрачный воздух летнего вечера наполнился клубами пыли, мха, гнилой трухи. Зашаталась и провалилась печная труба, обрушились стропила.
Елене Петровне показалось, будто вместе с хранившимся на чердаке всяким хламом вниз полетели каменные круги ручного жернова и расколотая ступа, в которой в былые времена толкли сосновую кору для муки.
«Интересно, кто тут жил?» — подумала она. Вряд ли кто из строителей даже знал об этом. Разрушая старое, люди редко знают, чье жилье идет на слом. Хозяева ветхих избушек давно переселились в новые дома или перебрались в другие края.
— Пошло! — мужчины задорно махали руками.— Валяй! — кричали они трактористу, будто вся сила была в его молодых руках.
А тракторист только крепче сжимал рычаги и, улыбаясь, смотрел, что творилось за его спиной.
Не прошло и трех минут, как стальная машина сделала свое дело. От вековой избушки осталось только хаотическое нагромождение гнилых досок, бревен, камня и сухой глины. Трос, скользнув поверх бревен, еще приволок с собой какое-то гнилье, потом оставил последние куски на земле и стал спокойно наматываться на лебедку. Мотор продолжал работать размеренно и тихо, как и подобает победителю, а каменистый грунт под трактором все еще дрожал. Тракторист выключил мотор и соскочил на землю. К развалинам избушки осторожно вернулась машина с прицепом.
Давайте грузить,— велела Елена Петровна и сама взялась за бревно. Потом задумалась:— Может быть, притащить сюда подъемный кран?
На кой он черт? — один из рабочих презрительно ногой легкий и сухой кусок гнилья.— И прицеп тут вроде ни к чему. И ты отойди, Елена Петровна. Неужели мы, мужчины, без тебя не справимся?
Бригадир подмигнул другим и сказал прорабу с невинным видом:
— Говорят, кое-кто сегодня справит новоселье. Правда ли, Елена Петровна?
— Значит, правда, если говорят,— усмехнулась Елена Петровна.— Не беспокойтесь, приглашу, как только управлюсь.
— Шла бы ты, Елена Петровна, домой. Уж мы как-нибудь без тебя справимся,— предложил бригадир.
А когда она пошла, окликнул ее:
— Елена Петровна, а как насчет досок? Сороковку пустить в расход?
— Конечно, сороковку. Мы не столь богаты, чтобы нагнать плохими досками.
- - Много надо досок,— сомневался бригадир.
Раз много, значит, надо делать основательно.— Прораб сказала это твердо.
Стоял жаркий и тихий летний вечер. Комары кружились клубами у самой поверхности воды. Это было устье реки Туулиёки. За поселком река впадала в большое озеро, противоположный берег которого виден был узкой полоской только в ясный день. Здесь Туулиёки была такая же широкая, как и текущая далеко на севере река Кемь, на берегах которой родилась и выросла Елена Петровна.
Она уже давно покинула берега родной реки, побывала на многих стройках Карелии, повидала десятки разных рек, но часто, как и сейчас, на берегу Туулиёки, вспоминала места, где проходили ее детство и годы юности и где война отняла у нее все — родных, дом, мечты...
А воспоминаний у человека никто и ничто не в силах отнять.
Поднимаясь с понтонного моста к поселку, она завернула в контору узнать, не вернулся ли из Петрозаводска начальник стройки Воронов. Нет, еще не вернулся. Выходя из конторы, Елена Петровна увидела во дворе двух мальчуганов лет десяти-одиннадцати, вцепившихся друг в друга.
— А ну-ка прекратите! — крикнула она и разняла драчунов.— Что случилось?
— Он убитый, а лезет,— всхлипывая, пробормотал мальчик с круглым, обильно усеянным веснушками лицом.
— Нет, это ты убитый,— горячо возразил другой.— Ложись!
— Ничего не понимаю, поясните толком,— потребовала Елена Петровна.— Как убит, почему?
— Мы играем в войну.
— Ах вот оно что! — Только теперь Елена Петровна заметила, что другие мальчишки бегали поблизости с палками наперевес, «бабахали», падали и снова бежали. За канавой в пыли лежал «пулеметчик» и крутил трещотку.— Вот в чем дело! — повторила Елена Петровна ледяным голосом.— А кто вас научил таким играм?
— Мы сами...
— Сами?! Ну-ка, вояки! — крикнула она.— Немедленно прекратите! Кончилась война. Мир. Давайте все сюда.
Ребята с опаской подходили к Елене Петровне, еще не решаясь расстаться со своим вооружением. Командир, карапуз с разорванной штаниной, с деревянной саблей на боку и пистолетом в руке, подозрительно посмотрел на прораба, потом подал команду:
— Рота, за мной!
Рота пошла не за ним, а впереди его. Елена Петровна оглядела ребят и сказала, отчеканивая каждое слово:
— Чтобы этой игры больше не было!
— А почему? — нерешительно спросил командир.— Каникулы ведь...
— Не надо играть в войну, ребята. Так что сложите оружие. Вот туда, в угол. Живо! Неужели вам не говорят в школе, кто в наше время замышляет войну? Ну, кто?
Ребята, конечно, знали — кто, но молча стояли перед прорабом, растерянные и понурые.
— Ребята, айда купаться,— предложил получивший отставку командир.
В дровяном сарае, закрытом палкой, раздался сильный стук. Это «военнопленные» требовали себе свободу. Их выпустили. И лишь пятки засверкали, когда две армии, только что воевавшие между собой, дружно заспешили к реке.
Из конторы вышел пожилой, тучный мужчина в черном помятом костюме. Он сел на перила и задумчиво закурил.
— Здравствуйте,— Елена Петровна поздоровалась первая.— А я ведь помню вас.
— Да, кажется, встречались.— Мужчина потупился, потом, стараясь не смотреть в глаза, спросил: — Мне бы начальство. Вы, помнится, прораб?
— Да, вроде.
— Я хочу к вам на работу.
К нам? У нас же есть заведующий клубом.
— Да нет. Хватит с меня таких постов. Я ведь не только клубом заведовал. Куда посылали, туда и шел. А теперь хочу жить с народом, вот что.
— А разве вас держали где-нибудь в стороне от народа?
— Так-то оно так. Словом, когда-то я был каменщиком, печки клал.
— Это хорошо. Каменщики нам очень нужны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37