Треть своего времени Калле проводил в поездках — на машинах, в седле велосипеда или на лыжах. Вторую треть занимали собрания и митинги, остальное время уходило на книги и на долгие, требующие выдержки и нервов споры с инакомыслящими или колеблющимися попутчиками.
Однажды, в самый разгар коммунальных выборов, Калле заночевал в лесном поселке, а утром не смог подняться. Кружилась голова, он чувствовал, что давление достигло предела. Товарищи позвонили в город, и за ним приехали.
— Кажется, я больше не могу,— удрученно сказал Нуутинен.
Если старый финский коммунист говорит, что он больше не может, значит, он действительно не может. И Калле отказался от штатной должности секретаря.
Старый коммунист, всю жизнь посвятивший борьбе и испытавший одни только лишения, теперь уже был в возрасте, когда иссякли силы и осталась только вера в силы товарищей, непоколебимая вера в дело своей партии. Нуутинен был лет на пятнадцать старше Матикайнена, но разница в их годах казалась гораздо больше. Морщинистые и слабые руки старика дрожали, когда он держал в руках чашку с кофе, и голова подергивалась, будто все время уклонялась от никому не видимых горячих капель.
А Матикайнен, занятый своими заботами, быть может, даже не думал о старости своего собеседника. Он привык к тому, что к Калле Нуутинену можно всегда обращаться за помощью. Сидя за столом и устало вытянув свои мозолистые руки, он жаловался старику:/
— Вот мы теперь на свободе. А в чем эта свобода? Нас с тобой шюцкоровцы били резиновыми дубинками в Сукева, а сегодня я должен идти к их бывшему главарю и заигрывать с ним, как с девицей. Я о Халонене говорю.
— Заигрывать и сотрудничать — это разные вещи,— заметил Калле.
— Сотрудничать? Просить его, чтобы он помогал нам бороться за социализм, да?
— Нет,— Нуутинен не поддержал шутки,— в борьбе за социализм и коммунизм мы с ним на разных сторонах баррикады— это ясно. А в борьбе за мир и дружбу с Советским Союзом нам надо сотрудничать со всеми, кому эта дружба выгодна. От торговли с Советским Союзом Халонен получает немалую прибыль, это ему выгодно. Об этом и веди с ним речь. Так что пусть раскошелится и даст денег обществу. Ты только не горячись. А то можешь наломать дров.
Матикайнен вздохнул:
— Ну и порученьице мне дает общество!
— Пусть раскошелится. Это важно, а за социализм его незачем агитировать,— повторил Калле, собираясь уходить.
Старик сел на свой потрепанный велосипед и, твердо смотря вперед, тронулся в путь.
Придя домой, Мирья нашла на столе записку: «Мы ушли к Халонену. Тебя тоже приглашали. Постарайся прийти». Раздумывать было нечего: если отец с матерью у Халоненов, то почему бы и ей не пойти туда же?
Госпожа Импи Халонен встретила Мирью в прихожей:
— Как хорошо, что ты пришла.
Не выпуская руки девушки, она ввела ее в гостиную.
За круглым столом посреди просторной светлой гостиной беседовали Матикайнен и господин Халонен. Перед ними стояли пустые кофейные чашки, пирожные, рюмки и начатая бутылка коньяка. Хозяин, видимо, уже с утра выпил: он сидел красный и потный, хотя был без пиджака и окно в сад было открыто. Поминутно хихикая, он говорил:
— Тот, кто имеет работу, но не желает работать, получает пособие от стачечного комитета. Тот, кто желает работать, но не имеет работы, получает пособие по безработице. Тот, кто не имеет ни работы, ни желания работать, получает социальное пособие. А тот, кто имеет работу и желает работать,— несчастный налогоплательщик, которому приходится отдуваться за всех. Так обстоят дела в нашей Суоми.
Матикайнен слушал с усталым видом. Всякий раз, когда Халонен наклонялся к его лицу, старался откинуться назад. К своей рюмке он не притрагивался.
По другую сторону стола одиноко и сиротливо сидела Алина. Она впервые была в гостях у господ и не знала, как вести себя, куда девать свои руки, обветренные, шершавые, со вздутыми синими венами. Не было даже и передника, под который их можно спрятать. Она так обрадовалась приходу Мирьи, что даже вскрикнула, но тут же смутилась.
Импи усадила девушку рядом с собой, налила ей кофе и начала угощать пирожным и сладостями.
Госпоже Халонен было немного больше сорока, но выглядела она моложаво: на висках ни одного седого волоска, густые косы связаны узлом на затылке. Она всегда ходила несколько откинув голову, словно тяжелые волосы оттягивали голову назад. Это придавало ей гордый, даже заносчивый вид. Но Мирья знала, что госпожа очень добра и приветлива к людям. Мирье она всегда улыбалась обаятельной, теплой улыбкой. Когда Халонен, продолжая громко говорить, пододвинул свой стул ближе к Матикайнену, госпожа взглянула на него, и девушка успела заметить, как она брезгливо поморщила маленький прямой нос. Раскрасневшийся, с дряблыми отвисшими щеками, плотный и жирный хозяин в самом деле производил отталкивающее впечатление. Теперь Мирья понимала, почему госпожа Халонен предпочитает жить не дома.
— Ты же любишь это пирожное, бери, бери,— усиленно стала угощать госпожа, словно догадавшись, о чем думала Мирья.
Господин Халонен наполнил свою рюмку и опять пьяно захихикал:
— Ну и мастак ты, Матти, заговаривать зубы нам, неразумным финским капиталистам. Ну, давай выпьем, что ли, авансом за похороны капитализма. А знаешь ли ты, Матти, анекдот о хозяине и работнике. Был у хозяина работник, хороший работник, но такой красный, что краснее быть не может...
— Арно! — сердито окликнула его жена.
Халонен поперхнулся и пояснил:
— Ничего, Импи. Согласен, что этот анекдот неприличен, но ведь его можно рассказывать и иначе.— И он снова обратился к Матикайнену, чуть понизив голос: — И вот сидит хозяин со своим работником за столом, как мы с тобой сидим, как два финна. И говорит хозяин: «Послушай, вот ты хороший работник, плачу я тебе неплохо, ешь ты со мной с одного стола и спишь в хорошей комнате. И эта служанка...» Ну, о служанке не буду... Хозяин, значит, говорит, что, мол, все у тебя хорошо, но одного не понимаю: раз ты поел, попил, хорошо поспал, и поспал притом с этой... ну, не буду, не буду... Почему ты идешь по улице и поешь, что рабочий люд томится в нужде... Знаешь ли ты этот анекдот?
— Я знаю анекдоты и более правдивые, но господин директор может обидеться.— Матикайнен нехотя усмехнулся.— Будет лучше, если мы сумеем прийти к согласию в делах взаимовыгодных. Господин директор еще не сказал, сколько прибыли получают компания и банк от торговли с Советским Союзом. Может быть, господин директор помнит— сколько? Я, конечно, понимаю, что это тайна, которую не доверяют даже своему компаньону. Господину директору известно, что существует общество, содействующее делу дружбы с Советским Союзом. Без дружбы нет торговли, а без торговли нет прибылей. Разве не так, господин директор? Общество не делает деньги, но не может обойтись без них. Ему нужно немного, но нужно. Чтобы содействовать доброму общему делу.
— Ну, Матти, ну и вызубрил свой урок!—Халонен лукаво взглянул на Матикайнена.— Капитал и прибыли, товар и деньги, деньги и товар... Кажется, так говорит ваш Маркс. Я-то в теориях не натаскан. Моя забота — делать деньги и пускать их в оборот, чтобы финнам тоже неплохо жилось. Не так ли? Чем же нам, мелким финансовым тузам, заниматься, если мы только на это и способны? А Матти — человек идейный. Но идеи ведь тоже нуждаются в деньгах, хотя бы для того, чтобы заставить ораторов говорить о том, что рабочий люд томится в нужде и что пора кончать с буржуями и тому подобное. Ни один оратор не заберется на трибуну, коли ему хорошо не заплатят, не правда ли?
— Господин Халонен меряет на свой аршин: видимо, ему не одного оратора приходилось нанимать. Наши ораторы говорят не за деньги. И марки господина Халонена им не нужны. Речь идет об общем деле. О мире и дружбе с нашими соседями. Внешняя политика теперь — дело народное. За неверные шаги в ней финнам уже не раз приходилось расплачиваться собственным горбом.
— Знает, знает Матти свой урок,— хихикал Халонен.
— Даете же вы деньги на всякую ерунду. Почему бы не дать и на доброе дело. Кстати, говорят, господин Халонен пожертвовал изрядную сумму для армии спасения...
Госпожа Импи выпрямилась и заметила спокойно и вежливо:
— Не хотите ли вы, Матикайнен, сказать, что армия спасения — это та ерунда, о которой вы изволили намекнуть? Если вы так думаете, то глубоко ошибаетесь. Армия спасения не жалеет сил, чтобы помочь несчастным и обездоленным, алкоголикам,— Импи с горькой усмешкой взглянула на мужа,— больным, сиротам, безработным. Я должна вам сказать, что я уважаю и не могу не уважать ее активистов. Деятельность армии спасения отличается исключительной бескорыстностью.
— Прошу прощения, госпожа, я не хотел оскорбить вас и ваши чувства. Спросил просто так. Спорить с вами не буду. Скажу лишь, что сироты и безработные и прочие обездоленные предпочитают голосовать за народных демократов. Еще раз прошу прощения, если я вас обидел.
Мирья восхищалась отцом. Как вежливо он говорит! И как ему это трудно! Она хорошо знала его мнение об армии спасения.
Отец продолжал:,
— А внешняя торговля? Трудящемуся нужна работа, господину директору — прибыли. Так обстоит дело?
Халонен, смеясь, потряс Матикайнена за руку.
— Денег мне не жалко. Боюсь только, что на мои деньги вы будете устраивать свои коммунистические делишки.
— В ревизионную комиссию и в правление общества входит и ваш брат,— спокойно ответил Матикайнен.
Пьяное кривляние мужа изрядно надоело госпоже Халонен. Она попросила Мирью объяснить ему, на что общество использует свои средства. Мирья не ожидала такого вопроса, она растерялась и неуверенно заговорила:
— Во-первых... во-первых, опять не уплачено за помещение районного отделения. Чтобы провести вечер, каждый раз приходится искать зал и торговаться из-за платы... И на поездки уходит много денег... Часто не хватает на зарплату...— Мирья покраснела— она сама еще не получала зарплаты за прошлый месяц.
Халонен вопросительно поглядел на жену.
— Выпиши чек,— сухо велела она.— Потом ляжешь спать.
— Да я один не...— заколебался Халонен.— Такие дела надо согласовывать с правлением...
— Позовешь меня на заседание правления — и дело с концом. Иди выпиши чек.
Халонен покорно поднялся и короткими шагами, спотыкаясь, прошел в кабинет. Он долго не появлялся. Из-за закрытой двери было слышно, что он говорит с кем-то по телефону, но слов нельзя было разобрать.
Мирья взглянула на часы и забеспокоилась:
— Скоро пойдет автобус.
— Да не спеши ты,— успокоила госпожа Халонен.— Я ведь тоже поеду в город.
Пришел Халонен и протянул Матикайнену чек. Тот взглянул на бумагу и сухо заметил:
— Немного, но от общества спасибо и за это.— Он отдал чек Мирье.— Вручи секретарю.
Халонен снова наполнил рюмки. Матикайнен на этот раз тоже поднял рюмку:
— За дружбу между народами.
Видимо, хозяин в своем кабинете успел пропустить рюмочку-другую: он уже совсем опьянел. Дергая Матти за рукав и покачиваясь на стуле, он разглагольствовал:
— Вот ты, Матти, говоришь: народ... А я что — не народ? Я тебя не эксплуатирую. Ты коммуниста я говорю, что Матти — честный финн и ему надо дать работу. Правильно? Только ты того... рабочих натравливаешь: капиталисты, мол, наши враги, надо бороться, требовать, забастовкой угрожаешь и всякое такое. Зачем? Мы же единый народ финны...
— Хорошо,— Матикайнену было трудно сдерживать себя.— Давайте тогда одинаково и жить — работаешь и получай свою долю. Я так понимаю единство народа.
— Ишь ты! Хе-хе-хе... А потом — коммунисты к власти, и нас под ноготь...— для наглядности Халонен нажал ногтем на стол, словно раздавил что-то.
Госпожа Халонен вздрогнула:
— Как неприлично, Арно! Ты же не в кабаке...
Халонен убрал руку со стола и, качаясь, пролепетал:
— Ты, Матти, держись лучше за меня, не пропадешь...
Матикайнен резко встал, но, спохватившись, все же нашел в себе силы спокойно проговорить:
— Господин директор нас не спрашивает, за кого держаться, так оставьте и нам, рабочим, право выбора.
Госпожа Халонен заметила шутливо:
— Самая подходящая обстановка для политической дискуссии, не правда ли?
— Извините, госпожа. Конечно, не та обстановка. Пожалуй, нам пора домой.
— Может быть, подождете? — немного смущённо произнесла хозяйка.— Этого финансового туза неплохо бы уложить спать...
Халонен никого не слушал. Он твердил свое:
— Ты, Матти, брось спорить. Мы ведь... Наша Суоми—< маленькая страна. Захотят великие державы, так и проглотят. Будто ее и не бывало. Германия... не верь ей, проглотит, дай только волю. И Россия... если бы хотела... Но запомни — Россия не хочет... да, не хочет...
— Придется поверить,— усмехнулся Матикайнен, снова присев.
Хозяин был настроен спорить.
— Откуда тебе знать, ты же с ней не торгуешь? Слушай: дело обстоит так. Много нашлось бы желающих проглотить Суоми, но Россия говорит: стоп, не трогайте ее, какого черта лезете. Так она говорит, ты слышишь, Матти!
Госпожа Халонен заметила:
— Как ни странно, но это его убеждения, хотя в трезвом виде он никогда об этом не говорит.
— Что, что? — насторожился Халонен.
— А то, что тебе надо идти спать.
— А гостям пора домой,— добавил Матти.
— Нет, гости могут остаться.
— Да, да, ты всегда права, Импи... Такая уж у меня жена...— Халонен встал, чуть не упав, и, взмахнув руками, загнусил: — Ты говоришь — Суоми. Что такое Суоми?
Я только лишь мелкая пташка,
Но если орлом бы я был,
То, крылья большие распра-а-вив...
Чертовски хорошая песня, Матти, не правда ли?
Я в поднебесье бы взмыл.
Пей, Матти, пей. И я выпью с тобой, и мне плевать на господ. Ведь мы с тобой, Матти, кое в чем схожи: из меня не вышло ученого, из тебя — крестьянина. Была земля и у моего папаши, и немало ее было, да как-то он решил плюнуть на все: мол, пропадай моя телега... И не осталось ничего, ни гроша. И слушай, Матти, эти же слова скажу еще и я, прежде чем умру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37